Завтра в Берлине - Оскар Кооп-Фан

было нечто: огромный каменный дом, бескрайний парк, пруд, угодья. Да, Франц будет расти здесь. Это влиятельная, прекрасная семья. Дети бегали по саду. Скоро Франц войдет в их круг, будет дергать за хвостики Катерину и драться с Георгом – как брат, ведь расти они будут вместе.

Мать его занималась самой неблагодарной, унизительной работой: подтирала за другими грязь. Отгладить рубашки Господину, расчесать парики Госпоже, убрать дерьмо за Господином, выбросить тампоны за Госпожой. Отбиваться от приставаний садовника, ходить за покупками, но что за беда, если Франц растет в их кругу, перенимает их манеры, дергает за косы Катерину и борется с Георгом, как брат.

И вот Францу пятнадцать. Он влюбляется в Катерину. Кожа у нее такая нежная, а волосы такие длинные.

Нужно было таиться – братьям с сестрами нельзя любить друг друга; а любить сына горничной нельзя тем более.

Это было блаженство. Ночами Франц приходил к Катерине в постель. Их ласки были просты, как и бывает у юных любовников. Им виделось, что они проживают нечто неповторимое, чего другим знать не дано. Милое заблуждение всех юных влюбленных: ведь они живут не так, как все, живут ради того, чего другим – в их представлениях – никогда не ощутить.

Франц приходил к Катерине в полночь. Он ложился к ней в постель, а потом, к пяти утра, пока весь дом еще спит, возвращался к себе наверх и ждал следующего дня.

Дни он просиживал в своей комнате, чтобы не видеть Катерину, чтобы его нежность к ней на глазах у всех не выдала их любви.

Нужно было себя занять. Он брал книги из библиотеки Господина. По крайней мере, в обществе их блеклых страниц и строгих переплетов он мог быть собой.

Господин не мог нарадоваться его аскезе. Глядишь, сын горничной кем-нибудь да станет; ему нравилось так думать, ведь он хотел быть человеком прогрессивных взглядов.

Дина заболела. Бронхит, трагические осложнения, слизь в легких. Прикованная к постели, она смотрела из своей комнатушки на небо, как на потолок, куда ей предстояло подняться.

Смерть Дины. Нет больше матери с сыном. Только Франц, с которым семья Кинзель не знала, что и делать.

Господин с Госпожой совещались. Катерина молилась в тревоге. Франц должен остаться, должен снова спать в ее объятиях. Он мог бы заменить садовника. Будет жить в маленькой хижине, а она станет прибегать к нему по ночам, как раньше.

Она поговорила об этом с отцом. Нет, у нас уже есть Жюль, я не хочу его увольнять. Но ты же сам знаешь, Жюль ни на что не годен. Да, дочка, знаю. Но знаю, что и Франц себе на уме. Мальчик все дни проводит за книгами. Может, он станет поэтом, как знать. Его мать была хорошей женщиной, хорошо служила нам, я должен сделать для ее сына все, что в моих силах. Я отправлю его учиться. И все оплачу. Этот мальчик далеко пойдет, и мы, как сможем, поможем ему в этом. Почему ты плачешь, доченька? Ты, кажется, ценила этого мальчика, вы же росли вместе. Я хочу дать ему самое лучшее. Почему же ты плачешь?

В Ганновере есть пансион, который все называют Институтом. Там мальчиков учат философии, литературе, географии, математике и истории – мальчиков из хороших семей. Шесть часов занятий в день, спорт и форма в британском духе. Францу здесь нравилось. Он писал Катерине длинные письма – из тех, которые хранят, убрав стопочкой в красивую шкатулку. Их никогда не перечитают, но они будут всегда переезжать с нами, их нельзя выбросить, ведь они – свидетели того, кем мы были.

В выходные остальные парни разъезжались по домам. Он оставался: семьи у него больше не было. Так что он сидел в своей тесной келье. Он учился, а еще писал стихи: трогательные, добротно сложенные строфы о временах года, природе и смерти. Что до любви, ее он берег для Катерины. Кожа у нее такая нежная, волосы такие длинные.

У него появились приятели. Жожо-Легенда, Гюнтер и Барнаби. Они курили тайком, за обсерваторией. Но дальше этого не заходило: так, мелкие мимолетные шалости, всегда в рамках разумного. Через считаные месяцы вручат дипломы; лучше ни на чем не попадаться. Да и что скажет Господин, если узнает, что его вложения пошли на перекуры за обсерваторией с Жожо-Легендой?

Франц занимался усердно. А еще учился хорошим манерам. Он горячо увлекся Аристотелем. Его репродукция с обильной бородой висела у Франца над кроватью. Сочинения Франца были путаными и беспорядочными, но в них читалось столько искреннего вдохновения, что оценки они получали весьма приятные. Конечно, написано довольно дилетантски, но в этом дилетантизме сверкает талант, к радости педагогов, которые видели – а это, увы, такая редкость! – как увлечен ученик их предметом.

Огласили итоговые результаты. Франц оказался вторым. Ему было теперь семнадцать. Впереди – уже не Институт, а взрослая жизнь, в одиночку, с дипломом в кармане.

В Любек он вернулся автостопом. Беспросветные промышленные трассы, с заводами и электростанциями по бокам. Этот деятельный пейзаж задал ему рабочий настрой. Он станет таким же, как они; построит что-то свое. Как-никак, он кончил Ганноверский институт, да еще вторым в своем выпуске!

Он постучал в двери Кинзелей вот так, запросто, без предупреждения, потому что он вырос в этом доме, потому что там была Катерина, потому что она красива, нежна и потому что он любит ее. Конечно, со временем они уже не так часто писали друг другу, но все эти два года Франц думал о ней не переставая. Теперь они смогут любить в открытую: теперь не стыдно, ведь Франц уже не сын горничной, у него диплом Ганноверского института, он – второй в своем выпуске, и он гордо, точно знамя, нес на горячей груди свою форму.

Дверь открыла серая, суровая старушка.

– Чем могу помочь вам, сударь?

– Я Франц.

– Франц? Мы не ждем никакого Франца. Что вам нужно? Вы насчет свадьбы?

– Свадьбы? Нет, я пришел навестить Господина с Госпожой, Георга и Катерину.

– Пока что войдите, пожалуйста. Я позову Госпожу.

Хозяйка спустилась.

– Франц! Какой ты красавец. А эта форма! Ты теперь настоящий мужчина!

– Вы тоже очаровательно выглядите, Госпожа.

– Ты приехал к Катерине на свадьбу. Как чудесно! Скажу, чтобы тебе приготовили комнату. И костюм тоже. Завтра – торжественный день. Пойдем же, пойдем. Муж будет так рад тебя видеть. Ах, кто бы мог подумать, что ты станешь таким красавцем! Это чудо, Франц, ты