Стихи - Тимур Кибиров

IX

ЭКЛОГА

Мой друг, мой нежный друг, зарывшись с головоюв пунцовых лепестках гудит дремучий шмель.И дождь слепой пройдет над пышною ботвою,в террасу проскользнет сквозь шиферную щель,

и капнет на стихи, на желтые страницыЭжена де Кюсти, на огурцы в цвету.И жесть раскалена, и кожа золотится,анисовка уже теряет кислоту.

А раскладушки холст все сохраняет влажностьушедшего дождя и спину холодит.И пение цикад, и твой бюстгальтер пляжный,и сонных кур возня, и пенье аонид.

Сюда, мой друг, сюда! Ты знаешь край, где вишняобъедена дроздом, где стрекот и покой,и киснет молоко, мой ангел, и облыжноблагословляет всех зеленокудрый зной.

Зеленокудрый фавн, безмозглый, синеглазый,капустницы крыла и Хлои белизна.В сарае темном пыль, и ржавчина, и грязныйтвой плюшевый медведь, и лирная струна

поет себе, поет. Мой нежный друг, мой глупый,нам некуда идти. Уж огурцы в цвету.Гармошка на крыльце, твои сухие губы,веснушки на носу, улыбки на лету.

Но, ангел мой, замри, закрой глаза. Клубникупоследнюю уже прими в ладонь свою,александрийский стих из стародавней книги,французскую печаль, летейскую струю

тягучую, как мед, прохладную, как щавель,хорошую, как ты, как огурцы в цвету.И говорок дриад, и купидон картавый,соседа-фавна внук в полуденном саду.

Нам некуда идти. Мы знаем край, мы знаем,как лук порей красив, как шмель нетороплив,как зной смежил глаза и цацкается с нами,как заросла вода под сенью старых ив.

И некуда идти. И незачем. Прекрасный,мой нежный друг, сюда! Взгляни – лягушка тутзеленая сидит под георгином красным.И пусть себе сидит. А нам пора на пруд.

Конец

сантименты

1989

Лене Борисовой

ВМЕСТО ЭПИГРАФА

Из Джона Шейда

Когда, открыв глаза, ты сразу их зажмуришьот блеска зелени в распахнутом окне,от пенья этих птиц, от этого июля, —не стыдно ли тебе? Не страшно ли тебе?

Когда сквозь синих туч на воды упадаеткосой последний луч в осенней тишине,и льется по волне, и долго остывает, —не страшно ли тебе? Не стыдно ли тебе?

Когда летящий снег из мрака возникаетв лучах случайных фар, скользнувших по стене,и пропадает вновь, и вновь бесшумно таетна девичьей щеке, – не страшно ли тебе?

Не страшно ли тебе, не стыдно ль – по асфальтукогда вода течет, чернеет по весне,и в лужах облака, и солнце лижет партучетвертой четверти, – не стыдно ли тебе?

Я не могу сказать, о чем я, я не знаю…Так просто, ерунда. Все глупости одне…Такая красота, и тишина такая…Не страшно ли, скажи? Не стыдно ли тебе?

МИШЕ АЙЗЕНБЕРГУ

Эпистола о стихотворстве

Все произведения мировой литературы я делю на разрешенные и написанные без разрешения. Первые – это мразь, вторые – ворованный воздух. Писателям, которые пишут заведомо разрешенные вещи, я хочу плевать в лицо, хочу бить их палкой по голове…

«Посреди высотных башенвид гуляющего…» Как,как там дальше? Страшен? Страшен.Но ведь был же, Миша, знак,был же звук! И бедный слухнапрягая, замираем,отгоняя, словно мух,актуальных мыслей стаи,отбиваемся от рук,от мильона липких рук,от наук и от подруг.Воздух горестный вдыхая,синий воздух, нищий дух.

Синий воздух над домамипотемнел и пожелтел.Белый снег под сапогамизаскрипел и посинел.Свет неоновый струится.Мент дубленый засвистел.Огонек зеленый мчится.Гаснут окна. Спит столица.Спит в снегах СССР.Лишь тебе еще не спится.

Чем ты занят? Что ты хочешь?Что губами шевелишь?Может, Сталина порочишь?Может, Брежнева хулишь?И клянешь года застоя,позитивных сдвигов ждешь?Ты в ответ с такой тоскою —«Да пошли они!» – шепнешь.

Человек тоски и звуков,зря ты, Миша. Погляди —излечившись от недугов,мы на истинном пути!

Все меняют стиль работы —Госкомстат и Агропром!Миша, Миша, отчего тыне меняешь стиль работы,все талдычишь о своем?

