Из книги о Горьком - Анастасия Цветаева

И с глубоким восхищением об актере Андрееве-Бурлаке33. О том, как он читал гоголевского Сумасшедшего. Он безумен, да. Но откуда-то на себя смотрит. И это жутко.

- Я бы сказал афоризм: надо быть очень талантливым человеком, чтобы не быть актером.

...Ночь после игры Стрельской34 (ему было 17 лет). Вышел из театра и до утра - а дело зимнее - просидел у фонаря на тумбе, не заметя, как прошла ночь. Об актере, некрасивом и странном, очень тогда известном. Сцена, как мимо него проезжает с другим его возлюбленная. Никаких жестов. Он глядит ей вслед. Абсолютное молчание, непередаваемая игра лица. Роняет изо рта папиросу и вдруг тихо начинает петь. С ним боялись играть; в такую минуту следующий шаг был - убить первого попавшегося. Перевоплощался в роль.

========= О том, как итальянцы молятся в церкви.

- Он с ней говорит, с мадонной. Говорит, понимаете ли!

Показал, как бьют себя в грудь, как глядят вверх, исступленно. Развел руками, как перед непостижимым.

Вечер идет. Плывут воспоминания.

О человеке в тюрьме, который каждый день в предзакатный час, который он долго ждал, когда стена против его окна, тоже тюремная, наконец освещалась солнцем, делал руками тени. Целая жизнь теней. Их смывал вечер.

...О скале на острове, где похоронен Григ. Об исландских сказках, мрачных. Об арфе с голосом. О гуслях и плясках мордовских...

- Я - сорок лет как бросил пляску. [234]

Любит Бетховена, Моцарта, Грига. Музыку очень любит. Эта его любовь к музыке стоит возле него всегда, точно вторая тень. Из инструментов виолончель.

- Струнный звук, конечно. Но... не щипком, а...

- Смычком. Ну, конечно.

И поняла: он - бытийной струи. Чистой, движущей, радующейся!

Мой друг сравнил его с Рафаэлем. Толстой - Леонардо, Достоевский Микеланджело. Смеялся, слушая. Сильно кашлял. Тревожились.

- Нет, это пустое. Перекурил.

- Да, я много видел так называемого зла.

- Но я в каждом человеке знаю так называемое добро, и я верю, что оно победит. Люди не умеют жить. Не умеют, понимаете ли... Но когда-нибудь они научатся. Залогом этому то, что они учатся. Когда я каждый день просматриваю русские газеты, мне это совершенно ясно.

- ...В Ленине было - детское. Подойдет к елке, голову подымет - и улыбается. А на елке, понимаете ли, сойка сидит...

Выразил удивление, что мой друг мало знает птиц.

Спросил, докуда он прочел Самгина - до сома ли? Там - сома ловят... (с виноватой, упоенной улыбкой, мгновенно и круто умиляясь и, как всегда в этот миг, став застенчивым).

Я сказала ему, что, наверное, он никогда не охотился и что, как это верно, что Лев Толстой был охотником, а он - нет.

Он скромно и тепло отвечал, что вот да, странно, действительно, никогда не любил охоты.

- Ведь жалко же их убивать, чорт возьми, зверей этих! Ведь, например, медведь! (Показал, как медведи сосут водку из бутылки, обняв лапами; как ходят, какие милые, - никогда на человека не нападают, если не тронуть, какие мохнатые...)

- Ведь медведь, он удивительно милый человек! О самке дельфина, у которой убили детеныша. Она подплывала к берегу, где он был убит. Она плакала; слезы, как у человека. Невозможно было глядеть на ее морду.

Подчас, когда слушаю, смотрю на него, загипнотизированно слежу жесты... и вот так расскажет что-нибудь до конца! - мне хочется сказать ему, чтоб он не говорил сейчас другого, - нельзя, не надо! - солнце, остановись! [235]

А он уж ласкает собаку. Собака прыгает к нему на колени.

- Да вы что, маленький, что ли? Вы собака старая, зеленая...

Собака прижала голову к его груди. Он кормит ее сахаром.

- Вы бы пошли, прогулялись... Собака не шла.

- А еноты - вот чудно: еноты сидят на деревьях, скатаются шариком, лапами морду закроют... (неуловимым движением скатался весь, показав, как) и висит на ветке эдакий шар, - не то растение, не то цветок какой-то...

Утра в Сивашской степи; прячась за камнем, смотрим, как суслики просыпаются.

- Молитва у них, что ли такая... Моление солнцу! Он делает что-то руками, воздушное умывание у лица.

- И... свистят... тонко... Там свистнул, тут свистнет... позади, там, здесь... (уж не слова у него, а движения): повел плечами - и нет спинки стула, ухо - туда, сюда, слушает... миг тишины совершенной... Степь!

Взлет руки вверх: - Понимаете ли? Хорошо, чорт их совсем побери...

- Да, а сусликов ловит лунь. Лунь висит, как подвешенный, в воздухе и качается. - Горький вскинул голову, простер в стороны руки и длинно, медленно качает их. Лицо - напряженной важности, очертания плеч - воздушны, строги, легки...

