Третья линия - Александр Егоров

— Кто ж спорит… Будут по клубу бегать и в гримерке на горшок ходить… Ладно, Павлуша, пойдем к гостям.

— Вы идить, — ответил Павлуша, — а я щэ трохы полузгаю.

Илья Наумович вернулся в зал. Гости продолжали угощаться и отплясывать, Дуня сидела печальная, а рядом с нею примостилась Алена Тарасовна и что-то яростно, делая страшные глаза, втолковывала дочери. Илья Наумович бросил на тещу такой свирепый взгляд, что та мгновенно осеклась, недовыплюнув отравленное слово, и на всякий случай ретировалась подальше.

— Скучаешь, богиня моя? — нежно спросил Илья Наумович у Дуни. — Бросил тебя пакостный муж, удрал куда-то и адреса не оставил?

— Та ну вас, Илья Наумовыч, — полуиспуганно-полужеманно ответила Дуня. — Скажэтэ такэ… Абы налякаты…

— Дунечка, — улыбнулся Илья Наумович, — ты так и будешь всю жизнь называть меня на «вы» и по имени-отчеству? Представь, родятся у нас детки, и ты при них станешь мне кричать: «Илья Наумович, идите кушать яичницу!» Они ж подумают, что я им посторонний.

— Та я щэ нэ звыкла, — покраснела Дуня.

— Ты меня, главное, сегодня ночью Ильей Наумовичем не назови. А то я так на брачном ложе подпрыгну, что весь наш Дом культуры развалится.

При упоминании о брачном ложе Дуняша сделалась вовсе свекольной.

— А мама-то твоя неправа, — продолжал Илья Наумович. — Зря она меня юродивым называла. Юродивые чудеса творили, кровопролития останавливали. А твой муж обычной квартиры вымолить для нас не сумел. Баран он вислоухий, а не юродивый.

— Може, нэ про то молился? — сказала Дуня.

— А про что надо было?

— Ну я нэ знаю… Та ничого, Ильшенька, як-нэбудь проживэмо.

Илья Наумович на мгновение застыл, глядя на Дуню.

— Беру свои слова назад, — проговорил он. — Твоя мать была права. Нет, не про меня — про тебя. Ты не просто богиня, ты всем богиням богиня. А пойдем-ка потанцуем. Свадьба у нас или как…

— Та шо з мэнэ за танцюрыстка… Люды ж смиятыся будуть.

— И пусть смеются. Пусть смотрят на нас и смеются. На свадьбе должно быть весело.

Он взял Дуню за руку и повел ее в центр зала, где подвыпившее гости уже отплясывали какую-то фантастическую смесь гопака и черт знает чего под импровизации местного баяниста.

— Расступитесь-ка! — скомандовал Илья Наумович. — Молодые вальс танцевать будут. К слабонервным просьба удалиться. Маэстро, сделайте нам музыку.

Баянист, глянув на молодых, выпил рюмку водки, перекрестился и заиграл «Амурские волны». Еще ни на одной свадьбе не было такого удивительного вальса. Маленький жених, обхватив невероятную в благородном дородстве невесту, кружил ее по залу, как отважный муравей, несущий на себе нечто непомерное и невообразимое. Ноша выглядела неподатливой, казалось, что она вот-вот раздавит муравья. Полы белого свадебного платья развевались, смахивая в кружении тарелки и рюмки со столов, опрокидывая стулья и тех из гостей, кто и так уже не слишком твердо держался на ногах. А потом случилось чудо: муравей и ноша слились вдруг в одно целое и превратились в маленькую барку под огромным белым парусом, которая смело рассекала поднявшиеся волны, то ныряя в них, то взлетая на самый гребень.

— Илюшенька, посады мэнэ куды-нэбудь, — прошептала Дуня, — бо мы тут зараз усэ розтрощым…

Илья Наумович бережно подвел Дуню к стоявшему у балконного окна стулу, усадил на него, галантно поцеловал ей руку, а затем нежно в губы. В балконное стекло постучали. Илья Наумович поднял голову и увидел в окне перепачканную физионимию Павлуши.

— Тебе чего? — одними губами произнес Илья Наумович.

Павлуша энергично зажестикулировал, приглашая Илью Наумовича выйти к нему на балкон.

Илья Наумович покачал головою. Павлуша повторил приглашение. Илья Наумович покрутил пальцем у виска.

— Дунечка, прости меня, — сказал он. — Я на секунду. Меня тут один сумасшедший в гости зовет.

— Хто? — испугалась Дуня. — Куды?

— Да Павлуша. На балкон. Неймется ему чего-то. Я ненадолго.

Он еще раз поцеловал Дуню и вышел на балкон к Павлуше.

— Ну чего тебе? — сердито спросил он.

— Я это… За сыгарэткамы для вас збигав.

— Какими еще сигаретками?

— Так вы ж это… курыты хотилы.

— Да какие ж теперь сигареты? Закрыто всё.

— Ага… всэ позакрывалы, куркули. Нэма сыгарэт, Илья Наумовыч. Може, семочек будете?