И опять ты смотришь хмуро,словно из вольера зверь.Миша, Миша, диктатурасовести у нас теперь!То есть, в сущности, пойми же,и не диктатура, Миш!То есть диктатура, Миша,но ведь совести, пойми ж!Ведь не Сталина-тирана,не Черненко моего!Ну какой ты, право, странный!Не кого-то одного —Совести!! Шатрова, скажем,ССП и КСП,и Коротича, и дажеЕвтушенко и т. п.!Всех не вспомнишь. Смысла нету.Перечислить мудрено.Ведь у нас в Стране Советоввсякой совести полно!

Хватит совести, и чести,и ума для всех эпох.Не пустует свято место.Ленин с нами, видит Бог!Снова он на елку в Горкик нам с гостинцами спешит.Детки прыгают в восторге.Он их ласково журит.Ну не к нам, конечно, Миша.Но и беспризорным намдядя Феликс сыщет крышу,вытащит из наших ям,и отучит пить, ругаться,приохотит к ремеслу!Рады будем мы стараться,рады теплому углу.

Рады, рады… Только воздух,воздух синий ледяной,звуков пустотелых гроздьяраспирают грудь тоской!Воздух краденый глотая,задыхаясь в пустоте,мы бредем – куда не знаем,что поем – не понимаем,лишь вдыхаем, выдыхаемв полоумной простоте.

Только вдох и только выдох,еле слышно, чуть дыша…И теряются из видадиссиденты ВПШ.

И прорабы духа, Миша,еле слышны вдалеке.Шум все тише, звук все ближе.Воздух чище, чище, чище!Вдох и выдох налегке.И не видно и не слышнозлополучных дурней тех,тех тяжелых, душных, пышныхнаших преющих коллег,прущих, лезущих без мылас Вознесенским во главе.Тех, кого хотел Эмильичпалкой бить по голове.Мы не будем бить их палкой.Стырим воздух и уйдем.Синий-синий, жалкий-жалкийнищий воздух сбережем.

Мы не жали, не потели,не кляли земной удел,мы не злобились, а пелито, что синий воздух пел.Ах, мы пели – это дело!Это – лучшее из дел!..Только волос поседел.Только голос, только голосистончился, словно луч,только воздух, воздух, воздухструйкой тянется в нору,струйкой тоненькой сочится,и воздушный замок нашв синем сумраке лучится,в ледяной земле таится,и таит и прячет нас!И воздушный этот замок(ничего, что он в земле,ничего, что это яма)носит имя Мандельштама,тихо светится во мгле!И на улице на этой,а вернее, в яме тойпраздника все также нету.И не надо, дорогой.

Так тебе и надо, Миша!Так и надо, Миша, мне!..Тише. Слышишь? Вот он, слышишь?В предрассветной тишиненад сугробами столицывот он, знак, и вот он, звук,

синим воздухом струится,наполняя бедный слух!Слышишь? Тише. Вот он, Миша!Ледяной проточный звук!Вот и счастье выше крыши,выше звезд на башнях, вышезвезд небесных, выше муктворческих, а вот и горе,вот и пустота сосет.Синий ветер на просторегрудь вздымает и несет.Воздух краденый поет.

ЭПИТАФИИ БАБУШКИНОМУ ДВОРУ

Ты от бега и снега налипшего взмок.Потемневший, подтаявший гладкий снежокты сжимаешь в горячей ладошкеи сосешь воровато и жадно, хотяпить от этого хочешь сильнее.Жарко… Снять бы противный девчачий платокиз-под шапки… По гладкой дорожкеразогнавшись, скользишь, но полметра спустя —вверх тормашками, как от подножки.

Солнце светит – не греет. А все же печет.И в цигейке с родного плеча горячо,жарко дышит безгрешное тело.И болтаются варежки у рукавов,и прикручены крепко снегурки…Ледяною корою покрылся начесна коленках. И вот уже целыймесяц елка в зеркальных пространствах шаровискривляет мир комнаты белой.

И ангиной грозит тебе снег питьевой.Это, впрочем, позднее. А раньше всего,сладострастней всего вспоминаешьчеткий вафельный след от калош на пустом,на первейшем крахмальном покрове.И земля с еще свежей зеленой травойобнажится, когда ты катаешьмокрый снег, налипающий пласт за пластом,и пузатую бабу ваяешь.

У колонки наросты негладкого льда…Снегири… Почему-то потом никогдане видал их… А может, и раньшевидел лишь на «Веселых картинках» и самперенес их на нашу скамейку —только это стоит пред глазами всегда.С меха шубки на кухне стекает вода.Я в постели свернулся в клубок и примолк,мне читают «Письмо неумейке».

РУССКАЯ ПЕСНЯ