Третья линия - Александр Егоров

— Стегозавры… не, нэ водятся, — покрываясь испариной, пробормотало начальство. — Фондов нэ хватае…

— Придется изыскать.

— На стегозавров?

— Да к черту ваших стегозавров! У нас тут всё же город, а не село. В свете последних решений, а также диалектической борьбы животноводства с посевными площадями, будем поднимать культуру.

Услышав знакомые интонации, местный руководитель немного пришел в себя и кивнул.

— Дуже своеврэменно, — произнес он.

— Причем поднимать будем как снаружи, так и изнутри, — продолжал Илья Наумович. — За снаружи я беру на себя. А за изнутри подсуетитесь сами.

— А це как?

— Стены в клубе покрасьте! Стулья нормальные поставьте! Сцену отремонтируйте!

— А на яки гроши?

— Изыщите внутренние резервы.

Руководитель вздохнул. «Внутренние резервы» ассоциировались у него исключительно с головной болью и геморроем.

— Хочу сообщить, — безжалостно сказал Илья Наумович, — что в самом ближайшем будущем вы можете смело ожидать комиссию от министерства культуры из Киева. Так что, или вы изыщете внутренние резервы, или вам будет что им показать.

Внутренние резервы изыскались. Через месяц клуб был заново отштукатурен, стены внутри покрашены, сцена разобрана и сложена по новой, а поломанные стулья заменены на целые.

— Вот видите, — говорил Илья Наумович первому лицу, — ведь можно, если постараться. Если до испуга захотеть. Ведь самому же, согласитесь, приятно лицезреть такую прелесть.

— Лыцезрэть… воно да, воно прыятно… — кивало первое лицо. — Илья Наумович, а когда ждаты комиссию из Киева?

— В любую минуту, — отвечал Илья Наумович.

За тот месяц, что Илья Наумович обретался в городке, отношение к нему сложилось странное. Чужак, да еще еврей, да еще затеявший никому не нужную мороку с клубом, вызывал подозрение и даже раздражение.

— Мало нам було санатория, так ще культура понаехала, — ворчали обитатели городка.

Понаехавшая культура меж тем ютилась в клубной гримерке, ходила в одном и том же пиджаке с вечно отрывающейся и не могущей до конца оторваться пуговицей и вскоре стала чем-то вроде местного юродивого. Но когда клуб был отремонтирован, Илья Наумович, используя все свои киевские связи в артистических кругах, принялся творить чудеса. На сцене Дома культуры забытого Богом городка стали появляться эстрадные и цирковые: фокусники, чтецы, акробаты, клоуны, жонглеры и лилипуты. Пустеющий даже в лучшие времена клуб был теперь битком набит по выходным, а от лилипутов местная публика попросту млела. Илья Наумович в одночасье превратился из изгоя в кумира.

— Це ж совершенно нэвэроятно, Илья Нумович, — восторгалось первое лицо. — Вы, мабуть, якэсь волшебнэ слово знаетэ.

— Изыскиваю внутренние резервы, — скромно отвечал Илья Наумович. — А волшебных слов на свете столько, что если из каждого веревку свить, так полруководства перевешать можно.

— Господь з вамы, — испуганно махало руками первое лицо. — Такэ скажэтэ, що слухаты страшно… А шо, Илья Наумович, скоро к нам комиссия из Киева?

— В любую минуту, — привычно отвечал Илья Наумович. — А нам таки есть теперь, что ей показать.

Порядок на концертах, организованных Ильей Наумовичем, царил идеальный. Поначалу за этим строго следили здоровяк Паша, с которым случай свел будущего клубного директора в первый день приезда, и его столь же внушительного вида приятели. Но скоро эта мера предосторожности сделалась излишней, поскольку все без исключения ожидали с замиранием сердца очередного представления и особенно приезда вожделенных лилипутов. Однажды, впрочем, случился конфуз, когда по настоянию свыше Илья Наумович вынужден был пригласить высокопоставленного чтеца, к слову сказать народного артиста республики. Тот, крупный, вальяжный и очарованный собою, с некоторым пренебрежением вышел на клубную сцену провинциального городка и, явно одаривая собою присутствующих, принялся декламировать из Маяковского:

— Разворачивайтесь на марше! Словесной не место кляузе…

Не успел столичный чтец дойти до «товарища маузера», как из публики в него полетел ботинок. Народный до того опешил от такого признания его таланта, что не сразу отреагировал, и лишь раздавшийся во все пальцы свист донес до него суть фиаско. Он бросил в зал испепеляющий взор и свирепо ретировался со сцены. На его место выскочил Илья Наумович.

