Последняя война - Андрей Мартьянов

— Менгу-батор? — тихо позвал приближенный хагана. — Подойди…

Сидевший на простой серовато-коричневой кошме воин с бронзовым знаком десятника на груди вскочил, чуть поежился и повел плечами так, будто болела спина, и подбежал к Ховэру, стоящему в тени. На узком лице большого сотника оранжево мерцал отблеск огня.

— Ты знаешь, что делать. — Ховэр не спрашивал и не утверждал. Он просто говорил. Его интонацию было невозможно распознать. — Когда луна взойдет, я жду тебя. Остальные десятники тоже придут.

— Да, господин, — кивнул Менгу и как-то странно замялся. Несколько рубцов от камчи еще горели на его коже, но… Бывший нукер, а теперь волею хагана десятник Непобедимой тысячи вдруг ощутил тихий, незаметный страх, свернувшийся внутри него, будто мышонок в гнездышке полевки. Не страх битвы, дальнего похода или ночного налета на саккаремский поселок — разве воин станет пугаться своего предназначения? Менгу леденили кровь видения грядущей ночи. Ночи священнодейства. Времени, когда боги приходят на землю говорить с великими.

Пускай этими великими и являются смертные…

— Что? — Лицо Ховэра не помрачнело, оставшись по-прежнему непроницаемой маской, какие обычно привозят торговцы из далекого Шо-Ситай-на. — Ты слышал приказ хагана. Неужели мне нужно его повторять?

Повторить приказ? Закон Степи гласит: если тебе повторили приказ, ты умираешь тотчас. Тебе приставят ноги к затылку, сломают хребет, и ты навсегда уйдешь из кругов этого мира к звездному небу. Почему так случается? Очень просто; разве хану нужен воин, которому нужно повторять слова дважды?

Менгу понял свою ошибку и заново поклонился Ховэру.

— Кто даст мне факел? — Разум новоиспеченного десятника мгновенно нашел ответ на короткое и, как кажется, вовсе неугрожающее слово "правой руки" Гурцата. Действительно, никому из людей, обязанных зажечь костры вокруг белой юрты, не сказали, кто принесет огонь.

Вопрос Менгу был понятен Ховэру. Возле палатки хагана и шатра, где Гурцат собирал Большой Круг Степи, костры не горели. Эти две юрты — маленькую и большую — обегало окружье жилищ ближайших слуг, жен и родичей хагана. За ним, шагах в тридцати, стояла вторая цепь юрт, также замыкавшаяся в кольцо, кибитки и юрты тысячников, сотников и полусотников. Третье, и самое плотное, кольцо, границу кюрийена-становища, составляли палатки простых воинов. Приказом Гурцата этой ночью костры можно было разжигать только здесь.

— Я сам вынесу огонь, — безразлично ответил Ховэр. — Огонь будет… Много огня. И сейчас, и потом.

Большой сотник развернулся на каблуках своих замечательных, мягких саккаремских сапог и неслышно, ровно бестелесный дух, исчез в темноте, скрывавшей нутро лагеря. Ховэр ушел туда, где хаган Гурцат принимал гостей.

Тихонько пощелкивали ветви сухого кустарника, брошенного в костер. Над головой, будто первые снежинки, загорались все новые и новые звезды, прогоняя до грядущего дня последние красноватые взблески заката. От реки тянуло сырым, но приятно пахнущим водяной пылью ветерком. Очень далеко, ближе к полуночным землям саккаремского шада, бурлила непроглядная тьма, изредка посверкивая синеватыми зарницами, — видать, там собиралась гроза.

Полная тишина. Обычно шумный военный лагерь хагана молчал. Все ждали. Никто не смел мешать повелителю Гурцату говорить с богами.

Ждал и Менгу.

Вначале над восходной стороной степи редкие облачка, парящие в поднебесной выси, засветились цветом крови. После же окрасились в серебро, сменившееся желтоватыми лучами. Край полной луны показался над холмами.

Менгу по давней привычке, данной ему погибшим в веннских лесах отцом, ощупал оружие и медленно встал.

— Теперь командует сотник, — сказал он притихшим воинам своего десятка, первого маленького отряда, который ему доверил хаган. — Меня не ждите.

Нукеры промолчали. Они знали, что делать, когда десятник уйдет.

Менгу бесшумно скользнул во тьму. Невзрачная серенькая юрта осталась за спиной. Второй круг жилищ, третий… Сапоги мягко ступают по черной в ночи земле. Светлое пятно впереди. Белая юрта, в которой собирается Круг.

Маленький красный огонь. Справа от полога шатра хагана. Приглушенные голоса — тяжкие, будто свинцовые. Похоже, ханы недовольны Гурцатом.

— Кто? — Тихий вопрос из темноты.

— Менгу, десятник Непобедимых…

— Иди за мной. — Лица не видно, один силуэт. Однако голос знаком. Ховэр? Еще несколько шагов. Спотыкаешься о груду веток. — Оставаться здесь. Ждать.

— Да, господин, — на всякий случай прошептал Менгу и застыл. Может быть, придется стоять до рассвета. Охранять покой хагана. И в нужное время зажечь священный огонь, который скажет любому: Гурцат закончил говорить с богами…

Одинокий степной волк, бежавший по своим волчьим делам, неожиданно остановился на гребне холмистой гряды и посверкивающими зелеными глазами оглядел кольцо огней, опоясавшее кюрийен человеческого вожака. Ветер донес нехороший запах. Так обычно пахнет травимый стаей сайгак.

Волк почему-то тявкнул, опустил хвост и побежал в сторону от оранжевых точек костров. Он испугался. Чего — сам не знал.

— Зачем война нашему народу? — горячился молодой Борохойн-батор. — Три года воины не слезают с седел! Сколько людей полегло в лесах на полуночи? Сколько жизней забрали болота и болезни? Я не пойду за тобой, хаган!

"К утру он не будет хаганом, — мельком подумал Худук, сидевший справа от Гурцата. — Если все скажут: "Войне не быть" — нам, мергей-там, больше не потребуется военный вождь. И все вернется. Гурцат вновь станет равным среди равных…"

Владыки племен были приняты хаганом прохладно, но уважительно. По праву избранного Гурцат сам рассадил гостей так, чтобы никому не было обидно. Рядом с ним устроились не доблестные воины, как это случалось обычно, а наиболее старшие и мудрые. По левую руку — Эртай, чье лицо было украшено бесчисленными белыми шрамами и серебряной бородой, свидетельствовавшей о многих прожитых веснах. Справа, возле руки, почти бок о бок с хаганом, на расшитой золотом шелковой саккаремской подушке громоздился толстяк Худжирт, уже пятьдесят лет водящий под своей рукой большое племя киренов — еще одно колено степного народа мергейтов.

В глубине юрты, за спиной Гурцата, можно было рассмотреть человека, обликом никак не напоминавшего мергейта. Мужчина лет тридцати, высокий и постоянно улыбающийся углом рта. Ханы, увидев его, недовольно морщились и посматривали куда более высокомерно — явившийся зимой в становище Гурцата чужеземец всего за несколько лун превратился в советника степного вождя. Говорят, человек, пришедший с Заката, был мудр и владел даром волшебства, но разве можно допускать на Большой Круг чужака?