Призванье варяга (von Benckendorff) (части 3 и 4) - Александр Башкуев

Сей хорек с лицом ангела сплошь и рядом совершал поступки "один слабее другого", но что удивительно - всегда выигрывал от своих "слабостей". (А отец его - ровно наоборот!) Причем если Александр обожал плакать на людях и жаловаться - мол, - "принудили!", - Павел любил объявить: "Я заставлю всех уважать Монаршую Волю!"

Сын царствовал четверть века, на четверть "округлив" размеры Империи. Отец его не прожил на престоле и пяти лет, проиграв все свои войны и утратив Кавказ и Прибалтику...)

Вообразите картину, - мы стоим в зале Кремля, ждем Наследника с его свитой. Ввиду сильных холодов и вьюги церемонию вручения ключей от города и хлеба-соли было решено провести в помещении из боязни поморозить прекрасных дам. А те разоделись, как на свой первый бал! Их уши и шеи чуть не трещали под тяжестью всех украшений, какие красавицы нацепили в надежде обратить на себя внимание Наследника и - может быть будущего Государя.

На нас с Петером и Андрисом боялись смотреть. Экономика - экономикой, но взаимная вражда ливонцев с украинцами была столь известна, что любой знак внимания нам мог привести к большим неприятностям. Друзья мои совсем растерялись от такой внезапной холодности их давешних подружек. Я же посмеивался, предвкушая выражения лиц наших дам при виде их предполагаемого Аполлона.

Открылись двери и распорядитель воскликнул:

- "Его Высочество - московский Генерал Губернатор - Константин Павлович!" - по обществу пронеслась вроде молния и запахло грозой, - все аж вытянули шеи в направленьи дверей, а дамы перестали трепыхать веерами и тут...

Явился Наследник. В обнимку со своим любовником - генералом Бурном. Вид у обоих был самый что ни на есть радостный. Видно поэтому они украсились кисеей, накладными мушками и павлиньими перьями. Грудь Наследника закрывала шелковая кисея, через которую виднелись титьки будущего Государя, которые тот имел обыкновение красить помадами. (Иначе сложно объяснить, как его соски могли быть столь крупными и ярко-красными, что просвечивали сквозь кисею на общее обозрение.)

На голове Наследника был затейливый паричок золотистого колера. Свои волосы давно покинули его грешную голову и от паричка за версту разило дорогими духами из Франции.

Если не считать паричка и кисейной манишки, в остальном вид нового Генерал-Губернатора был... Почти что - пристойный. Если не считать пары мушек на лице (дабы скрыть огромные венерические бородавки, которые точно чирья покрывали лицо), да пары павлиньих перьев, торчащих откуда-то из-за воротника. Ну и необычайно обтягивающих задницу и... передницу кожаных лосин Наследника.

Я не могу передать того ошеломления и душевного смятения, овладевшего московским обществом, когда оно увидало вблизи их нового господина. Гробовое молчание Москвы нарушил только выпавший из рук одной дамы костяной веер, да рассыпавшаяся по полу сумочка другой модницы. Самое забавное, что ни Константин, ни его свита так и не заметили этих столь многозначительных признаков.

Константин с Бурном подошли к московскому градоначальнику, продолжая обниматься и разве что не гладили друг друга по выпуклым и хорошо обтянутых лосинами ягодицам и над чем-то весело подхихикивали. Константин отломил от хлеб-соли кусочек и пошутил по-французски, сравнив вмятинку для солонки с анальным отверстием:

- "Какая аппетитная дырочка в столь смуглой попочке!" - надо знать отношение русских (да и поляков) к хлебу, чтобы понять, как затряслись руки несчастного градоначальника и налились кровью его глаза. Лишь обычная для сих мест почтительность к "господину" не дозволила старику швырнуть блюдо с хлебом в рожу "охальника"!

Он лишь с горечью и страданием посмотрел в мою сторону, я же сочувственно покачал головой и развел руками. С этой минуты у нашей партии в Москве появился еще один видный приверженец, а я понял, что Москва со дня на день станет "вотчиной" Бенкендорфов.

Да что градоначальник! Все девицы вдруг зашевелились, явно переступая в сторону моего угла, и мило заулыбались мне и товарищам. Дамы (какими бы свободными ни были нравы полячек!) вдруг осознали, что быть "фавориткой" сего безобразия можно только - мужского пола, а это значило, что их придворная будущность при таком "господине" равнялась нулю. И какими бы "польками" ни были наши милочки, они явно предпочли любовь "гнуснего немеца" - "любви греческой".

