Ограбление по-беларуски - Пилип Липень

В утро, предшествующее знакомству с Лявоном, в пятницу, Рыгора заставили открыть глаза звуки клавесина. «Снова Пёрселл. Скоро я этих чертей наизусть буду знать». С большой досадой Рыгор посмотрел на будильник. Тот готовился зазвонить через несколько минут. Придраться, что тата включал музыку слишком рано, было нельзя, и что громко — тоже нельзя. Спустив ноги на пол, Рыгор с неприязнью отметил, что к подошвам прилипли мелкие соринки. Пора бы прибраться. Он отряхнул ноги одна о другую, встал, подошёл к столу и выключил будильник — было бы неприятно, если б он зазвонил. Съел два кусочка шоколадки, оставшиеся с вечера. За окном светило солнце, проявляя нежный слой пыли на стёклах. «И окно нужно вымыть», — поморщился Рыгор. Он провёл пальцем по стеклу и посмотрел на палец. Пыли было не очень много, но ведь это изнутри, между стёклами и снаружи должно быть больше.

Натянув джинсы, Рыгор пошёл в ванную. В комнате таты уже пели ангельскими голосами какую-то кантату. Пол под ногой скрипнул, и Рыгор представил, что мог бы стать на этом месте и раскачиваться из стороны в сторону в такт ангелам. Вышедшему тате он объяснил бы, что даже половые доски вторят Пёрселлу в его славословиях небесам. Хотя, конечно, это было бы слишком явным и незаслуженным издевательством, не стоит… В ванной Рыгор умыл лицо, подробно рассмотрел его и остался вполне доволен. Внимательно расчесал волосы, пытаясь уловить изменения, произошедшие после смены шампуня. Кажется, стали слегка посуше. Рыгор наклонял голову под разными углами и поднимал отдельные пряди, ловя на них отблеск лампочки. Наконец снова причесался, вычистил зубы и вышел. Клавесин уже затих.

— Рыгор! — позвал его тата из кухни. — Я услышал, что ты проснулся. Как спалось? Что снилось?

Рыгор встал в дверном проёме, ведущим из коридора в кухню, и попытался вспомнить, что же ему снилось.

— Хрен знает. Как только встаю, из головы всё улетучивается.

— Завтракать будешь? Есть омлет со шпинатом и ореховые кексы. Может, кофе? — тата знал, чем порадовать его, он никогда не ленился встать рано и состряпать что-нибудь соблазнительное.

— Спасибо, тата, не откажусь, — Рыгор уселся за стол, сглатывая слюну, он помнил омлет со шпинатом и знал ему цену. Тата тут же закатал рукава халата, забряцал ложками и тарелками, полез в духовку. Он положил Рыгору увесистую порцию омлета, откупорил заранее приготовленную бутылку «Сябра» и присел рядом, чтобы насладиться поеданием своего произведения. Омлет оказался на удивление хорош. Рыгор, интенсивно жуя, одобрительно качал головой и делал большие глаза, показывая, как ему вкусно. Тата польщено высморкался в салфетку, встал и налил себе кефира.

— В магазин пойдёте сегодня? — спросил Рыгор, поставив пустую тарелку в мойку и отдуваясь.

— Как всегда, поближе к обеду. Что тебе взять?

— Да как обычно: тройку-пятёрку пива и закусить! Что ещё человеку нужно… — Рыгор принялся за кексы, запивая их пивом. — Вафли будете себе брать? Мне тогда тоже возьмите. Ну или печенья с изюмом. И шампунь какой-нибудь, желательно увлажняющий.

— Неужели последний не подошёл?

— Мне кажется, от него волосы как-то суше стали, — Рыгор покривился.

— Поди-ка сюда, — тата взял жующего кекс зятя под локоть и подвёл к окну. Не менее внимательно, чем Рыгор в ванной, осмотрел их и лёгонько потрогал, потёр между пальцами. — Ты прав. Купим увлажняющий.

— С меня причитается! Ладно, тата, пойду я, — Рыгор одним глотком допил пиво. — Кексы супер. До вечера!

И, выходя из кухни, Рыгор не удержался и бессмысленно съязвил:

— Как там наш Преториус поживает?

— Кстати, давно его не ставил. Вот вечером и послушаем вместе, — с улыбкой парировал тата.

Рыгору не нашёл ничего лучше, как многозначительно хмыкнуть и пойти собираться на работу. Собственно сборы заключались в выглядывании в окно, оценке погоды и одевании. Поскольку погода стояла неизменно тёплая и солнечная, Рыгору оставалось открыть шкаф и вытащить из стопки самую нижнюю футболку. Это была его давняя традиция: после генеральной стирки аккуратно складывать все футболки в стопку в случайном порядке, а потом доставать их строго по очереди, снизу вверх. Когда стопка сходила на нет, совершалась новая стирка, и так далее. Сегодня выпала одна из его любимиц — свободная, ярко-оранжевая, с чёрным, стилизованным под татуировку, узором на груди. Он надел кроссовки, посмотрелся в зеркало на двери и вышел.

Бодро сбежав по лестнице, Рыгор толкнул дверь подъезда и чуть не задел ею стоящего спиной дядю Василя. Дядя Василь, как всегда, спорил с дядей Михасём. Оба они были скромными худенькими пенсионерами, жили в этом же доме и в качестве прогулки переходили от одного подъезда к другому. Рыгор громко поздоровался, но ответил ему только дядя Михась. Дядя Василь был столь увлечён своей речью, что вместо приветствия на секунду повернул к Рыгору голову с выпученными глазами.

