Пионеры Вселенной - Герман Нагаев

– Пожалуйста. Я к вашим услугам.

– Машенька ваша ученица, и вам виднее, сколько раз в неделю с ней нужно заниматься.

– Я полагаю, три раза.

– Отлично!.. Мы тоже так думали… Вы не обидитесь, если я вам назначу, – загадочно улыбнулся Верховский, – скажем, пятьдесят рублей в месяц.

– Пятьдесят рублей! – изумленно повторил Стрешнев. – Благодарю вас… но это так много… Мне, право, неловко…

– Полно, полно, Сергей Андреич, – дружелюбно улыбнулся Верховский. – Неловко и стыдно брать мало. Это унижает достоинство человека. А много – хорошо! Уж вы поверьте мне, старому стряпчему. В этом – внимание, уважение, почет!.. Пойдемте-ка лучше, я вас представлю жене…

С этого дня Стрешнев начал заниматься с десятилетней Машенькой и скоро стал в доме Верховских своим человеком. Пятьдесят рублей сверх жалованья сразу сделали Стрешнева материально обеспеченным. Вскоре произошло неожиданное – Сергей влюбился! Влюбился горячо, самозабвенно. Избранница Стрешнева Лиза Осокина была не только хороша собой, но и близка ему по взглядам и общественному положению. Дочь скромного чиновника, она только окончила гимназию и теперь преподавала в начальных классах городского училища.

К пятому февраля, когда произошла памятная встреча друзей, Сергей уже все свободное время проводил с Лизой. Его участие в рабочем кружке «Народной воли» стало весьма пассивным. Сергей не изменил своим идеалам, а лишь просил товарищей освободить его на время от пропагандистской работы для устройства личных дел.

Встреча со старым другом разволновала Сергея.

После ночи, проведенной у Кибальчича, он был в гимназии рассеян, говорил невпопад, и все подумали, что он нездоров. Стрешнев действительно чувствовал себя больным и, еле дотянув до конца занятий, на извозчике уехал домой.

Вечером у него разболелась голова, и на другой день он поднялся совершенно разбитым. Однако не явиться в гимназию было нельзя: столицу лихорадило, и его отсутствие могли истолковать превратно.

С трудом проведя уроки, Сергей поехал к Верховским. Было неловко пропускать домашний урок. Кроме того, он надеялся узнать подробности о взрыве в Зимнем.

После занятий с Машенькой Стрешнева, как всегда, пригласили обедать. На этот раз у Верховских обедали старые друзья: товарищ прокурора судебной палаты Федор Кузьмич Барабанов – бледный, болезненный и поэтому желчный человек, и сенатор Аристарх Аристархович Пухов – тучный седой старик, у которого большую часть лица занимал тупой мясистый нос. Казалось, что на сенаторе была маска с дырочками для глаз и огромным носом, к которому приклеили усы.

Машенька после урока заглянула в гостиную и, захлопнув дверь, прыснула:

– Сергей Андреич, морж! Посмотрите, пришел настоящий морж…

За столом, где кушанья подавал лакей во фраке, сенатор-«морж» говорил больше всех и казался Стрешневу самой значительной фигурой. Разговор сразу же зашел о событиях в Зимнем.

– Так вот, господа, – назидательно басил сенатор, выставив свой нос и шевеля густыми усами, – государь спасся благодаря лишь божественному провидению. Он задержался с только что приехавшим в Санкт-Петербург принцем Гессенским. Взрыв раздался в тот момент, когда они направлялись в столовую.

– Поразительно! – прошептала хозяйка Алиса Сергеевна, пышная блондинка с яркими губами.

– Было страшное смятение. Но государь проявил большую твердость духа. Вчера и сегодня были совещания у государя, но пока ничего определенного… Поговаривают… – Сенатор, ощетинив усы, поднес палец к губам. – Только это, господа, строго конфиденциально, – поговаривают, что от цесаревича исходит предложение о создании Верховной комиссии под председательством графа Лорис-Меликова, которой якобы будет передана вся полнота государственной власти.

– Граф сейчас же начнет заигрывать с либералами, – с ехидной усмешкой заметил прокурор.

– Не думаю-с… Впрочем, для видимости – возможно… Но главная задача графа, господа, – басил сенатор, – твердость государственной власти. Уж он заставит мазуриков трепетать. Да-с, заставит! Я знаю графа.

– А что, Аристарх Аристархович, – прервала Алиса Сергеевна, улыбнувшись, – злоумышленника еще не поймали?

– Ускользнул, разбойник. Ускользнул и сумел замести следы.

– Да-с… Однако это же конфуз, господа, – картинно развел руками Верховский, – конфуз и позор для всей России.

Все посмотрели на прокурора. Тот пощипал бритый подбородок, сухо кашлянул в платок:

– Не все сразу, господа. Не все сразу. Преступника ищут, и я надеюсь, он скоро будет схвачен.

