Когда гаснут звезды (ЛП) - Маклейн Пола

Хотя солнце начало садиться и холодок поселился у меня между лопатками, я все равно спускаюсь с холма, слишком любопытная, чтобы не посмотреть поближе. Мне приходится откинуться назад на пятки, чтобы сохранить равновесие при падении. Почва мягкая и полна валежника. Сухой папоротник жжет руки и хлещет по джинсам, но, наконец, я добираюсь до небольшого участка. Кто-то устроил охотничий схрон, похожий на тот, что нарисованы в путеводителе по дикой природе, прислонив двухметровый шест к ободранной дугласовой ели, а затем через определенные промежутки натянул на него проволочные петли. Вокруг основания ели на хвое и траве видны следы вытаптывания — усилия, затраченные на установку силков из раза в раз. Очень эффективное место убийства, даже элегантное. Тот, кто его построил, точно знает, что делает, и питается очень, очень хорошо.

Убежище демонстрирует тот же уровень сложности и вызывает у меня едва уловимые тревожные звоночки. Это похоже не на хижину охотника, а на конусообразное сооружение, которое напоминает мне исторические фотографии, которые я видела у коренных народов вроде помо. Они расселились небольшими группами по всей Северной Калифорнии за сотни лет до появления европейцев, и их дома выглядели примерно так: закругленные у основания с шестами, поддерживающими угловые стены, связанные вместе тростником и покрытые корой красного дерева и древесиной.

Однако кто бы стал прилагать такие усилия, чтобы построить убедительную копию приюта для помо? И почему так далеко от города, в милях от чего-то похожего на дорогу? Неужели это работа сумасшедшего выживальщика, который думает, что скоро наступит конец света? Может быть, кто-то прячется, потому что ему есть что скрывать? Или это мой детективный мозг тянется к темным возможностям, когда на самом деле это, вероятно, соорудил какой-нибудь отдыхающий, — такой как Хэп или я, которому иногда нужны лес и тишина, чтобы чувствовать себя целостным.

— Эй? — окликаю я один раз и склоняю голову в ожидании ответа, но ответом мне служит лишь тишина.

* * *

Я больше не езжу в Мендосино до первого дня октября, когда у меня заканчиваются запасы. Свет начал меняться в зависимости от времени года, как это всегда бывает, обостряя углы и тени и заставляя вас быть благодарными за каждый солнечный день. Он холодный, но ясный, с какой-то суровой свежестью, которая приятно ощущается на коже. После того, как я делаю покупки, я прячу продукты в Бронко и решаю немного пройтись пешком. В Ротари-парк мужчина и женщина расположились за одиноким столиком для пикника рядом с маленькой потрепанной палаткой для щенков. С ними собака среднего размера, короткошерстная, с темной мордой и рыжеватым мехом. Он замечает меня и вскидывает голову, как будто мы друзья. Затем подбегает, пристраиваясь в шаге позади меня.

Даже забавно, как быстро он подстраивается под мой темп. Я останавливаюсь, поднимая руку, как регулировщик: «Стой», — но он игнорирует меня. Я делаю шаг, и он делает шаг. Я смеюсь, и он садится. Внезапно мы оказываемся в ситкоме, хотя, кажется, никто не смотрит, даже пара хиппи в парке занята своими делами.

Я возвращаюсь к ним.

— Эй, вы не могли бы подержать свою собаку?

— Она не наша, — говорит женщина. Ей могло быть лет тридцать или пятьдесят, с загорелым лицом и торчащими светлыми волосами, напоминающими утиный пух. Толстовка Seahawks свисает до середины колен поверх длинной юбки с принтом. — Никогда не видела ее раньше.

Парень с ней выглядит так, как будто он жил на улице с Лета Любви* (Лето любви (англ. The Summer of Love) — лето 1967 года, когда в квартале Сан-Франциско под названием Хейт-Эшбери собралось около ста тысяч хиппи, чтобы праздновать любовь и свободу, создавая тем самым уникальный феномен культурного, социального и политического бунта.). Единственная седеющая коса свисает через плечо, небрежно заплетенная, но чистая. Он улыбается, и на солнце сверкает серебряный зуб:

— Умная, однако, псина.

— Как ты можешь судить? Я никогда не держала собак.

— Все дело в глазах, — объясняет он. — Она слушает, видишь?

— Она?

Он сверкнул еще одной серебристой улыбкой.

— А ты не любительница собак.

