Потерянные - Ольга А

детская травма? Может, он жил счастливо до этого момента?

– Не похоже. Когда человек чувствует себя счастливым, он живет нормально. Он совершает нормальные поступки, ходит на нормальную работу¸ читает нормальные книги, живет в нормальном доме.

– И где же они, эти нормальные? Среди нас таких нет.

– А их вообще нет, – ответила я. – Каждый просто такой, какой он есть. Все разные. И все психи.

Мы замолчали. Над нами вместо крыши было все тоже серое небо. Пара стрижей с пронзительным криком пролетела мимо. Каждый задумался о степени своего сумасшествия. А может просто вспоминал, как все было раньше. Прошлое: все под таким же небом, но совсем другое. Я закрыла глаза, через несколько минут почувствовала где-то на границе сознание, что голова опускается вниз на что-то мягкое. Небо опускалось вниз, и накрывало нас, как мягкое одеяло. Спокойно, снова спокойно.

В 500 метрах от этих стен у кого-то машины лопнуло колесо. Машина с хлюпаньем угодила в грязь. Проклиная этот объездной путь, себя и погоду, мужчина выволок из багажника запаску. Потом достал телефон и тщетно слушал тишину в трубке. Сигнал сюда не доходил. Он достал инструменты и попытался сам поменять колесо. Но через 20 минут снова втащил перепачканные инструменты и запаску в багажник. Сел за руль и медленно потащился вперед со спущенным колесом.

– У вас сигарет не осталось? – в колодец заглянут доктор.

Глеб порылся в карманах и достал пачку.

– Кажется, есть, – актер встал и протянул ему сигарету.

Тот не обратил внимания и присел рядом с девушкой, которая так и осталась сидеть у стены.

– Эй, – доктор похлопал ее по щекам.

Она безвольно повалилась на бок.

– Держите ей голову. Да бросьте уже свои сигареты.

Николай Алексеевич развязал ей шарф и ослабил ворот куртки. Снова похлопал ее по щекам. Наконец, она открыла глаза и с какой-то блаженной улыбкой посмотрела на них. Потом ее глаза вдруг стали испуганными, и Марина судорожно вздохнула.

– Что с ней? – взволнованно спросил Глеб.

– Голодный обморок, – спокойно ответил Николай.

Он уже встал и поднял оброненную актером сигарету.

– Идите, погрейтесь. Скоро разожгут костер. Теперь его жгут по часам, чтобы дольше продержаться.

Глеб помог ей подняться, и они, держась друг за друга, побрели к выходу. Около него Марина обернулась.

– Спасибо.

Врач вздрогнул и повернулся к ним.

– А. Да, – рассеяно кивнул он.

В «гостиной» уже горел костер.

– Как же странно смотрится костер в помещении, – поморщилась Марина.

– Пора бы уже привыкнуть, – отозвался костровой. – Никто сигнал не поймал?

– Пора бы уже выучить ответ, – огрызнулась она и печально добавила. – Нет.

– Вы, я смотрю, уже пришли в себя, – усмехнулся врач.

Все вздрогнули и посмотрели на неожиданно появившегося доктора.

В этом месте каждый появлялся бесшумно, как призрак: фигуры скрывал полумрак, а шаги заглушал слой земли на полу. Кажется, мы и на самом деле стали призраками самих себя.

«Первая любовь» (Николай Алексеевич).

В то время она зачитывалась литературой 19 века и болела романтизмом. В то время он мечтал стать врачом и уехать отсюда. Они сидели в саду на скамейке. Ей это нравилось и казалось жутко романтичным. Ему было тошно видеть один и тот же пейзаж 16 лет подряд.

– Мне абсолютно наплевать на окружающих людей, – начал он. – На их мнение, на их чувства. А с тобой почему-то так не получается. – Слова давались ему с трудом и здесь он замолчал. – Наверное… Я люблю тебя.

Она заулыбалась. Но в тот момент он почувствовал себя оскорбленным. Ему показалось, что кроме слов «я люблю тебя», она ничего не поняла. Для него это все было ново и странно. Он не понимал, что изменилось, почему ему стало не наплевать. Он был удивлен. Он ждал объяснений. Или хотя бы, чтобы она разделила его удивление. Но она просто, наконец, услышала то, что хотела. То, что ждала услышать.

Он резко встал и пошел прочь.

– Кока…– растеряно пробормотала она.

– Хватит меня так звать! – крикнул он, не оборачиваясь.

Глава 4

Шел уже третий день после того, как у нас кончилась всякая еда. Даже костер казался каким-то нелепым и совершенно бесполезным. Но, тем не менее, мы все сидели вокруг него. Никто не разговаривал, молчала даже Элен. Все казалось окутанным какой-то смутной дымкой. Действительность становилась все менее и менее реальной. Не было сил заставлять себя воспринимать реальность, тем более что она совершенно не менялась вот уже 5 дней. Даже не знаю, надеялся ли еще кто-то. Финансист ковырял палкой в огне, невидящим взглядом смотря на пламя. Доктор снова курил. Лариса беспокойными глазами оглядывала комнату. Посмотрев на нее, я приготовилась к новому приступу раздражительности.

Недавний обморок придал мне сил. После него мне стало как-то спокойнее, будто кто-то рассказал, чем закончится эта история. Но я решительно не помнила, что же будет дальше.

– Невозможно! – взорвалась наконец Лариса Федоровна. – Опять сидите! Как олухи.

– Что вы хотите? – устало спросил доктор. – Оставьте всех, наконец, в покое.

– В покое здесь можно сидеть вечно!

– Но что вы хотите делать? – не выдержала я.

Казалось, исходящая от нее злоба затопит все помещение. Элен поспешно поднялась в колодец. Все уже давно запомнили, как происходят эти бури: сначала Лариса обвиняет нас в бездействии, потом кто-нибудь не выдерживает и отвечает ей, потом начинается среднестатистический скандал, после чего все еще более истощенные расходятся по углам.

– Вам не надоело? Зачем вы все это делаете? – с отчаянием спросила я. – Мы все устали. Никто не знает, выберемся ли мы вообще! – руки лихорадочно тряслись, не хватало воздуха.

– Пойдем, – вдруг ожил финансист и взял Ларису под руку. – Хватит уже нервы трепать. Без тебя тошно.

– Куда ты меня тащишь?! – возмущенно прокричала она. – Скажешь, я опять не то говорю? А я права, права!

Ее раздраженный голос постепенно удалялся. Я открыла глаза. Игорю все-таки удалось отвести ее в другую комнату, и оттуда теперь долетала приглушенная ругань. Я почти без сил опустилась на пол.

– Зря ты с ней спорила, – пробормотал вернувшаяся Элен. – Толку…

Я промолчала.

– Ее стоило, наконец, поставить на место, – ответил Глеб.

– Думаешь, для нее это что-то изменило? Я даже ничего не сказала, – пробормотала я. – Я даже мысли свои с трудом формулирую. Даже… Впрочем, все совсем неважно. Уже ничего не важно, не находите? Все бессмысленно, бесполезно, – бормотала я. – у нас нет выхода, ничего нет.

Вряд ли кто слышал то, что я шептала себе под нос. И я очень была этому рада: то, что мы