В то мгновенье, когда Горький описал, как ударяет лунь суслика, у него совершенно серьезное - чуть сжатые черты -лицо. Но когда уже суслик мертв и в степи живет трепетной жизнью победы лунь, Горький, сам, конечно, не зная, сказывает его наедине с пищей, так как - тихо - оно и было там, в степи, должно быть. Не руша на бедного хищника его грех. Чертя еле зримый чертеж, гравер тающих линий, он говорит почти восхищенно о том, как деловито, - и в деловитости невинно, - как аккуратно выедает лунь клювом из мертвого черепа мозг. Нам ощутимо слышен этот, после суслика, позднейший степной час, - вот так, в два часа дня, в Сорренто.

Олени. - Ночью шли на водопой. И самец кричал. Крик (разноголосо охнул, руки в воздух, и крик, как оленьи рога). Олень стучал по деревьям, давая знать задним, что опасности [236] нет. Потом самка, самец и их теленок остановились, и теленок стал объедать ветку, а отец и мать сторожили.

- Замечательно...

Он только одно слово сказал, туша им улыбку, но улыбка потушила его.

Да, он подолгу жил в степи, раз не мог уйти от сусликов. - Дня четыре вот так (вызывающе и смущенно) гулял!

- Когда в Феодосии на стройке железной дороги, - это было в 90-х годах, на виноградниках работал... Это что, работа дешевая, а вот мостили шоссе это да: 45 коп! Сколько часов? Да сколько хотите! Часов в 9 начнешь - обед свой - и так до часов 9 вечера... а кругом народу сколько хочешь, ждут, когда кто-нибудь упадет или заболеет, смотрят сверху, бегут радостно! (Показал, как хватаются за кирку, как потирают руки...).

Он никогда не снизойдет морализировать. Дышит и с лунем, и с сусликом. И в юности никого не учил. А только молча, порой, когда этого требовала минута, пускал в ход исступленные кулаки (за разбитую на его глазах ночным сторожем об камень кошку). Четко, за описанием брызнувшей крови:

- Ну что было делать? Мы катались, как два пса, по двору... (В людях).

========= Ночь. Давно смолкла внизу музыка. Дом спит.

Запер дверь на террасу и пошел нас проводить на лестницу. Последняя ночь в Сорренто!

У дверей Минервы в черной ночи с желтыми звездами, рассыпанными по мысу Сорренто, мы еще долго говорили о нем.

- Ну, что, - сказал мне мой друг, - видите, я был прав... А вы говорили - сухой, холодный... и насколько он больше Толстого! Разве можно сравнивать! Это - музыка, а не человек...

ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ

Прощайте Сорренто, Капри, Кастелламаре, Торре дель Греко, Помпея, где были вчера, - едем?

Лиловое небо. Везувий, из Сорренто видимый в этой лиловости только порой и туманно, оживает тяжелой горой. [237] Наступает на нас. Мы летим ему под ноги. На нем широкие пласты солнца. В его складках что-то от слона. Небо жжет жарче. Когда это солнце сядет, я буду опять мчаться. И Везувий снова станет туманом...

Вчера друг Горького, художник (простились, остался в Сорренто) мне рассказал о том, что, если ехать вдоль берегов, можно, порой, при очень тихом море увидеть под водой мраморные лестницы, колонны, целые куски древних жилищ. Здесь были бани такого-то императора, там - знаменитая вилла... Землетрясения необычайно изменяют берег. Здесь, говорят, некогда был кратер; вон та цепь островов - его противоположный край. Все, что сейчас (до островов) вода -было огнем вулкана?..

Время от времени море выкидывает остатки былой культуры: статуи, амфоры. Их порой расшибает о скалы, но случается, что дар моря кинут волной на отлогом месте, -тогда люди собираются вокруг сокровища, мокрого и немого, тысячелетия пробывшего под водой. Так героическими раскопками Помпеи и Геркуланума из окаменевшего огня и беспечной прихотью волн пополняются залы музея в Неаполе. Горький не может говорить спокойно об этих музеях. Ради них, ради радости показать их еще раз, он нарушил ход своих рабочих дней, он едет с нами показать нам Неаполь.

========= Стройная, легкая, повторяю, юношеская фигура Горького в черном и в черной шляпе - на фоне стен картинной галлереи. За огромным окном - жара. Прохладные анфилады скульптурных зал.

В ответ на мой вопрос о последовательности в его отношении искусств (впрочем, с оговоркой, что вообще такое деление искусственно): 1) музыка, 2) слово, 3) живопись, 4) скульптура.

Канова35 - изумительный скульптор. Великолепен памятник Колеона Вероккио36. Роден37 - гениален (Мыслитель, Граждане Кале). Коненков38 замечателен.

- Голубкина39 - талант крупный. Женщина - бессребреница, но - да это всегда было - говорила в лицо неприятности. И всегда было у нее хорошее самоуважение. А ее старуха голая - такая безобразная, что, ну, прямо некуда ее поставить. Так и осталась у нее в мастерской. [238]