Третья линия - Александр Егоров

— Вот! — Кити обвела всех победным взглядом.

— Еще будут предложения? Долли? — спросила Анна.

Долли обхватила себя руками, словно ей было холодно:

— Мне страшно. Я должна, понимаете, должна помнить своих детей. Я не могла их забыть…

— Понятно. Костя?

— Э-э… Мне понравилась идея Кити. Очень умно. И все объясняет. — Он смущенно посмотрел на девушку.

Кити кокетливо улыбнулась.

— Ясно. — Облонский хлопнул по столу ладонью. — Так мы ни к чему не придем. Слишком мало знаем.

— Согласна, — кивнула Анна. — Мы как слепые котята. Я предлагаю для начала выяснить, где мы находимся.

— Как?

— Провести рекогносцировку, или как там это называется. Может быть, удастся найти ответ. В конце концов, сомневаюсь, что мы на необитаемом острове. Это было бы слишком. Должны быть и другие люди поблизости.

— О! — оживился Левин. — Вот это по мне. Чем сидеть и головы ломать, давно уже надо было сходить на разведку. Я готов хоть сейчас. Как говорится, поп не устал, что рано к заутрене встал.

Он поднялся с кресла и принялся натягивать сапоги.

— Подожди, — остановил его Облонский. — Уже вечереет. В темноте мы много не разведаем. Да и план надо бы составить…

— Какой еще план? Взять да обойти всю округу. Вот и весь план.

— Если позволите, дама выскажет свое мнение, — подняла руку Анна. — Начать нужно с осмотра дома.

— Думаешь, здесь есть что-то интересное?

— Вряд ли. Но тем не менее. Нужно быть последовательными. Иначе рискуем упустить что-нибудь важное.

— Дом, так дом. — Левин стянул сапоги. — Пошли, Стива.

И, не дожидаясь друга, он начал подниматься по лестнице.

Спустя полчаса они снова собрались в гостиной. Лица у всех были обескураженными.

— Это не жилой дом, — сказал Облонский, наливая себе коньяк. — Это кукольный домик. Только большой.

— Причем открытый аккурат к нашему приезду, — поддержала брата Анна. — Заметили? На мебели ни царапинки, ни пятнышка. Будто только сегодня привезли из магазина.

— И пыли нигде нет. То есть не просто чисто, а вообще нигде ни пылинки, — угрюмо сказала Долли. — Даже на полу.

— А мне не нравятся шкуры, — пробасил из дальнего конца комнаты Левин. Он провел рукой по распятой на стене медвежьей шкуре. — На ощупь какие-то неправильные. Слишком мягкие. И не пахнут. Абсолютно ничем не пахнут… Зато ружье прекрасное, — восхищенно сказал он, остановившись перед камином. — Просто великолепное! «Зауэр», если не ошибаюсь. — Левин приподнялся на цыпочки, чтобы лучше разглядеть двустволку.

— Ну да, «Зауэр 8». Левый ствол — чок, правый — получок. Запирание тройное с болтом Гринера…

— Потом, потом, дружище, — поморщился Облонский. — Давай отложим монолог оружейника, хорошо? Предлагаю подвести итоги. Итак, здесь слишком чисто, верно?

Облонский загнул палец.

— Я бы сказала — стерильно чисто. — Анна закурила.

— Наверху семь одинаковых, как под копирку снятых, комнат, а внизу — гостиная и кухня. Ни кладовых, ни чуланов — ничего. Это странно. — Облонский загнул второй палец.

— Не кухня, а одно название, — поправила Долли. — Женщина там точно руки не приложила. Не представляю, что на такой кухне можно приготовить, кроме чая.

Кастрюль, и тех нет.

— Зеркал тоже нет, — расстроено произнесла Кити. — Ни одного зеркальца.

— Ага. — Облонский загнул еще один палец.

— Мило, местами даже красиво, чисто, аккуратно, но жить обыкновенному человеку совершенно невозможно, — сказала Анна. — Ты прав, Стива, это действительно очень похоже на кукольный домик.

— Да уж. — Облонский посмотрел на сжатый кулак. — Не сильно нам осмотр помог, а? Лично я еще больше запутался.

— Я тоже, — призналась Анна.

— А мне жутковато, — прошептала Кити. — Вдруг нас похитил какой-то чокнутый?

— Если это сон, то волноваться тебе нечего, милая, — ехидно сказал Облонский.

— Не бойтесь, Кити, я вас в обиду не дам. — Левин осторожно положил руку девушке на плечико и неодобрительно посмотрел на друга. — Можете на меня рассчитывать. Завтра мы со Стивой обойдем тут все. Авось, найдем что-нибудь.

— В самом деле, — пробурчал Облонский. — Я вообще думаю, что бояться нечего. Если допустить, что тут не обошлось без сверхъестественных сил…

Анна презрительно хмыкнула.

