Жемчужинка для Мажора (СИ) - Мур Лия

Паника и страх обрушиваются на меня, как бурный водопад на голову — одним мощным потоком. Я сажусь прямо на бетонную ступеньку третьего этажа. Подтягиваю к себе колени, утыкаюсь в них лбом и разражаюсь тихим плачем. Мне хочется исчезнуть из этого гадкого мира хотя бы на пару часов.

Не знаю, сколько я так сижу и плачу. Минуту? Полчаса? Это становится абсолютно неважным, когда сквозь небольшое приоткрытое окно лестничной клетки помимо свежего ветерка до слуха доносятся звуки драки.

Я перестаю плакать. Судорожно всхлипываю и зачем-то поднимаюсь. Как сомнамбула подхожу к окну. Дворик всё также непрогляден из-за отсутствия нормального освещения, но глаза, привыкшие к темноте, различают смутные силуэты. Они двигаются хаотично — не разберёшь, кто дерётся.

Но голоса… Эти голоса теперь присоединятся к главному кошмару моей жизни и будут сниться чуть ли не каждую ночь. Я уверена. Забыть такое я смогу не сразу.

На мгновение мелькает мысль: а что если среди дерущихся пьяных гопников, которые не поделили что-то между собой, Соколовский?

Я содрогаюсь. Какое мне вообще дело до этого?

Хочу отмахнуться. Уйти. Сделать вид, что мне нет дела до того, изобьют Глеба за его длинный язык или нет.

Я даже делаю несколько шагов вверх по лестнице. Но с рыком, с ненавистью к собственной совести, останавливаюсь. Достаю смартфон, чудесным образом оказавшийся в правом кармане джинс, и набираю номер полиции. Сообщаю о драке, называю адрес. И облегчённо выдыхаю, когда слышу:

— Вызов принят. Патруль уже в пути.

Я не буду уподобляться Глебу. Он заслужил, не спорю. Но я — не такая, как он. Посидит сутки в обезьяннике, ничего с ним не будет. Может, как он сказал, у самого мозги на место встанут.

Утираю слёзы рукавом джинсовой куртки. В голове пусто. И, наверное, я сошла с ума, но я не могу заставить себя уйти с лестничной площадки. Взор всё также прикован к злополучному дворику, откуда доносился уже злой, ироничный гогот гопоты.

Похоже, Соколовский проигрывал. Если он там вообще был, а не ушёл благополучно восвояси.

Представив Глеба, лежащего на земле, избитого, с кровоподтёками и синяками, чувствую, как внутри назревает протест. Я ненавижу себя за это. Ненавижу, что несмотря ни на что, не могу желать ему зла. Поэтому, надеюсь, что брюнета нет среди дерущихся. И до самого приезда полиции вглядываюсь в темноту, пытаясь узнать, нет ли там Глеба.

Машина с мигалками появляется неожиданно не только для пьяных гопников, но и для меня. Я вздрагиваю от звука сирен, и выныриваю из вязкого потока собственных мыслей. С усердием вглядываюсь во дворик, освещенный светом фар, и с ужасом понимаю, что оказалась права.

Глеб лежит на земле, окруженный гопниками, как стаей шакалов. Его одежда грязная и изорванная. И, похоже, его били ногами…

Завидев ментов, гопота матерится и бросается в разные стороны, кто куда, оставляя Соколовского валяться на земле. В итоге, те, кого действительно нужно было наказать, просто скрываются в тёмных подворотнях. Глебу придётся отдуваться за всех.

Эта мысль душит.

Он всё же помог мне. Пусть и своеобразно… Ты не можешь его оставить вот так, Арина…

Я не даю себе времени на раздумья. На дрожащих ногах несусь вниз. Открываю тяжёлую подъездную дверь и за пару секунд преодолеваю эти злосчастные двести метров, которые не смогла дойти до подъезда, не отыскав проблем на свою блондинистую голову.

Полицейские только останавливают машину перед Глебом, который поднимается с земли, когда я оказываюсь рядом с ним. Фары ослепляют меня, поэтому я лишь слышу, как открываются и захлопываются двери полицейской машины.

— Твоих рук дело? — Тихо спрашивает Соколовский, намекая на полицию.

Я протягиваю ему руку, чтобы помочь встать, но он её игнорирует, глядя на ту, как на ядовитую змею, которая может ужалить в любой момент. Его губа разбита. Кровь небольшой струйкой стекает по подбородку.

Заметив мой взгляд, он быстро утирает её, но делает только хуже, размазывая красную жидкость по лицу.