Следующий поступок Наследника "бросил в мои объятия" московских мужчин. Получив импровизированный ключ от города, Наследник вдруг обратил внимание на молоденького офицерика московского гарнизона. Он многозначительно похлопал себя по заднице и, плотоядно облизнувшись, с намеком показал как поворачивает ключ в воздухе, будто бы открывая некую замочную скважину. При этом кольцо ключа от Москвы было прижато к причинному месту Наследника, а конец с бородкой торчал на манер... ну вы понимаете.

При таком обороте московские дворяне нахмурились и закаменели, хотя по этикету должны были "пойти к ручке" нового господина. Пауза неприлично затягивалась и когда по своей длительности превратилась в открытое оскорбление, несчастный урод сделал вид, что все идет, как задумано и пригласил всех к столам.

И только тогда я, единственный мужчина изо всех встречавших сие чудо-юдо, вдруг вышел к Наследнику и преклонил перед ним колено. Все, зная известную неприязнь между нашими партиями, так и ахнули. Константин же, необычайно ободрившись, подал мне руку в перчатке для поцелуя со словами:

- "Я доберусь до тебя - жиденок!" - этим он хотел обратить внимание на мою Кровь. Хотел, но не подумал о том, что сам он воспитывался в среде польских шляхтичей, да украинских панов, на дух не любящих моего народа. ("Евреи Темные", или "польские" - нищие, неграмотные и агрессивные дали к тому достаточно оснований.)

Русская же Москва привыкла к "Евреям Светлым", или - "немецким", выписанным нарочно в Россию декретами аж Петра Первого! Русские привыкли видеть в "евреях" специалистов редких профессий, которых практически некем и заменить! И если в Варшаве и Киеве "еврей" - оскорбление, в Москве, или Нижнем сие - констатация факта с граном уважения и похвалы. (Вы возразите, вспомнив дело с Ефремкой, но это - иное. Ефрем сам "выявил свою лакейскую сущность". А "лакей" понятие - интернациональное.)

"Выстрел" Константина ушел в белый свет, как в копеечку, пришло время вернуть должок:

- "Увы, у меня - иные любовные предпочтения..." - при сих словах московские барышни разразились настоящей овацией. Многие из них были шлюхами, но им импонировало то, что я (в отличие от моего визави) был явным мужчиной.

Наследник, услыхав столь обидные для себя слова и столь бурную реакцию московского общества, побагровел, его бородавки налились кровью и пышно заколосились по всей его морде. Я только ждал этого!

В следующий миг я притянул коротышку в свои объятия и тут... Все увидали, что я, стоя на одном колене, одного роста с Наследником!

Больше Константин не повторял сей ошибки. Да он и сам знал, сколь нелестно для него это сравнение, но желанье унизить меня столь заняло коротышку, что он, забыв обо всем, допустил меня до руки.

Я унаследовал матушкины черты лица, - так что меня частенько изображают в пасквилях жеребцом, иль - стервятником. Да и губы мои, пожалуй, - бледны, да чуток - тонковаты.

Матушка, скрывая сей фамильный дефект, подкрашивала их особой помадой, дабы выглядеть более дружелюбной, чем было на самом деле. Мне же, как мужчине и офицеру, такой способ заказан, но на мой взгляд и лошадиная челюсть, и хищный профиль в глазах любой дамы во сто крат привлекательнее курносого, а вернее, - безносого профиля Константина и его безвольного подбородка.

Опять же, в глаза присутствующим бросился мой лютеранский ежик рядом с золотистым паричком моего визави, да воротник мундира, затянутый на все крючки, рядом с просвечивающей сквозь кисею сиськой Наследника. Когда же я медленно, но верно поднялся во весь мой гренадерский рост, дамы стали восторженно ахать, шушукаясь, а их кавалеры - хмыкать в сторону.

Я понимаю, что для политических деятелей внешность дело десятое, но если с той поры Константина в Москве звали не иначе как "бритым орангутаном", да "бородавчатой свинкой", моя попытка увенчалась успехом. Прямо на том вечере ко мне стали подходить русские и польские лидеры, которые с содроганием шептали мне, что если вчера они еще знать не желали моей партии, то сегодня... Тугой армейский воротничок им оказался ближе напомаженной сиськи, а короткая стрижка - золоченых кудрей.

Константиновские же либеральные бредни и сюсюкание о какой-то там Конституции теперь стойко сплелись в сознаньи Москвы с Сиськой Наследника и его - Ягодицами. С того дня и до сей поры Москва ни разу не подвела нашу партию, став самым верным и надежным оплотом Державы.

Я еще подлил масла в огонь. Прямо на том вечере я написал комические куплеты в количестве двадцати штук, в коих подробнейшим образом описывались стати и наряды Наследника. И вытекающие из того - бредни его политические.