— Павлуша, дай тебе Бог здоровья, — покачал головой Илья Наумович. — Ладно, сыпь свои семечки. Ты где так перемазался?

— Так упав… колы за сыгарэтамы вам бигав, — ответил Павлуша, отсыпая Илье Наумовичу пригоршню семечек. — Така грязюка, така грязюка…

Они встали у балконных перил, лузгая семечки и сплевывая вниз шелуху. Небо над городком почернело и порябело от высыпавших на нем звезд. Тихо журчала извилистая речка, сонно шелестели деревья, а над их верхушками плыло красивое зарево.

— Это что там за огонь? — словно очнувшись, удивился Илья Наумович.

— Мабуть, горыть щось, — лениво ответил Павлуша.

— Так там же вроде наш Дом культуры стоит!

— Ну, значыть, вин и горыть.

— Павлуша! — Илья Наумович строго глянул на молодого увальня. — Ну-ка, посмотри мне в глаза. Ты куда бегал?

— Так за сыгарэтамы ж вам.

— Какие еще, к черту, сигареты! Это ты клуб поджег?

— Скажетэ тоже… Чого це я клубы должен жечь? Шо я, зовсим дурный? Зато тэпэр вам квартыру дадуть. Нэ можна ж так, шоб вы на вулыци жилы.

— Ты хоть понимаешь, что тебя посадят?

— Не, нэ посадять, — лицо Павлуши расплылось в улыбке. — У мэнэ це… алиби есть.

— Что еще за алиби?

— Так яж у вас тут свидетель на свадьбе. Я ж нэ можу одною рукою буты свидетелем, а другою клуб жечь. Ой! — Павлуша внезапно сделал большие глаза и хлопнул себя огромной ладонью по губам. — А у вас там ничого ценного нэ було?

— Да ничего особенного, — усмехнулся Илья Наумович. — Зубная щетка, немного денег и моя сегодняшняя брачная ночь.

Павлуша убито покачал головой.

— Щетку я вам куплю, — сказал он.

— Обязательно, — кивнул Илья Наумович. — Павлуша, Павлуша… Даже не знаю, что мне делать — плакать, смеяться, назвать тебя идиотом, расцеловать тебя… Пойдем, Павлуша, позвоним в пожарную часть.

— Думаетэ, вже можна?

— Думаю, уже можно. — Он с нежностью глянул на Павлушу. — Счастлива земля, имеющая таких людей. Конечно, по-своему, но счастлива.

Историю с клубным пожаром удалось замять. Никому особо не хотелось расследовать это темное дело, и пожар приписали самовозгоранию от молнии и летней засухи, хотя на дворе стоял октябрь и никаких гроз не наблюдалось. Глава руководства, в очередной раз изыскав внутренние резервы, выделил Илье Наумовичу и Дуне однокомнатную квартиру в хрущевской пятиэтажке. Через девять месяцев у них родился мальчик, которого, вопреки слову, данному когда-то Ивану Даниловичу, супруги Альтшулеры назвали вовсе не Ваней, а Павлушей. А когда глава обиженно попенял на это Илье Наумовичу, тот ответил, что, когда у них с Дуней родится дочка и потребуется дополнительная жилплощадь, они обязательно назовут девочку не иначе как в его, Ивана Даниловича, честь.

PC Writer 1.0

НАСТОЯЩАЯ ЛЮБОВЬ

(фрагмент романа)

— Вокруг только чертово море и чертовы камни. И в таком унылом месте мне придется тебя убить, — произнесла женщина.

Они сидели на берегу, поставив шезлонги так близко к воде, что волны, тяжело и неуклюже, словно беременные тюлени, выползавшие на берег, почти касались их ног. Заходящее солнце окрасило бледно-розовым цветом подбрюшья облаков, низко нависших над серой водой. Кое-где еще виднелись белые барашки, но было ясно, что шторма, которого они ожидали весь день, не будет.

— Хотя в каком-то смысле этот пейзаж подходит почти идеально. Серое море и пустынный берег. Что-то есть в этом. Особенно на рассвете. Не когда солнце уже показалось, а когда оно только собирается это сделать, еле-еле засветлив краешек горизонта. Чтобы цвета были, как на картинах Чюрлёниса. Ты будешь живописно смотреться с раскинутыми руками у кромки воды. И первые лучи холодного осеннего солнца предъявят миру твое бездыханное тело. Милый, такой прекрасной смертью ты можешь исправить свою никчемную жизнь! Ты не умрешь от какого-нибудь пошлого и скучного рака простаты в вонючей палате, хотя такого конца заслуживаешь больше. Я тебя любила, поэтому подарю тебе замечательную смерть. К тому же, что немаловажно, свидетелей здесь днем с огнем не сыщешь. Идеальное место. Зря я грешила на унылость камней.

— Это не самый лучший твой монолог. И не самая лучшая твоя шутка, — сказал он.

— Я убийственно серьезна, милый.

Она поежилась и плотнее укуталась в плед. Ветер, не унимавшийся весь день, под вечер начал стихать, но теперь он дул с моря, неся с собой холод и сырость.