Год кометы и битва четырех царей - Альваро Кункейро

— «La forza del destino»[4]!

Взойдя на мост, незнакомец остановился возле мраморного льва и протянул руки поджидавшей его девушке.

— А где же зеленая шляпа? — спросила она.

— Спускаясь с горы, я зашел на жнивье возле гумен и увидел там зайчиху, которая вот-вот должна была произвести на свет детенышей. Она не бросилась наутек. Осталась сидеть, придав уши и закрыв глаза. Я спросил, больно ли ей, и она ответила, что ей не хватает только мягкого зеленого ложа. Я сказал: «Может, подойдет моя шляпа?» — и положил шляпу на землю, зайчиха залезла в нее, поблагодарила и попросила меня уйти, зайчихи разрешаются от бремени в одиночестве, как царицы Древней Греции.

Незнакомец и девушка обнялись. Лодочник с проплывавшей под мостом лодки что-то крикнул им. Но они продолжали обниматься и целоваться, мир для них не существовал.

ГОРОД И ПУТЕШЕСТВИЯ

I

Город возник на холме, который на юге спускается пологим склоном к реке; на севере и на западе вздымаются крутые скалистые горы, а на восток уходит узкая долина, упирающаяся в другой холм, повыше — жители города называют его Горой. На Горе растет дубняк, а вся долина между холмами занята огородами, из-за чего получила в народе название Огородная. Тут и там стоят крестьянские дома, сложенные из местного темного камня и крытые шифером. Все ведущие к реке улицы сходятся перед городскими воротами у моста. Хотя ворота давно уже не запираются, сохранились оба массивных дубовых створа, обитых медными пластинами и выкрашенных зеленой краской; на зеленом фоне черными точками выделяются гвозди. Маститые историки утверждали, что мост был построен римлянами, разрушен свевами, восстановлен дьяволами из Преисподней и взорван французами. Город снова восстановил его — на этот раз за свой счет — и установил на нем каменного льва с гордо задранным хвостом и мраморную доску с надписью по-латыни. Ученые расходились во мнениях относительно даты основания города, спорили о том, чтó появилось раньше: мост или город. Немало было и таких, кто доказывал, что сначала был источник, вернее, существовал культ воды большого родника, бьющего из-под земли на склоне холма: терпеливые археологи вели раскопки вокруг источника и обнаружили следы римской и даже доримской культуры. Источник и по сей день зимой и летом дает одинаковое количество воды одной и той же температуры, она несоленая, но есть у нее какой-то едва уловимый привкус, какого нет ни у какой другой воды, и, для того чтобы определить его каким-то одним словом, не хватило воображения ни у одного поэта. Вода этого источника и привлекла первых поселенцев. Археологи, производившие раскопки поблизости от источника, нашли предметы культового назначения из глины или бронзы — это были головы с повязками на глазах. Некоторые ученые предположили, что, вероятнее всего, вода источника считалась целебной для глаз, но другие считали, что у родника было святилище, и эти маленькие головы, почти как детские, представляют собой жертвоприношения тех, кто прошел священный обряд, который как бы снял с их глаз пелену невежества. Толкованию этих вопросов, живо интересовавших граждан города, политические деятели придавали большое значение. Реакционеры, как правило, защищали версию, согласно которой первопричиной возникновения города явился источник, тогда как прогрессисты утверждали, что город возник на месте ярмарки у моста, построенного римлянами для военных целей. Такое предназначение моста создало известные трудности для военных деятелей, они постоянно заявляли, что ведут свой род от иноплеменных воинов, которые шли с войском Цезаря и первыми ступили на этот мост и прошли по нему размеренным и твердым, почти легионерским шагом, но теперь в силу своих давних связей с реакционерами вынуждены были признать, что главной причиной возникновения города был источник. Естественно, вскоре появилась партия, именовавшая себя иринистской[5], которая всех примирила. Это была партия мелких торговцев. Однако спор продолжается и по сей день. У источника случались явления святых, но церковные власти их не признавали. Сначала богатому холостяку, по прозвищу Виконт, явился Иоанн Креститель. Виконту захотелось пить, когда он проходил мимо источника, он вытащил из кармана складной серебряный стаканчик и напился. Но не успел он сложить и убрать стаканчик, как явился Креститель, нагой, лишь со шкурой ягненка вокруг чресел, с глиняным кувшином в руке.

— Подойди ко мне! — сказал он печально и ласково.

Не то чтоб он произнес именно эти слова, он говорил на каком-то чуднóм языке, но Виконт его понял. Приблизился, снял шапку, которую обычно натягивал на уши, так как боялся простуды. Было одиннадцать часов вечера, и господин Хулиан возвращался домой из клуба, где проводил время за карточным столом. Когда он подошел поближе, Креститель опрокинул ему на голову свой кувшин.

