Культура три. Как остановить маятник? - Владимир Паперный

Интересно, что Говард Рорк действует по принципам второй этической системы Лефевра. «Я не работаю с коллективами, – говорит он, – я не даю консультаций, я не сотрудничаю и не вступаю в соавторство». Вместо того чтобы внести изменения в свою постройку, как того требует заказчик, он взрывает ее динамитом.

6. В книге «В тени насилия: уроки для обществ с ограниченным доступом к политической и экономической деятельности» лауреат Нобелевской премии по экономике Дуглас Норт, профессор Мэрилендского университета Джон Уоллис, экономист Всемирного банка Стивен Уэбб и профессор Стэнфордского университета Барри Уайнгаст предложили двухчастную модель социально-экономического развития, состоящую в переходе от порядка ограниченного доступа (ПОД) к порядку свободного доступа (ПСД). Может показаться, что эта модель повторяет попперовскую идею «открытого общества», поскольку порядок ограниченного доступа, как и «закрытые общества», по мнению авторов, существовал на протяжении многих веков. На самом деле различия между этими моделями значительны.

Ключевым понятием для Норта и его коллег является насилие: «Контроль над насилием – необходимое условие экономического развития. Во многих обществах потенциал насилия латентен: организации в целом воздерживаются от его использования, однако время от времени осознают, что насилие – полезное орудие для достижения их целей. Эти общества живут в тени насилия, и именно они составляют бóльшую часть человечества во времени и пространстве».

В ПСД государство обладает монополией на потенциальное и реальное насилие. «Организованное насилие сосредоточено в военных и полицейских структурах; прочим организациям не разрешено применять насилие». По мере своего «созревания» ПОД могут перерасти в ПСД, результатом этого будет: снижение насилия, более предсказуемая система правоприменения, рост доходов, повышение уровня здоровья, уменьшение неравенства, расширение политического участия.

Судя по этому перечню, перерастание ПОД в ПСД в России еще не начиналось, если не считать роста доходов.

«В ПОД часто бывают эпизодические кризисы и случаи регресса и попятного движения, – продолжают авторы, – как это произошло в Чили в 1970-х годах, в Бангладеш в 2007–2009 гг., в Венесуэле и России начиная с 1990-х годов » (выделено мной). Но если ПОД перерождается в ПСД, это происходит довольно быстро (под словом «быстро» авторы имеют в виду срок около 50 лет, так что, говоря словами Некрасова, «жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе»).

Чего не надо делать, чтобы ускорить переход? Норт с соавторами дают однозначный ответ, основанный на их опыте работы со странами третьего мира: не надо пытаться механически переносить институты ПСД в ПОД. Эти институты в контексте ограниченного доступа работают иначе и дают другие результаты. Формулировки законов, заимствованных в ПОД, часто «выглядят как копии таких же правил в обществах с открытым доступом. Но применение и принуждение к соблюдению этих законов и программ в коррумпированных судах превращает их в дополнительный источник бенефиций для „своих“ » (выделено мной). Здесь, как видим, авторы отвергают тезис Поппера о необходимости заимствования Россией одной из утвердившихся на Западе правовых систем.

Теория Дугласа Норта и его соавторов – пример «потом-западничества», причем в его самом медленном варианте. «Главная задача развития, – считают они, – понять, как можно добиваться улучшений в рамках ограниченного доступа. Для повышения уровня жизни людей это дает больше, чем переход к режиму открытого доступа, так как их доходы пропорционально растут, а случаев насилия становится меньше. Попытка проскочить эти стадии и сосредоточиться на переходе от ограниченного к открытому доступу, скорее всего, будет безуспешной <…> Открытый доступ не будет достигнут за один день, а современная демократия и экономическое развитие вряд ли станут результатом этих революционных битв » (выделено мной).

Как можно соотнести идеи Норта и соавторов с развитием архитектуры? Если принять тезис о том, что переход от ПОД к ПСД осуществляется только медленно, то придется более осторожно отнестись к приглашению западных экспертов для решения российских проблем, скажем проблемы транспорта Москвы. Дело не в том, что иностранный эксперт не в состоянии разобраться в этой проблеме (хороший эксперт в состоянии), а в том, что лица, ответственные за принятие решений, могут просто не понять концептуальн(ый)ого языка, на котором будут изложены рекомендации эксперта. Иными словами, приглашать экспертов необходимо, но, во-первых, надо избегать решений типа «давайте превратим Москву в Нью-Йорк (Ванкувер, Гонконг)», а во-вторых, каждый набор экспертных рекомендаций должен быть переведен на язык, понятный тем, кто принимает решения.

