Красный бык - Андрей Скалон

Бык был метрах в пятидесяти, когда Холодов встал, сделал шаг вперед, выйдя из мешавших стрельбе подсолнухов, щелкнул предохранителем и поднял к плечу ружье. Он решил стрелять сначала картечью, чтобы остановить быка на мгновение, и уж пулей бить наверняка.

Бык, не меняя скорости, отклонился влево и продолжал бег по мягкой пашне. Чувствовалось, какая мягкая и рыхлая земля у него под копытами, он увязал в ней и в бурой пене ботвы, и ботва была как сеть.

Бык поравнялся с Холодовым. Их разделяли двадцать метров, когда Холодов спустил курок, видя широкую низкую грудину и шею быка, и почувствовал отдачу. Бык прыгнул вверх, толкнув-шись всеми четырьмя ногами, круто взметнул голову, развернулся в воздухе и, почти не коснув-шись земли, еще раз прыгнул, взбрыкивая, лягая воздух позади себя. Холодов нажал второй курок. Холодов слышал, как пуля гулко ударила в красное, напрягшееся в прыжке тело, видел, как бык судорожно дернулся, будто ударил рогами кого-то невидимого рядом. Бык остановился, вспахав землю, утонув в ней копытами, и, выбрасывая комья земли и рваные лохмотья стеблей, помчался прямо на бригадира и пастуха, которые, сдержав лошадей в сотне метров позади быка, следили за происходящим.

Бык резко остановился, не добежав до верховых, и опять развернулся и стремительно пронесся мимо Холодова, стоявшего с незаряженным ружьем возле подсолнухов, вниз к ручью, через ручей, через болото, разбрызгивая грязь, замелькал красным пятном в чаще, в мелких зарослях вдоль косогора - корявые прутья мордохлеста выпрямлялись за ним - и скрылся в ивняке. Второй выстрел был безнадежен, потому что бык, прыгнув, развернулся влево, и голова и шея его оказались закрытыми тушей.

Холодов машинально переломил ружье, выбросил пустые гильзы и зарядил оба ствола пулями. Стоял он неподвижно, время его нового состояния тянулось медленно, минуты были бесконечны-ми. Черные стволы заряженного ружья покачивались, не находя цели. Пастух приближался медленно, за ним ехал бригадир. Пастух видел, как Холодов перезарядил ружье, и завернул коня, когда совсем подъехал, потому что испугался - ружье оказалось у плеча, и пальцы Холодова лежали на спуске.

- Ты чего это? Ты чего! Ранил! В лес ушел!

Холодов побежал по полю, запинаясь, путаясь ногами в ботве, вниз к ручью. К пастуху подъехал бригадир.

- ...............! В лесу хочет, что ли?

- Не в себе, однако, парень-то! - ответил пастух, глядя вслед Холодову.

- Из лесу-то как вывезем, там разделывать придется! Стрелок тоже мне! Ведь прямо в руки нагнали!

- Давай-ка туда, а то, гляди, запорет, вон как стеганул, в силе еще! пастух тронул коня.

- Стой, Серега, в чаще-то не проедешь! - закричал бригадир, дернув своего мерина вслед за пастухом.

Верховые доехали до болота и встали там, ожидая выстрела в лесу.

Холодов оступился, когда бежал по болоту, и теперь шел быстрым шагом, раздвигая ружьем заросли, размазывая по лицу теплую, пахнущую илом грязь. Он не слышал царапин и хлестких корявых ударов ветвей по лицу, не замечал пота, заливавшего глаза, не замечал облака комаров, сопровождавших его с болота.

Бык светился красным пятном в прохладной чаще ивняка. У него не хватило сил пройти дальше, за ивняк, в ельник, к тому месту, где пролежал он свою последнюю ночь. Бык чувствовал приближение смерти, инстинкт обреченного звал, гнал быка дальше. Но сил больше не было. Он стоял возле разросшейся старой ивы, листья ее безвольно висели беловатыми лоскутами, некото-рые уже сморщились и пожелтели. Белые ноги и белое брюхо с кистью были исхлестаны потеками грязи.

Здесь и нагнал его Холодов.

Бык казался огромным на фоне низкорослых кустов. Длинное, непропорционально длинное туловище породистого быка было почти целиком вдвинуто в заросли; иссеченное и закрытое прутяным облаком, оно казалось несколько облегченным и слабым по сравнению с мощной, тяжелой грудью и высокой бугристой холкой. Голова была устало опущена, рогами вперед, на преследователя. Влажные ноздри с шумом гнали воздух, касались мха. Глаза его не были видны, они были полузакрыты белесыми ресницами. Бык стоял, чуть покачиваясь, поводя красными боками. Под кожей волнами пробегали судороги мышц. Весь заряд картечи пришелся в шею, а пуля раздробила верхнюю часть правой лопатки и осталась там. Бык медленно, с трудом переступил передними ногами.