— Прощай! — сказал Креститель.

— Доброй ночи! — отозвался господин Хулиан.

Некий каноник поверил в достоверность этого события, ссылаясь на его простоту и безыскусственность. Ему возражали, приводя факты, как это принято в нынешних школах. Этот самый Хулиан в холодные вечера выходил теперь без шапки, словно хотел показать, что окончательно излечился от простуды благодаря душу, который устроил ему Иоанн Креститель. Какой-то историк заявил, что это не мог быть Иоанн Креститель, потому что в его времена в Палестине таких кувшинов не изготовляли. Тогда кто-то сказал, что, наверно, это был дух, хозяин этих вод, и он взял кувшин, какой попался под руку. Владелец таверны на площади, по прозвищу Лысый, заявил, что у него таинственным образом исчез кувшин с ручкой в виде змеи, и хватился он его как раз в тот вечер, когда случилось чудо. Его Преосвященство епископ запретил называть это событие «крещением», во-первых, потому, что Хулиан уже был крещен после рожденья, а во-вторых, потому, что явившийся ему дух не произнес положенных по обряду слов. Лысый клялся, что чудо случилось именно в тот самый вечер, сообщил по секрету, что у него в этот час была в гостях некая вдовушка, и, прежде чем подступиться к ней и склонить ее к греху, прибегнув к доводам змея-искусителя, он собирался попотчевать вдовушку мускателем из кувшина с ручкой в виде змеи, а затем увлечь в спальню, находившуюся в глубине дома, где их ждала постель, подогретая бутылками с горячей водой. Сам господин Хулиан не мог с уверенностью сказать, что это был за сосуд: кувшин, чаша или раковина, но вода вылилась ему на голову, это уж точно. Прошло немного времени, и воспаление легких отправило его на тот свет. Все свое состояние он завещал на благоустройство источника: построили бассейн, окаймленный каменными розами и кувшинами с ручкой в виде змеи. На двух крайних кувшинах гирлянды ваятель высек коленопреклоненного господина Хулиана. На украшение источника ушли не все его деньги, и городской совет решил потратить их на приданое бедным девушкам, и через некоторое время число незаконных детей в городе значительно уменьшилось.

Пятнадцатого марта город празднует годовщину того знаменательного дня, когда через мост проследовал Юлий Цезарь, отправляясь покорять племена одноголовых лакеронов, которых не следует путать с двухголовыми лакеронами, появившимися позже. Историки сообщают, что у озерных лакеронов был двухголовый предок, изобретший сеть и серп — чем и объясняется объединение племен, промышлявших ловом рыбы, с земледельческими племенами, — и в его честь лакероны, отправляясь на войну или на жертвоприношение, прилаживали к плечу вторую голову, вырезанную из березовой чурки, и на ней были намалеваны огромные страшные зубы. Предполагалось, что Цезарь остановился на мосту, примерно на третьем пролете, где теперь красуется каменный лев, и ждал, пока принесут воды из источника, дабы утолить жажду. Два центуриона развернули перед ним карту владений одноголовых лакеронов, простиравшихся от Снежных гор до Океана. Цезарь устремил на карту свой всепобеждающий взгляд — и Океан стал понемногу отступать, оставляя длинную полоску красноватого песка, по которой можно было пройти в страну озерных лакеронов, минуя леса и горные перевалы. Цезарь сделал несколько глотков, посмаковал воду, попил еще и улыбнулся.

— Незабываемый вкус! — воскликнул он.

Дождь перестал, тучи разошлись, выглянуло солнце, в листве черных тополей запели дрозды, да еще под мостом бултыхнулся лосось. Добрые предзнаменования! Юлий Цезарь сел на своего коня по кличке Прималеон, помеси кельтской и греческой пород, смирного, короткохвостого и с белым пятном на брюхе меж задних ног, и продолжил путь.

Шестого декабря был другой праздник, годовщина прихода в город Святого Гоара Альпийского[6]. Смиренный отшельник спустился со Снежных гор и перед мостом остановился, не осмеливаясь вступить на него — ничего похожего он в жизни не видал. Горожане собрались у моста поглазеть на пришельца: низенького роста, щуплый, одетый в звериные шкуры, но в глазах его сиял свет; он стоял на коленях, опираясь на посох. Над головой дрожал золотистый нимб. Епископ города, также с посохом, но — увы! — без нимба над митрой, приветствовал необычного странника. Тот сказал, что он — Гоар Альпийский, Господь послал его в горы выручать из беды заблудившихся путников, такого моста он никогда в жизни не видел и потому молится, прежде чем вступить на него, опасаясь, не дьяволово ли это творение.