Пеликан - Дриссен Мартин Михаэль

Вдалеке, над голубыми холмами, белели следы регулярных рейсов в Афины.

Тут его осенило. Невыносимо: Тудман тратит столько денег на уже не свежую крашеную шлюху из большого города. А ведь он, Андрей, даже с малой их частью — он представил себе оставшуюся сумму — может сделать что-нибудь доброе и вечное.

Он направился к сараю с раздвижными дверями. Внутри оказалось темно и ужасно душно, пахло собачьими экскрементами и бензином. Толстяк был уже без кожанки и с бейсбольной битой в руках. Другой цыган держал Лайку: он сжал тощее тельце коленями и так заломил передние лапы, что собака уронила голову на колоду — дышло прицепа, в котором Андрей заметил четырех мертвых уиппетов.

— Стой! — вмешался Андрей. — Я ее куплю.

Толстый цыган бросил на него недоверчивый взгляд.

— Эту? — усомнился он. — Зачем?

— Просто так, — нашелся Андрей. — Для дочки.

— Домашние питомцы из них и правда неплохие, — подтвердила женщина, которая сидела где-то сзади на куче автомобильных покрышек и кормила грудью ребенка. — Они ласковые и привязчивые. За такую и тысячи динаров не жалко.

Теперь Лайка неотрывно смотрела на Андрея выпученными глазами, быть может, лишь потому, что услышала незнакомый голос. Вряд ли она понимала, какая ей угрожала опасность. Он был осведомлен намного лучше.

— Ну, раз так, тысяча динаров, — согласился Андрей.

Обессиленная Лайка лежала в передней корзинке его велосипеда, у нее даже не было сил напрягать тело во время тычков и ударов, когда они ехали по ухабистой тропинке мимо соляных бассейнов. Что ж, от его так называемого преступного деяния вышла сплошная польза. Он взял на себя ответственность за беспомощное существо. К тому же животина совершенно роскошная, единственная борзая во всем городе — по крайней мере, так думал Андрей. Ом весело гнал по пустынным районам новостроек и уже предвкушал, какое впечатление произведет, когда проедет по центру города с уиппетом в корзинке. Приближаясь к магазинам и лавкам, он махал женщинам, остановившимся поболтать под навесом, и мчал дальше с извиняющимся жестом, будто бы обещая позже объяснить, откуда у него такая красивая собака. Это был своего рода круг почета для Лайки, и поэтому Андрей выбрал более длинный путь домой — сначала по бульвару, где обменялся парой фраз с мороженщиком, затем через Народную площадь. Там он немного постоял в тени бывшего дворца эрцгерцога, в том числе потому, что там как раз собралась группа туристов с детьми — вдруг они захотят погладить Лайку по голове.

Проезжая мимо кафе «Рубин» напротив музея часов, Андрей увидел мужчин на террасе и приветственно поднял руку. Он прекрасно знал, что именно в этом кафе Йосип Тудман завсегдатай.

На втором письме тоже оказались штампы Риеки. В конверте лежала открытка с изображением казино, а на обратной стороне послание, напечатанное на довольно старой пишущей машинке, потому что слева и справа остались черные следы от каретки.

ЖИЗНЬ ДОРОГАЯ. ОСОБЕННО КРАСИВЫЕ ВЕЩИ. МНЕ НУЖНО ЕЩЕ 1 РАЗ 3000 ДИНАРОВ, ИНАЧЕ ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО БУДЕТ, ЙОСИП ТУДМАН. В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ ПОЛУЧИШЬ НЕГАТИВЫ. ПОД ТЕМ ЖЕ КАМНЕМ, ТО ЖЕ ВРЕМЯ В ПОНЕДЕЛЬНИК.

Читая послание, Йосип как раз поднимал на гору первых посетителей — пожилую немецкую пару. Мужчина напоминал отставного военного.

Йосип спрятал письмо во внутренний карман и уставился на другой вагон, шедший навстречу.