Холодов чувствовал быка в этой фантастической близости, видел, как черные копыта погружались в землю и погрузились до половины. Холодов ощутил в голове какую-то свободу, свободу, с которой падают с башен во сне.

Они были одни. Холодов мог стоять и смотреть на быка бесконечно. Все было как сон. Даже вспомнил Холодов, какой именно сон. Старый, страшный, еще из детства сопровождавший его.

Снилась ему временами огромная собака, нападала она из темноты, в страхе он загораживался от нее руками. Он знал этот сон и всегда был готов к нему, сначала старался убегать, но убежать не удавалось, а потом он догадался, и как только кинулась на него собака с разверстой пастью, он сунул ей в пасть руку, чувствуя слюнявость и дыхание собаки уже на лице, и страшно было выдер-нуть руку - будет это последний миг, и остается только одно: толкать руку дальше, глубже, в пасть, в горячую глотку, туда, где бьется, мечется голое собачье сердце; вот-вот нащупают пальцы это сердце и сожмут, сдавят когтями его, тут же собака издохнет. Но так ни разу и не удалось сдавить собаке сердце, ни в детстве, ни потом. "Это они все,- думал Холодов,- это моя ненависть".

"Теперь не уйдет",- с восхищением подумал Холодов.

Холодов смотрел на полуприкрытые ресницами глаза, на завитки белой шерсти, покрывавшей широкий квадратный лоб, и на плавно изогнутые короной молодые острые рога. Рога покачивались в такт вздымавшимся бокам.

Холодов осмелел, и сделал несколько шагов вперед, и встал, привалившись левым плечом к смолистому шершавому стволу низкорослой ели. Правой рукой он поднял ружье и перехватил левой цевьё; большим пальцем, держа указательный на спуске, сдвинул предохранитель, услышал четкий щелчок. Теперь Холодову хотелось остаться одному, чтобы быка больше никогда не было.

Бык знал, что это последние минуты его жизни, и не мог сделать движения, чтобы помешать убийце, чтобы попытаться бороться с ним, не мог пустить в ход острия своих молодых рогов, он ослабел от тяжелой раны в шее, и голова его клонилась все ниже и ниже к земле, утыкалась в мох. И все было против него: и заросли ивняка, и смолистый ствол ели, прикрывавший палача, и страшная сила пуль двенадцатого калибра.

Холодов был сильнее, наконец-то сильнее. Он прицелился, руки не тряслись, и шарик мушки твердо застыл на белом завитке жестких волос.

Бык уже с трудом удерживал голову, и вдруг острая боль от картечины пронзила его, и он вздрогнул - чуть заметно качнул головой.

Мушка отметила это движение, и Холодова окатила, изнутри и через плечи, по спине, отдалась под коленями волна дикого страха...

В ивняке, в безветрии стоял запах выстрелов. Бык лежал на правом боку красно-белой горой, и его ноги судорожно ломали и гнули сырые прутья, голова вскидывалась, и правый рог с размаху, раз за разом, погружался в слабую землю.

Холодов перезарядил ружье и картечью выстрелил по брюху и потом еще стрелял и стрелял, отбрасывая теплые гильзы.

Плавными и широкими кругами парил в высоком, опустевшем без облаков небе лунь - наступила пора его вечерней охоты. От стогов на окошенную траву легли длинные густые тени, а ельник на краю поляны наполнился глубокой, уже ночной мглой, ничего не видно было на дне его - только высвечены заходящим солнцем частые острые вершины. Золото дня, напоенное предвечерней, свадебной алостью, уже померкло.

По выгону к деревне медленно шел Холодов. Истоптанная трава стала влажной и темной. Временами он вдруг останавливался, и озирался, и поводил пустыми стволами вокруг себя, как будто видел что-то, что ему угрожало. Потом он опять начинал идти по инерции к деревне, на закат. Он не сознавал, куда идет и зачем, в глазах его не осталось даже проблеска мысли.

А на западе что-то огромное и красное медленно и неуклонно вставало, вырастало от земли, выше и выше...

Закат был, как Красный бык, на полнеба, и он все рос, поднимался, а потом заполнил собой все небо и медленно и беззвучно двинулся, скрываясь из глаз за округлостью земли, очерченной темным лезвием горизонта.