Когда гаснут звезды (ЛП) - Маклейн Пола

Проехав еще две мили, я резко сворачиваю налево, на дорогу, отмеченную красным флажком и потрепанной деревянной табличкой: «ВХОД ВОСПРЕЩЕН». Колея сужается, петляя вниз по крутому склону на протяжении добрых трёхсот метров. Затем я вижу подъездную дорожку и силуэт кедрового коттеджа, мерцающий сквозь густую рощу высоких сосен. Это похоже на место, где обитает отшельник, — например, необитаемый остров или пещера, в которой можно исчезнуть.

Идеально.

* * *

Кирк стоит и ждет меня на крыльце. На вид ему за шестьдесят, у него широкие плечи и коротко, по-военному подстриженные седые волосы. Его лицо угловатое, а глаза суровые, даже когда он улыбается и слегка машет мне, держа ключи в руке.

— Не заблудились, пока искали?

— Я очень старалась. — Я замечаю аккуратное крыльцо, сложенные с одной стороны дрова. — Это был домик охотника?

— Давным-давно. Он принадлежал семье моей жены. Теперь я сдаю его, если получается. — Я чувствую, как он изучает меня, интересуясь моей историей. — Большинство людей хотят гораздо большего, романтического отдыха. Что-то в этом роде.

Я только киваю и топаю за ним. Главная комната мрачна, обшита темными панелями и пахнет мышами — слегка сладковатым и гнилостным запахом. В одном углу стоит круглобрюхая скособоченная дровяная печь, почерневшая от времени. Розовые ситцевые занавески обрамляют окна в крошечной кухне, где есть раковина размером с кукольный домик и стойка для стиральной доски, а также холодильник, который больше подходит для комнаты в общежитии. Единственное застиранное кухонное полотенце свисает с металлического крючка.

— Как видите, здесь есть всё, что вам нужно, — сказал Кирк.

Если бы он только знал, как мало мне нужно. И как много.

Рядом с гостиной в тусклой ванной комнате есть душ размером с шкаф с дешевой дверью из матового стекла. Спальня с односпальной кроватью, по-видимому, является дополнением. Когда я переступаю порог, доска прогибается, как губка, но сама комната кажется достаточно уютной, с двуспальной кроватью в металлическом каркасе и простым бюро с лампой. Панорамное окно на южной стене выходит на густой лес, вырисовывающийся на фоне угасающего солнца. Сумерки. Иден всегда называла это время суток «сумерками».

— Ночью может быть довольно холодно, — говорит Кирк. — Я бы поддерживал огонь, пока вы в доме. Дрова можете расходовать по мере необходимости, но не забывайте колоть впрок. Этот обогреватель потребляет пропан. — Он пожимает плечами в сторону стоящего у стены устройства. — Все, что используете, можно пополнить в городе.

— Все в порядке, — уверяю я его, просто желая сейчас побыть в одиночестве.

Но это еще не все. В душе есть хитрые краны с обратными ручками горячей и холодной воды. Дымоход на дровяной печи время от времени нуждается в очистке. Он показывает мне, как пользоваться генератором, если отключится электричество, что иногда случается.

— Лесорубы перерезали линии. Вероятно, они были пьяными вдрабадан. То, как они ездят по этим дорогам… И на ночь тоже держите все под замком. Женщине не стоит находится одной без защиты. — Его голос затихает и понижается, как будто он внезапно услышал, как пересек невидимую черту в царство личного.

— Со мной все будет в порядке. — Я еле скрывала раздражение.

Кирк неловко кашляет.

— Конечно, будет.

* * *

Когда он, наконец, уходит, в хижине воцаряется тишина. Я распаковываю немногочисленные вещи, а затем выхожу на крыльцо, в прохладные сумерки, в пурпурный свет. Промежутки между деревьями сократились. Я вдыхаю тишину и на одно опасное мгновение позволяю себе подумать о жизни, от которой я только что отказалась не по своей воле, о Брендане и нашей грязной кухне, где повсюду разбросаны игрушки, перевернута детская ванночка в раковине. Наши имена рядом на почтовом ящике, как талисман, который не справился со своей задачей. Мы провели вместе семь лет — совсем немного, — но он был прав, когда сказал, что я не была рядом с ним. Так и было.