— Уроды, — с какой-то не подходящей к сказанному нежностью объявил он залу. — Ну подождите у меня…

Он бросился за кулисы, где народный клокотал от праведного гнева.

— Слушайте, — сказал Илья Наумович, — не надо так обижаться. Это же провинция, дикий народ. Ради бога, простите их. Вы, скажу я вам, и сами хороши: вышли, надулись, как индюк, стали читать им про какие-то хулиганские марши. Рассказали бы чего-нибудь попроще. Например, анекдот. Например, анекдот про жопу. Выйдите и расскажите им анекдот про жопу. Вас тут же полюбят.

— Что?! — громыхнул чтец. — Чтоб я… народный артист республики… рассказывал со сцены анекдоты про жопу?!!

— А что вас так смутила жопа? Вы бывали в местах поинтересней? Ладно, не хотите про жопу, расскажите анекдот про что-нибудь другое. Тихо-тихо, не надо этих эмоций, я уже по вашему радостному лицу всё понял. Не рассказывайте никаких анекдотов. Только сидите здесь и никуда не уходите, я сейчас всё устрою.

Илья Наумович снова вышел на сцену. Зал притих.

— Вы…и, — свирепо молвил маленький администратор. — Я пригласил народного артиста республики! Народного арти… Короче, — он угрожающе глянул на публику, — если еще хоть одна сволочь кинет ботинок, — он свернул пальцы рук в два кукиша, — вот вы у меня увидите цирк, вот вам будут лилипуты!

Столь неудачное начало концерта сгладилось пышным его окончанием в виде банкета, который устроили в обеденном зале санатория, поскольку лучшего ресторана в городке не было. За щедро накрытыми столами присутствовала вся местная элита: руководство во главе с первым лицом, главврач с заместителями, представители городской интеллигенции (Илья Наумович и начальник железнодорожной станции), а также передовики производства, в число которых непонятным образом попала Дуня Горемыко, видимо пристроенная сюда заботливой мамой Аленой Тарасовной. Народный с удовольствием закусывал, с еще большим удовольствием пил коньяк и, наслаждаясь собою, разглагольствовал об управлении периферией. Руководство в лице первого рассуждало о железных дорогах. Начальник железнодорожной станции высказывал тонкие суждения о культуре. А культура в лице Ильи Наумовича отмалчивалась и не сводила глаз с Дуни.

— Кто это юное совершенство? — тихо поинтересовался он у начальника станции, который только что решительно отдал предпочтение художественной декламации перед шпагоглотанием.

— Та где? — удивился начальник станции.

— Да вон же, напротив нас, с белым личиком, пунцовыми щечками и глазками как у ангела…

— Це вы про Дуньку Горемыко? Про дочку поварихину?

— Боже мой, какая роскошь, — восторженно пробормотал Илья Наумович. — Это же не женщина, а шесть пудов человеческого счастья!

— Та вы сдурили, — покачал головой интеллигентный начальник станции. — Це ж такэ щастя, шо от него тикаты трэба, сломя голову. Вы ее маму бачылы? Вы йийи чулы? Це ж полный… — он задумался в поисках подходящего слова и закончил: — Апокалипсис.

— Начхать мне, извините за тонкость, на ее маму, — ответил Илья Наумович, — и на апокалипсис тоже. Я с нею познакомлюсь.

— Ну, якщо вы розумных людэй слухаты нэ хочэтэ, так и ищите соби приключэний на голову, — обиженно заявил начальник станции.

— Спасибо, — кивнул Илья Наумович, — я всю жизнь нахожу себе приключения. И не только на голову.

Несколько дней кряду Илья Наумович пытался подкараулить Дуню, но та неизменно возвращалась домой с грозной мамашей, на которую Илья Наумович грозился начихать, но подойти и проделать это отчего-то не решился. В один из субботних вечеров, когда он, с любовной думой пополам, бродил по городку, ему всё же посчастливилось: он увидел Дуню, одиноко вышагивающую в резиновых сапогах по уличному месиву.

— Глазам не верю! — воскликнул он, подскакивая к предмету обожания, который на полголовы возвышался над его собственной макушкой. — Дуня, неужели это вы?

Дуня с удивлением посмотрела на незваного кавалера.

— Я, — сказала она. — А шо?

— Просто никак не ждал увидеть вас одну, без мамы.

— Мама борщ готовыть, — ответила Дуня. — А мэнэ послала аппэтыт нагуливать.

— Ах, Дунечка, если б вы знали, какой аппетит вы мне нагуляли за эти дни! — Илья Наумович прижал руку к сердцу. — Почему я вас ни разу не видел на концертах в клубе? Для кого я их, по-вашему, устраиваю?

— Для артыстов?