Вечный жид - Николай Пчелин

У Володи были бледные голубые глаза, какие зовут выцветшими, если речь идет о старике, или рыбьими, когда подразумевают более молодого, невероятно увеличенные стеклами очков. Казалось, что глаза живут независимо от их обладателя. "Кто это - Он?" - спросил я обалдев. "Князь всех князей!" Володя, равнодушно отвернувшись от меня, зашаркал своими калошами по плитам дорожки. Потом я его долго не встречал, а когда решился однажды вечером заглянуть в светящееся оконце его хижины, там за столом у керосиновой лампы Володя не признавал электричества - сидел не знакомый мне человек и ел из помятой алюминиевой миски кашу. Я спрашивал о старике у соседей, мне отвечали, что он продал свою халупу какому-то азербайджанцу из Нахичевани и уехал, а куда - никто не знает.

Единственным следом, который Володя оставил, была книга Тацита "Германия". Она перешла ко мне от нахичеванца за дешевую блесну для удочки. Он избавился от ненужного предмета, а я приобрел бесполезную вещь.

И, наверное, я так и позабыл бы об этой истории, не попадись мне в куче макулатуры, выброшенной из домика управы русской православной церкви в Марселе, старая книжка без переплета с рассказом о Вечном жиде, он же Агасфер, он же Иосиф Картафил, он же Иоанн Бутадеус, который во время крестного пути Христа на Голгофу отказал ему в отдыхе, за что был проклят и обречен на скитания до второго пришествия. В книжонке содержалось критическое рассмотрение этой легенды, названной одним из ходячих заблуждений средневековья.

Я знал, что священником в марсельском приходе служил загорелый серб, подъезжавший на службу в темно-синем "мерседесе". Я решил поговорить с ним об Агасфере. На мой вопрос, которым я остановил батюшку после службы у входа в управу, он ответил вопросом, крещен ли я. Я не был крещен. Он отказался меня просвещать, бросив лишь, как собаке кость, крупицу от своих познаний: "Агасфер" по-древнееврейски значит "князь".

И вот, сидя на высоком испанском бреге, я понял внезапно, что у того рыжего румына Дана, первого по сути человека, встреченного мной в стране, описанной Тацитом две тысячи лет назад, - у него были Володины глаза, блеклые рыбьи пузыри на красном лице.

Ситгес оказался курортным городком с маленькой церковью на горе, роем кошек на набережной, которых прикармливали по вечерам две старухи, рыбаками, сидящими с утра до вечера у мола, и целыми толпами гомосексуалистов, съехавшихся сюда, как казалось, отовсюду. Они говорили на разных языках, и, честное слово, встретить на улицах этого городка парочку, состоящую не из мужчин, было столь же странно, как увидеть негра в Спитаке. Наученный опытом столкновения с незнакомой действительностью, я вскоре перестал обращать на них внимание.

Здесь мне опять повезло. На дворе был август, солнце показывало разгар лета, и я, с моим корявым французским и оборванными в шорты штанами, нашел работу у уборщиков пляжей. Один из них - похожий на орангутанга андоррец, заросший с головы до пят курчавыми волосами, - сам заговорил со мной, когда рано утром я сидел у мола, наблюдая за его работой. Он просеивал пляжный песок огромными граблями с каким-то фильтрующим приспособлением: окурки, огрызки и обрывки чего ни попадя оседали в контейнере. Этот человек свел меня со своим шефом, даже не спросившим, откуда я, - видно, здесь привыкли к сезонным оборванцам, - и я обеспечил себе существование на два ближайших месяца. Такая жизнь может показаться кому-то странной, - когда не знаешь, что с тобой будет завтра, а в послезавтра вообще лучше не заглядывать, но, уверяю вас, все это дело привычки, и жить так, в известном смысле, даже легче.

Осенью я опять оказался в полиции, доставленный на этот раз в микроавтобусе "сеат", заверил бумаги с прошением об убежище очередной подписью, но дожидаться проверки не стал, а, договорившись через знакомого андоррца с водителем грузовика, бежал в Италию. Из Италии через границу в Кьявенне я и попал в Швейцарию.

Здесь все понеслось быстро: мир изменился, и соединенные единой компьютерной сетью полиции Европы обмениваются изображениями отпечатков пальцев подозреваемых в считанные минуты. После того, как выяснилось, что я многократно "сдавался", мне вручили в присутствии чиновника из Берна бумагу следующего содержания: "Ваше прошение о предоставлении убежища отклоняется, так как интересы Швейцарии в том, чтобы Вы выехали за ее пределы, перевешивают Ваши аргументы о невозможности возвращения на родину", - и обязали добыть документы в армянском посольстве. Бернский начальник, кстати, насмешливо окрестил меня "азиль-туристом".

В посольстве меня даже не стали слушать, приняв за азербайджанца.

Человеку без паспорта в чужой стране, не пускаемому на порог своего же посольства, ничего не остается, как искать помощи у третьих лиц. Сначала это был адвокат, запросивший двести франков в час и признавший дело безнадежным. Потом - консультационная служба по возвращению беженцев. Вопросы повторялись, ответа не было.

Меня задерживали и выпускали, меня вызывали по три раза в неделю в полицию, угрожали тюрьмой. Я соглашался со всем, но дело не двигалось с мертвой точки: меня возвращали в лагерь, и я дальше ломал голову над вопросом: почему все так? Призрак старика Володи стал являться мне по ночам, как Гамлету дух его отца.

Наконец, посольство Армении прислало на мое имя "лист возвращения".

Это произошло в цюрихском аэропорту Клотен. Самолет в Ереван задержали по какому-то недоразумению. Этим недоразумением оказалaсь моя жизнь. Мне просто не хватило воздуха.

Базель