– Н-да-с, когда рак свистнет! – съязвил сенатор и глухо засмеялся. – Я бы давно разогнал всю полицию, если бы моя власть… – Он сердито огляделся и стал есть.

– А я слышал, что будто бы напали на верный след, – сказал Верховский.

– Да, да, рассказывают, что будто бы взялись за тех террористов, – прожевывая кусок телятины, опять заговорил сенатор, – которые еще раньше были пойманы с динамитом. Этого Квятковского, Преснякова и прочих…

– Вот, вот, именно о них я и слышал, – ухватился за его фразу Верховский.

– Слухи идут, только я не очень верю… Впрочем, эти дела, господа, лучше знает Федор Кузьмич, – кивнул сенатор на прокурора, – это в его компетенции.

Прокурор пожевал тонкими губами, но промолчал.

– Голубчик, Федор Кузьмич, – взмолилась хозяйка, – ну не мучьте же, ведь здесь все свои.

– Г-м… Собственно, что сказать?.. Пока известно лишь заключение экспертизы, утверждающее, что отобранный у преступников динамит не иностранного и даже не фабричного изготовления.

– Помилуйте! Неужели делают сами? – всплеснула руками Алиса Сергеевна.

– Вероятнее всего! – Прокурор саркастически скривил тонкие губы: – Есть предположение, что теперь этому делу будет дан новый ход.

Стрешнев почувствовал, что побледнел, и скорей начал есть, чтоб не выдать волнения. Но маленькие острые глазки сенатора уже давно наблюдали за ним.

– Позвольте, господа, позвольте, – заговорил он, высоко поднимая вилку. – Я думаю, что главное зло – в нигилизме. Все беды от этого. Им, этим нигилизмом, буквально заражены молодые люди… Э… да вот, к примеру, хоть вы, хе-хе, – он повел носом в сторону Стрешнева, – здесь все свои, да-с… стесняться нечего. Ну-с, признайтесь, молодой человек, хе-хе, симпатизируете вы нигилистам?

Стрешнев вздрогнул, растерянно взглянул на сенатора, но его выручил хозяин.

– Помилуйте, Аристарх Аристархович! – зарокотал он, удивленно раскинув руки. – Этак вы, пожалуй, и меня и господина прокурора можете произвести в нигилисты.

Все засмеялись. Верховский, воспользовавшись этим, поднялся с бокалом и торжественно провозгласил:

– Господа, я предлагаю выпить за счастливое избавление государя императора!..

После обеда знатные гости остались перекинуться в портер, а Стрешнев откланялся и, не мешкая, вышел на улицу. На душе было тревожно. Он сознавал, что должен немедленно предупредить Исполнительный комитет. Однако никого, кроме пропагандистов, он не знал. «Что делать?» Вспомнился Кибальчич. Встали пред глазами книги о взрывчатых веществах. «Боже мой! Что же я думаю? Нужно немедленно предостеречь друга, если еще не поздно», И Стрешнев, вскричав извозчика, помчался к Кибальчичу.

2

Сгущались сумерки. В цвете неба, снега, деревьев, даже домов, преобладали лиловатые тона, вызывавшие ощущение беспокойства и тревоги.

Легкие санки со скрипом неслись по укатанной снежной мостовой. Сытый жеребец пофыркивал и бил комьями снега в окованный железом передок. Колючий ветер обжигал лицо и уши. Нахлобучив фуражку, Стрешнев прятал голову за широкую спину извозчика. «Только бы быстрей! Только бы застать дома!» – думал он и, прищурив слезящиеся от ветра и снежной крупы глаза, посматривал на знакомые улицы.

«А вдруг уже поздно? Вдруг его схватили и увезли, а в квартире оставили засаду?» Стрешнев поежился от пробежавшего по спине озноба: «Ведь не поверят, что не виноват, а арестуют и засудят как государственного преступника. Шутка ли – покушение на жизнь самого монарха? А Лиза? Что будет с бедняжкой? Ведь она с ума сойдет…»

Стрешнев покашлял в кулак, подул на замерзающие пальцы в тонких перчатках и засунул руку под медвежью полость. «В квартиру идти нельзя. Это безумству подобно!.. Как жаль, что я никого больше не знаю, и не могу предупредить…»

– Тпрр! – крикнул извозчик и, натянув вожжи, остановил жеребца. – Не в этот ли переулок, барин?

Стрешнев посмотрел сквозь снежную муть на почти неосвещенную громаду дома:

– Пожалуй, сюда!

В этот миг из ворот справа выскочил безусый молодой человек в пальто нараспашку, с шапкой в руках, и бросился к санкам:

– Умоляю, спасите! За мной гонятся.

Стрешнев испуганно поднял глаза и не сразу нашелся.

– Садись, чего думать-то, – повернувшись, крикнул извозчик, – конь добрый, авось ускачем.