Я вдруг понимаю, что смеюсь, очарованная им.

— Вы можете просто подержать ее, чтобы я могла выбраться отсюда?

— Без проблем. — Он один раз указывает на землю, и собака садится, ожидая следующей команды. Когда он разжимает ладонь, она падает на живот. На тыльной стороне его левой руки я замечаю полдюжины крестиков внутри круга.

— Что означает ваша татуировка? — спрашиваю я.

— Уроки. — Его зрачки такие черные, что, кажется, пульсируют. — Вещи, которые я никогда не должен забывать.

Женщина рядом с ним говорит:

— Не верьте ничему, что он вам говорит. Однажды он рассказывал, что каждый крестик — это человек, которого он убил в битве. Давайте, спросите его, в какой именно.

— И в какой же? — решаю я подыграть.

— При Ватерлоо.

— 10-

Иден была первым человеком, которого я когда-либо встречала, который верил в прошлые жизни. До этого у меня была дикая выборка религий в разных местах, от мормонизма до пятидесятничества и пресвитерианства, рожденного свыше, и ни одна из них меня не убедила. Но вселенная Иден была больше и сложнее, чем любая, о которой я когда-либо слышала, и гораздо более интуитивной. Для нее идея о том, что мы перевоплотились, была очевидным продолжением жизненного цикла. Всей жизни. Все вращалось в постоянно движущемся колесе рождения, роста и распада, океан вокруг нас и Млечный Путь над нами, и все галактики за пределами нашей, бесчисленные, как папоротники, разворачивающиеся вдоль обочины дороги. Бог был не там, наверху, в каком-то небесном царстве, а здесь, в мире, в комьях грязи и росе, в терпении паука, который жил за банкой из-под сахара, в изысканных нитях ее паутины. Смерть не была концом так же, как единственная содрогающаяся волна на Португальском пляже не могла перестать двигаться. Она смирилась с этим, но я все еще боролась.

* * *

После того, как было найдено тело Дженни, расследование растянулось на месяцы. Эллис Флуд и его команда опросили полгорода, по крайней мере, так казалось, пытаясь докопаться до сути этой тайны. Ее отец и Калеб, все друзья Дженни и ее коллеги по винограднику в Бунвилле. Джек Форд был естественным первым подозреваемым. Он был странным человеком, и все знали, что он слишком много пил. Кроме его жены, которая внезапно ушла от него, когда Калебу и Дженни было шесть лет, не оставив никаких следов своего местонахождения, он не был близок со многими людьми, включая своих детей. Не раз я видела, как Калеб вздрагивал, когда Джек называл его по имени, но это не было доказательством. Эллис Флуд вообще не нашел ничего, что могло бы его уличить, и поиски продолжались.

Оказалось, что Дженни вела дневник, который был обнаружен, когда полицейские обыскали ее комнату. Страницы были в основном заполнены загадочными стихами и текстами песен, но за несколько месяцев до ее смерти было несколько записей о желании покинуть дом, как это сделала ее мать, исчезнув без единого слова. Все было невыносимо. Она не могла остаться. «Я больше не могу этого выносить». Таков был общий тон того, что она написала, но там не было ничего конкретного о давлении или страхах, или о том, почему она чувствовала себя такой отчаявшейся сейчас, на грани отъезда из дома в колледж. Имело это смысл или нет, но общая теория заключалась в том, что Дженни собиралась сбежать в ту ночь, когда исчезла, но вместо счастливого побега пересеклась со своим убийцей. Что касается того, кем мог быть этот человек, то никаких реальных зацепок не было. Он мог быть бродягой, проходящим мимо, или жить здесь, среди нас, скрытый на виду.

Соседи перестали задерживаться, чтобы поговорить на улице. Хэп и Иден даже никогда не запирали свои двери на ночь, но теперь делали это, как и все остальные. Табельное оружие Хэпа, которое он обычно держал запертым в грузовике, регулярно лежало наготове у его кровати, пока мы спали. Чувствовала ли я себя от этого в большей безопасности? Может быть, немного, но поверхность мира изменилась за ночь, изменив форму… и не только для меня. Офис шерифа начал вводить девятичасовой комендантский час для всех, кому не исполнилось восемнадцать. В любом случае, никто не хотел оставаться в деревне после наступления темноты. Те дни, казалось, ушли навсегда, как костры на пляже и метки с фонариками на мысах. Как раз тогда, когда я начала верить, что могу на них положиться.