Рельса было всего три: по центральному ехали оба вагона, за исключением места пересечения на полдороге к вершине, где участок длиной в двадцать четыре метра расходился и превращался в полноценный двухпутный. Йосип всегда знакомил пассажиров с этой деталью инженерной мысли, что частенько сказывалось на чаевых, но на сей раз голова была занята другим.

Трех тысяч динаров у него нет. Но даже если и получится собрать необходимую сумму, скажем взяв в долг, никто не гарантирует, что это все закончится. Тон и стиль нового письма говорят о том, что шантажист мнит себя сильным и недосягаемым: он не остановится. Открытка с казино — чистой воды издевка. Выхода нет. Даже если отказаться от Яны, солнца всей его жизни, вымогатель не успокоится. А кадры с постамента памятника станут его погибелью. Никакой надежды, что такое получится объяснить жене. Вероятно, шантажист знает, что она чудовищно ревнива, весь город это знает. Последствия могут быть непредсказуемые. Жена не просто вцепится ему в глотку — она превратит его жизнь в ад. Катарина в клинике, развод, позор, алименты. А сам он, хоть и ветеран войны, потеряет работу на фуникулере, потому что перестанет быть «товарищем с безупречной репутацией».

А тут ещё Яна, при всей нежности и страстности, не собирается делить с ним свою жизнь. Она заявила об этом сразу, еще в самом начале отношений: «Мы проводим вместе золотые часы, мой милый, дорогой, я этим живу, мне безумно нравится наряжаться для тебя и болтать с тобой — ты такой интересный мужчина, настоящий герой войны, и я преклоняюсь перед тем, как ты заботишься о своей трудной жене и бедном ребенке. Но моя жизнь здесь, в Загребе, а у тебя есть своя…»

Нужно любой ценой предотвратить взрыв бомбы, заложенной под всем его существованием. Даже если это будет стоить три тысячи динаров.

Два тощих кролика, возившихся в гравии, замерли, оказавшись между встречными вагонами. Это случалось изо дня в день, но они, похоже, так и не привыкли.

— Siehst du, Traudl — genau wie in Wiesbaden! — отчеканил пассажир по-немецки. — Das ist die Ausweiche.[2]

Яне тоже показалось необычным, что два вагона разъезжаются на полдороге, а затем продолжают движение по общим путям. Она тогда сказала: «У нас с тобой точно так же, Йосип. Мы встречаемся посередине, а потом каждый продолжает свой путь».

Яна особенная женщина. С тех пор как она прокатилась с ним на фуникулере, он увидел свою привычную работу новыми глазами.

Одолжить денег, пока не поздно. А потом принять меры и устранить угрозу в будущем.

— Sprechen Sie Deutsch?[3] — поинтересовался пассажир, когда Йосип открыл дверь. Конечно же, они купили билет в обе стороны — если уж ты оказался наверху, по-другому обратно в город не вернуться.

— Ein wenig[4], — ответил Йосип на немецком.

— Auf den Bergen dort oben habe ich gekämpft im dreiundvierzigsten Jahr, — признался мужчина. — Wehrmacht, verstehen Sie?[5]

— Ja[6], — ответил Йосип.

— Lange ist’s her. Aber Sie verstehen immer noch Deutsch. Es war doch nicht so schlecht, oder? Kultur. Befreiung von der Serben.[7]

— Jawohl[8], — парировал Йосип.

— Karli, lass man, — попросила женщина и потянула мужа к памятнику. — Man weiß ja nicht, ob der Herr…[9]

Йосип пополнил запас воды в вагоне. Не более кубометра — другой вагон автоматически слил балласт, как только спустился на нижнюю станцию, ведь потом он пойдет без пассажиров. Заливать до семи кубов приходилось, только если в спускающемся вагоне никого не было, а в поднимающемся находилось максимально допустимое количество — двадцать четыре пассажира. Правда, такое стучалось редко, разве что на День нации в ноябре, когда сотни членов партии собирались у памятника для возложения венков. После церемонии водный балласт вообще не требовался — все хотели вниз, домой, и спускающийся вагон забивался до отказа. Когда партийцы пытались втиснуться в и без того переполненный вагон, Йосипу иногда даже приходилось включать начальника. Система торможения работала без сбоев, но правила есть правила.