Подняв голову, я ищу луну в рваных просветах в кронах деревьев, но не могу ее найти. Крик совы вдалеке переходит в дрожащий ритм уханья. Где-то жалобно тявкает собака. Или это койот? Температура воздуха резко упала. Я дрожу, одетая во фланелевую рубашку и куртку, гадая, насколько холодно может стать к утру, и есть ли у девочки одеяло или огонь, где бы она ни была.

Девочка.

Я понятия не имею, откуда взялась эта мысль, но сразу же пытаюсь оттолкнуть ее. Весь мой мир все еще дымится за моей спиной из-за таких девочек, как Кэмерон Кертис. Пропавшие без вести и пострадавшие, их истории тянут меня, как песни сирен. Последние несколько лет я работаю в рамках инициативы в районе залива под названием «Проект Прожектор», занимающейся сексуальными преступлениями и преступлениями против детей, похищенных и убитых незнакомцами, или украденных и обездоленных членами собственной семьи, или ставших мишенью сутенеров и монстров, проданных и перепроданных незаметно.

Это самая тяжелая работа, которую я когда-либо делала, а также самая важная, даже если Брендан никогда не сможет меня простить. И я хорошо справляюсь со своей работой. Со временем у меня выработался своего рода радар на жертв, и Кэмерон Кертис я узнала сразу, словно над ее головой вспыхнула неоновая вывеска, сообщающая о ее истории, ее уязвимости. И не только для меня. Каким бы ни был знак, я знаю, что хищники тоже могут его видеть, зловеще яркий и безошибочный.

Я думаю о семье девочки, сходящей с ума от беспокойства и страха. Я думаю о том, какой одинокой и потерянной Кэмерон, возможно, чувствовала себя годами, даже отчаявшейся… оторванной от мира. Когда печаль и стыд — это больше, чем чувства; это болезнь, ужасный рак, который распространяется по миру, унося жизни нескончаемым потоком, как охотящаяся за собственным хвостом змея.

Когда снова раздается тявканье, я вздрагиваю. Это определенно койот. В отличие от любого другого животного в этих лесах они звучат почти по-человечески — холодные, одинокие и голодные. И напуганные. Скулящие день за днём.

— 5-

Той ночью я парю бестелесно над белым полумесяцем пляжа, когда кто-то спотыкается, пробегая сквозь спутанные водоросли и тени. Но идти некуда. Конечно, это девочка. Она спотыкается и падает на колени, встает и снова падает, отползает назад, крича и дрожа. А потом она внезапно замолкает. Успокаивается так, как в конце концов успокаивается животное, когда осознаёт, что погоня окончена.

Я вздрагиваю и просыпаюсь, мое сердце бешено колотится, а кожа скользкая от пота. «Должно быть, вернулась лихорадка», — думаю я, сбрасывая колючие одеяла. Под толстым свитером мои груди все еще стянуты жгутом, но опухоль совсем не спала. Боль тупая, пульсирующая, не оставляющая меня ни на миг.

Меня обступает ледяная темнота. Я забыла, каково это — спать в лесу, совершенно изолированно, без уличного шума, соседей или света. Я засовываю ноги во вторую пару носков и выхожу в главную комнату, где мигающая микроволновая печь говорит мне, что уже почти четыре часа утра. Я проспала, может быть, часов пять. Точнее, я вырубилась часов на пять.

Я нахожу ибупрофен и еще одну таблетку снотворного и проглатываю их, запивая виски, надеясь очистить голову от кошмара. Я могу только предположить, что девочкой была Кэмерон Кертис, мое подсознание выдумало версию ее исчезновения, оказавшись втянутым в драму, которая всегда занимала меня, даже задолго до того, как я стала детективом. Как будто крики о помощи, которые вечно звенят в атмосфере, усиливаются, когда они пересекают мой путь, и становятся липкими. Как будто они каким-то образом принадлежат мне, и у меня нет права голоса в этом вопросе, вообще нет выбора, кроме как попытаться ответить на них.

* * *

Первое, что я вижу, когда просыпаюсь несколько часов спустя, — это полупустая бутылка из-под ликера на полу рядом с диваном, и скомканные носки на кофейном столике. В голове пульсирует похмелье. Если бы Хэп был здесь, он бы забеспокоился, увидев, что я так много пью. Сам он был бы уже одет, лицо умыто, а кофе закипел. Он любил раннее утро и позднюю ночь. Иногда я задавалась вопросом, спит ли он вообще, но было приятно думать, что он всегда рядом, если я нуждалась в нем, бодрствующий и готовый помочь. Я бы хотела, чтобы это все еще было правдой.