Я сглатываю, потому что меня слегка мутит. Но, кроме разбитой губы и грязной одежды, не нахожу на парне иных видимых повреждений. Видимо, по лицу его ударили один раз и, судя по всему, он упал. А после…

Тряхнув головой, отбрасываю всякие мысли о насилии.

— Арина? — Настойчиво шипит Глеб, склоняясь ко мне ближе. — Ты? — Презрительно кивает в сторону ментов.

Я понуро опускаю голову.

— Я хотела, как лучше… — Мямлю неповоротливым языком.

— А получилось, как всегда! — Низко рычит брюнет и, приобняв меня за талию, притягивает к себе.

Я не успеваю удивиться такому повороту событий, потому что Глеб разворачивает нас к служителям закона и ослепительно скалится во все тридцать два.

— Здравия желаю, — первым здоровается с мужчинами в форме.

— Здравствуйте, здравствуйте. — Один из них оглядывает нас суровым, строгим взглядом, от которого я вся внутренне подбираюсь. И напрягаюсь.

Он мне совсем не нравится. Но ведь эти люди приехали сюда, чтобы нам помочь?

На вид полицейским около тридцати. Совсем молодые. Но их взгляд не сулит ничего хорошего. С каждой минутой мне всё сильнее становится не по себе, и я невольно прижимаюсь к боку Соколовского поближе.

Как там говорят? Свой тюремщик ближе к телу?

Я едва успеваю подавить нервный, ироничный смешок от собственных мыслей.

— Кто из вас звонил в полицию? — Задаёт вопрос тот, что постарше. Обращается он в основном к Глебу.

А вот второй скользит по мне таким же взглядом, каким недавно смотрел на меня главарь тех гопников. Нехорошим. Масляным.

— Я звонил. — Уверенно отвечает брюнет. — Перед тем, как ввязаться в вынужденную драку.

Я удивлённо кошусь на него, наверняка, выдавая нас с головой, но ничего не могу с собой поделать.

Глеб… покрывает меня? Что происходит с этим миром?

— То есть, вы добровольно признаёте, что были участником. — Не спрашивает, утверждает тот полицейский, что старше.

— Ой, да давай просто закроем их, пусть посидят в изоляторе. Вызов был? Был. Другие участники драки сбежали, не искать же. А отчёт писать надо… — Ухмыляется второй, всё не сводя с меня взгляда.

— Но как? — Вырывается у меня. Я совсем не понимаю, что происходит, почему нас хотят упечь за решётку? — За что? Мы ведь жертвы нападавших!

— Их это не волнует, Жемчужинка, — быстро шепчет мне на ухо Глеб. — Они поймали нас. Так что помолчи, пожалуйста.

Это неуместно, но… Моё сердце внезапно обмирает от того, как брюнет назвал меня.

Я поднимаю глаза на Соколовского и смотрю на него так, будто вижу впервые. Будто передо мной вовсе не мажор, что издевался надо мной столько лет, а кто-то другой. С этим Глебом не страшно. Не омерзительно от его теплых, согревающих объятий. От его руки, лежащей на моей талии под курткой.

— Будете шептаться, статью за хулиганство припишем. — Бросает один из них. — Сами в машину сядете или придётся волоком тащить?

— Ну, что вы так сразу, — заискивающим тоном говорит брюнет. Но я чувствую, что он нервничает. Его пальцы, покоящиеся на моём животе, сильно впиваются в кожу. — Может, договоримся? Кому нужны эти проблемы? Скажете, что во дворе никого не нашли.

С этими словами, свободной рукой Глеб достаёт из внутреннего кармана кожаной куртки, наверняка дорогущего лэйбла, портмонэ и выуживает из него золотую карточку. Глаза ментов загораются алчным светом.

Но тот, что старше, видимо, научен лучше.

— Подкупить нас хочешь? — Сводит брови на переносице и скрещивает руки на груди, расставив ноги на ширине плеч.

— Отблагодарить, — поправляет его Глеб. — Хорошие люди приехали на вызов. Помогли нам спугнуть чертей. За помощь полагается благодарить.

Оба полицейский заметно расслабляются и довольно ухмыляются.

— Двадцатка каждому. За каждого. — Выразительно и с намёком понижает голос полицейский.

Соколовский пожимает плечами.

— Как скажете, господа.

Далее, не отпуская меня от себя, брюнет переводит деньги на счёт этим двоим, и они, наконец, уезжают. Но перед этим они на прощание иронично салютуют нам. Явно глумясь и издеваясь над моей тупостью.