— Да, именно сверхъестественных! — загорячился Облонский. — Ты, сестрица, можешь быть неверующим Фомой, сколько тебе угодно. Но моя точка зрения тоже имеет право на существование. Хотя бы потому, что точек зрения у нас совсем немного. Так вот, если это проделки сил, которые мы не можем постигнуть, то глупо вообще ломать над этим голову. Все равно ничего поделать и понять мы не сможем. Лучше всего — успокоиться и подождать, что будет дальше.

— Просто ждать? — переспросил Левин.

— Ну, не просто. Завтра, как и решили, побродим тут, посмотрим. Но впадать в панику не надо. А вдруг нас ожидает что-то очень хорошее?

— Это вряд ли, — сухо сказала Долли, в упор глядя на мужа.

— Хорошо, отложим головоломку до завтра, — вздохнула Анна. — Утро вечера мудренее.

— Шить ли, белить ли, а завтра велик день, — брякнул Левин и, поймав на себе удивленные взгляды, пояснил: — В деревне у нас так говорят.

— Давайте сегодня повеселимся, — предложил Облонский. — Насколько это возможно в нашем положении, конечно. Есть отличный повод — мы все не виделись сто лет. Почему бы не отметить встречу?

— А ты уверен, что мы не виделись сто лет? Может, мы встречались позавчера, просто не помним, — сказала Анна.

— Какая разница? Не помним, значит, не было. Меня всегда веселили рассуждения о реинкарнации. Какой в ней смысл, если не помнишь предыдущей жизни? Все равно каждый раз приходится начинать с нуля.

— Лично я не против того, чтобы немного отвлечься, — сказала Кити. — Долли, а ты что скажешь?

— Коктейль-другой мне, пожалуй, сейчас не повредит, — вздохнула Долли.

При слове «коктейль» Облонский вздрогнул, но быстро взял себя в руки:

— Вот и хорошо, вот и славно. Устроим маленький праздник. Мы его заслужили.

Когда стемнело, Облонский предложил перебраться на террасу.

— Великолепная терраса, — шумел он. — Просто великолепная. К тому же свежий воздух хорошо трезвит, а нашей малышке Кити это не помешает. Берем бокалы, бутылки и дружно идем любоваться красотами природы.

Терраса была обращена к морю, и в первые секунды у всех захватило дух от открывшегося вида. В усыпанном звездами небе высоко стояла полная, неправдоподобно большая луна в обрамлении легких жемчужно-серых облаков. Ее мягкий серебристый свет заливал каменистый берег, с потрясающей резкостью вычерчивая каждый камешек. На черном бархате безмолвного моря лежала широкая дорожка лунного света, настолько яркая и четкая, что, казалось, по ней можно пройти, как по бриллиантовому мосту. Лишь едва уловимый шорох теплого ветра и отдаленный стрекот цикад нарушали тишину, которая казалась неотъемлемой частью этого пейзажа. Даже Кити, последние полчаса донимавшая всех требованиями найти музыку и устроить танцы, притихла, глядя на эту картину.

Все расселись за стоявшим посреди террасы плетеным столом. Над ним нависала лампа под тряпичным абажуром, безуспешно пытавшаяся конкурировать с луной.

— Странно, — сказала Анна, — тумана совсем нет. Я успела к нему привыкнуть. Теперь кажется, чего-то не хватает.

— Как красиво, — тихо проговорила Долли. — Настолько красиво, что мне не по себе.

— Отчего же, дорогая? — спросил Облонский, деловито наполняя рюмки и бокалы.

Долли перевела на него взгляд, полный тихой тоски. Она хотела что-то ответить, открыла было рот, но в последний миг передумала и промолчала.

— Да-а, у нас в деревне тоже бывает красиво, — едва ли не впервые за весь вечер подал голос Левин и неожиданно запел мягким красивым баритоном:

В лунном сиянье снег серебрится,Вдоль по дорожке троечка мчится…

Кити прыснула. Левин смущенно хехекнул и замолчал.

На террасу мягко опустилась тишина, настолько плотная, что, казалось, до нее можно было дотронуться. Анна курила, задумчиво глядя на море. Долли сидела с закрытыми глазами, подставив холодному свету луны бледное лицо. Левин замер на своем стуле, слишком маленьком для него, и не сводил блестящих глаз с Кити, которая в свою очередь с обожанием смотрела на Анну, ловя каждый ее жест. Облонский, тихонько вздыхая, поигрывал рюмкой и отчаянно пытался хранить молчание.

Время шло. Луна скользила по испещренному яркими точками небу, а тишина, окутавшая террасу, оставалась все такой же непроницаемой. Все понемногу впали в какое-то странное оцепенение, которое затягивало, как трясина, и с которым не хотелось бороться; наоборот, хотелось отдаться ему полностью, застыть и отрешиться от всего и, прежде всего, от самого себя, чтобы постепенно раствориться в этой тишине и темноте и остановить бег времени.