7. Историк Александр Янов родился в Одессе. Окончил исторический факультет МГУ. Печатался в «Новом мире», «Вопросах литературы», «Вопросах философии» и «Молодом коммунисте». Покинул СССР в октябре 1974 года под давлением КГБ. Преподавал в американских университетах. Доктор исторических наук. Опубликовал больше 1400 статей на многих языках и 22 книги в пяти странах.

Его рукопись «Происхождение автократии. Иван Грозный в русской истории» ходила в самиздате в 1970-х. Я ее прочел, когда писал свою диссертацию, и она оказала на меня большое влияние. Насколько мне известно, именно Янов первым описал чередование периодов реформации и контрреформации в русской истории. Это описание содержится во многих его книгах, в сокращенном виде оно выглядит так: «Условия, в которых рождалась в XV–XVI веках московская государственность, принципиально друг другу противоречили. С одной стороны, под влиянием своей прародительницы, варяжской Киевско-Новгородской Руси начиналась она как вполне европейская, т. е не самодержавная, не деспотическая. Конечно, авторитарная, как все современные ей европейские державы, и, конечно, отсталая (все-таки потеряла больше двух столетий под варварским игом), но в принципе не очень отличавшаяся от своих североевропейских соседей. Чтоб было понятней, напоминала она вначале то, что я сейчас называю либеральным авторитаризмом. Не зря же после каждого отката она неизменно на протяжении столетий возвращается именно к этой форме государственности.

С другой стороны, однако, рождающаяся московская государственность несла в себе целый букет потенциальной „порчи“: византийское влияние, наследие ордынского беспредела, главным в котором было то, что я называю „Ордынским синдромом РПЦ“, т. е. беспрецедентное богатство и могущество фаворитки завоевателей – церкви, сорвавшей нормальную для Северной Европы церковную Реформацию, – имперский соблазн, открытая граница в Северной Евразии. Наконец, умопомрачительная величина территории, которую так легко оказалось спутать с величием. Ничего этого не было у соседей, и все это сошлось в Московском государстве.

Вот эта „порча“, воплощенная в реакционных социальных стратах, в церкви, в дворянстве, в „номенклатуре“, наконец, всякий раз и отбрасывала Россию назад, едва она пыталась продвинуться дальше либерального авторитаризма. Отсюда повторяющиеся откаты (в жесткий авторитаризм, в контрреформы, в распад страны). Две души в душе одной. Или, если хотите, „испорченная Европа“» [5] .

Каков же путь к починке «испорченной Европы»? Для начала, считает Янов, нужна помощь Европы «не испорченной». Дело оппозиции в России не безнадежно, пишет он, «первоначальный (но решающий, способный напрочь расколоть элиту режима) толчок должен прийти извне. Остальное она доделает сама». Совершила же Россия Великую реформу середины XIX века – после Крымской войны. Свергла же четырехсотлетнее самодержавие – после поражения в мировой бойне. Добила же советского монстра – после рейгановских першингов: «Всего лишь финансовое расследование требуется. Потому что если есть у Путина ахиллесова пята, то она именно в том „Политбюро“, точнее, в активах этой единственной сегодня группы давления, способной вынудить его сесть за тот самый „круглый стол“, которого безуспешно добивались „рассерженные горожане“ зимой 2011-го».

Янов – наиболее последовательный представитель «уже-западничества». Его главные оппоненты – отрицательные самобытники, которых он называет нигилистами и к которым можно отнести Айн Рэнд и Максима Кантора, несмотря на отмеченную выше противоречивость позиции последнего. Привлекательность позиции А.Л. Янова – в его оптимизме: если Россия уже Европа, пусть даже испорченная, «ремонт» можно произвести сравнительно быстро. Уязвимая часть позиции – сама идея, которую Остап Бендер формулировал как «заграница нам поможет». Я вполне могу предположить, что не только для положительных самобытников и сторонников Путина, но и для тех, кого Янов называет либеральными националистами, идея внешнего толчка может оказаться неприемлемой.