— Возьми хотя бы «Войну и мир»: Толстого было бы просто скучно читать, если бы не узлы женско-мужских отношений между героями! Они равномерно расставлены по роману, и внимание читателя как магнитом притягивается от одной свадьбы к другой.

— Ну что ты говоришь, Василь. Какое заблуждение.

Дядя Михась отвечал уверенно и спокойно. Он был большим почитателем Льва Толстого, настолько убеждённым в величии классика, что даже самые отчаянные нападки разбивались об его уверенность, как волны о скалу.

— Нет уж, позволь! — не давал ему сказать дядя Василь, — Лично мне такие приёмчики кажутся слишком примитивными! Он играет на самых низменных интересах читателя, я бы даже сказал — на его инстинктах.

На слове «инстинктах» дядя Василь драматически возвысил голос. Рыгор уже наизусть знал все интонации, жесты и фазы протекания споров между дядьями, но предмет спора каждый раз был другой, и он часто останавливался послушать. Дядя Василь обожал поспорить и не имел устойчивой точки зрения ни в одной сфере, а уж тем более в литературе. Споры в основном касались именно литературы: дядя Василь никак не мог смириться с тем, что дядя Михась почитает Толстого превыше всех, хотя в мире так много ничуть не хуже написанных книг.

— Васи-иль, — укоризненно протянул дядя Михась, — А разве главы о военных действиях не столь же увлекательны? Не знаю, как ты, а я — человек, очень далёкий от военной сферы. Я никогда не служил и вообще по большому счёту пацифист. Но при всём при том даже на меня эти главы действуют необычайно сильно. Когда читаешь, как герои романа идут в атаку, сердце бьётся скорее, чувствуешь душевный подъём, а абзацы так и проглатываются.

— Это тоже игра на инстинктах!

— Какие же здесь инстинкты?

— Не знаю, как они правильно называются, я же тебе не профессор Павлов. Но когда все кругом кричат «в атаку!», и ты вместе с ними кричишь, и бежишь с душевным подъёмом, то это инстинкт чистой воды.

— Но скажи, разве это не гениальный писатель, если он способен вызвать подобный инстинкт у читающего? Не реальными действиями, а только своим рассказом? Вот ты, Рыгор, читал «Войну и мир»?

Они прервались и дружно посмотрели на Рыгора. Рыгор пожал плечами.

— Кажется, читал когда-то.

Он смутно помнил, как начинал роман, но скоро бросил, ему показалось слишком растянуто и скучно.

— Как же так, Рыгор? Ты непременно должен почитать. Великий роман.

Дядя Михась серьёзно смотрел на него. Рыгор обещал почитать. Дядя Василь при этом молча строил гримасу отвращения, приоткрыв рот и полузакрыв глаза, как бы говоря, что ни в коем случае не стоит читать «Войну и мир», если не хочешь испытать рвотный рефлекс. Вдруг Рыгор фыркнул — у него родился анекдот:

— Слушайте, отцы! Приходит Толстой в аптеку и просит — дайте мне пачку презервативов, самых больших и с пупырышками. Аптекарша говорит — Лев Николаевич! пользоваться презервативами безнравственно! должны рождаться дети! Толстой отвечает — дура! это не мне, а Достоевскому, он сам стесняется, — и Рыгор захохотал.

Дядя Василь и дядя Михась синхронно поморщились. Дядя Михась даже сплюнул от досады, а дядя Василь сказал:

— Что за пошлость, Рыгор! Ты как школьник, ей-богу. Ужасная безвкусица!

Рыгор, ничуть не обидевшись, только улыбнулся в ответ, попрощался, поправил сумку на плече и двинулся. Он ещё слышал, как дядя Василь предположил, что воистину великим писателем был бы тот, кто написал бы захватывающую книгу, не опираясь ни на какие инстинкты. Ещё несколько метров, и их голоса погасли.

Рыгор любил ходить и ходил быстро. Он вышел из дворов, пересёк улицу, срезал угол парка и разогнался до своей обычной скорости. Его путь лежал сначала вдоль длинного Чижовского парка, потом по мосту через водохранилище, потом мимо розовой прямоугольной бани, потом по Партизанскому проспекту, потом сквозь лесопарк, по трамвайным путям. В лесопарке Рыгор сбавлял скорость и ненадолго присаживался отдохнуть и перекусить на склоне с выгоревшей на солнце травкой. Съедал два-три бутерброда с маслом и сыром, слушая ветерок в ветвях над головой и чириканье пташек. За парком просматривался белый забор Тракторного завода, на котором работал поваром знакомый Рыгора. Знакомый давно зазывал его в гости на завод, «на честные трудовые блины», как он выражался. Но Рыгор так ни разу и не зашёл — утром он торопился на работу, а вечером знакомый уже уходил с завода, заканчивая смену то ли в четыре, то ли в пять часов. Отдохнув и восполнив силы, Рыгор решительно поднимался и шагал вперёд по трамвайным рельсам. К этому времени он уже входил в состояние, когда хотелось идти дальше и дальше, быстрее и быстрее. Центр города он пересекал на всех парах, а под конец пути, перед площадью Бангалор, даже немного уставал. Но он больше не отдыхал, оставалось уже немного: пройдя краем парка и обогнув небольшую аккуратную церковь, он сворачивал направо и попадал на финишную прямую, улицу со старыми кирпичными домами.