Пеликан - Дриссен Мартин Михаэль

Пеликан

Тот, кто умирает, умирает тем, кем он был[1].

Часть первая

Маленький городок на побережье Адриатики некогда был частью Османской империи, затем империи Габсбургов, теперь же он в составе Югославии. Перемены обходили это местечко стороной, и довелись почтальону Андрею совершать свой привычный круг столетием ранее, он застал бы почти в точности такой же город. Ветхие дома заменили другими, но в том же стиле, и лишь на серых склонах высились новые районы с бетонными многоэтажками, которые, правда, не попадали в участок Андрея, разносившего почту в старой части города — хитросплетении улочек, спускавшихся вниз к портовому бульвару, крайне любопытному с точки зрения градостроительства благодаря заложенной в послевоенные годы Народной площади и бывшей резиденции эрцгерцога.

Бульвар украшала длинная вереница пальм, некогда высаженных в честь визита Тито. Массового туризма здесь не было, поэтому пешеходная зона теряла всякий смысл — все давным-давно парковались как хотели.

Живописный рыбацкий порт и голубая береговая линия к северу и югу от бухты радовали глаз; городок мог похвастаться фуникулером и весьма примечательным музеем часов. Несмотря на очевидные достоинства, этот забытый богом уголок находился на задворках европейской истории. Здесь не происходило ровным счетом ничего, город производил на свет и хоронил целые поколения своих детей, так и не снискавших мировой славы.

Быть может, эти мнимые прелести и стали для городка роковыми: симпатичный, но слишком уж тесный и недостаточно красивый, он уступал Задару и Дубровнику. Путеводители вот уже почти столетие восхваляли местные красоты, но городок так и не обрел настоящей популярности. Промышленности и торговли по большому счету там тоже не было, для нужд сельского хозяйства побережье оказалось малопригодным.

В юности Андрей играл в основном составе футбольной сборной, сначала нападающим, потом вратарем.

Помимо музея часов, особый шик городу придавали пеликаны. Они прилетали сюда каждый год и оккупировали бульвар. Появление этих невероятных розовых существ всякий раз будоражило суеверное воображение. Несколько месяцев они отъедались, а потом возвращались в Африку.

Все дома в городке были с высокими потолками, окна прятались за ставнями из твердых пород дерева и с частыми ламелями, а приоткрывались лишь в часы вечерней и утренней прохлады. Лестницы, как нарочно, узкие и душные, как будто строители не предполагали, что жильцам нужно ходить туда-сюда, — так что люди предпочитали оставаться дома. Электропроводка представляла собой хаос из не изолированных должным образом проводов, к тому же была такой древней, что горожане предпочитали не трогать этот атавизм, напоминавший доисторическое корневище. Водопровод и канализация пребывали не в лучшем состоянии.

Еще здесь был стадион для собачьих бегов, расположенный на труднодоступном пыльном пустыре к востоку от соляных бассейнов.

Строительством фуникулера в 1892 году руководил инженер, спроектировавший знаменитую Неробергскую канатную железную дорогу в Висбадене. Благодаря этому чуду инженерной мысли трехсотметровое расстояние между станцией у подножия холма и православной церковью на его вершине можно было покорить без двигателя — используя запатентованный принцип водяного балласта, тянувшего вверх второй вагон за счет добавленной массы первого. Резервуар пополнялся из горного водохранилища, так что дорога работала практически без затрат. Проблема была только в том, что народное достояние, некогда весьма популярное, теперь оказалось никому не нужным.

И лишь один человек изо дня в день поднимался к памятнику героям войны времен социализма, установленному на месте разрушенной базилики. Это был Йосип Тудман — машинист и кондуктор фуникулера, коротавший здесь свой обеденный перерыв.

Обычно он обслуживал фуникулер в одиночку — со станции по крутой тропинке поднимался на самый верх, пополнял бак ожидающего там вагона водой, затем спускался и занимал место в окошке кассы. Поначалу служебными инструкциями не пренебрегали и в каждом из вагонов находилось по машинисту, но теперь пустой вагон следовал вовсе без персонала.

От нижней станции до дома Йосипа рукой подать, так что он мог спокойно обедать в семейном кругу, но его брак не сложился, и поэтому он запирал кассу, поднимал себя наверх в одном из вагонов красного дерева и целый час наслаждался одиночеством.

Йосип и сам был одним из национальных героев. Фигуры больше натуральной величины со штыками наголо в бронзовом порыве стремились сорваться с постамента, куда присел пообедать машинист фуникулера. Ветеран войны, награжденный орденом Югославской народной армии, Йосип получил эту работу за былые заслуги.

Он сидел на серой вершине холма, жевал салями, смотрел на спокойное море, город внизу и прямые рельсы фуникулера и вообще ни о чем не думал. Это состояние Йосип любил больше всего, ведь когда его посещали мысли, это были сплошные переживания. Переживания о ребенке и о том, на какое еще злодеяние способна женщина, родившая ему дочь. Но если ничего не происходит, то и неприятностей нет. Он снял фуражку и прислонился к бронзовому сапогу героя.

Ровно в два часа Йосип заполнял резервуар вагона, запускал дорогу и ехал вниз, чтобы снова занять место за кассой. Иногда он спускался по склону пешком, и тогда получалось сэкономить на очередном подъеме. У него была лицензия на продажу билетов государственной лотереи, а перед киоском стояла проволочная вертушка с газетами и журналами — заработать на этом не получалось, но и затраты не требовались. Единственным, кто проявлял интерес не только к местной газете, был почтальон Андрей: раз в неделю он покупал лотерейный билет, а еще все издания с цветными фотографиями на обложке, желательно принцессы Дианы.

Андрей был очень высокого роста, но в бытность вратарем не смог извлечь из этого пользу, оказавшись нерасторопным и не особо спортивным. Сам он считал такое выдающееся телосложение достоинством, но потом понял, что над его ростом, огромным носом и исполинским размером обуви окружающие скорее смеялись. Этого он человечеству так и не простил.

Около пяти часов в день у Андрея уходило на то, чтобы рассортировать почту и разнести ее по адресам; доставкой он любил заниматься не прохладным утром, а в полдень. В обед почти все спали, закрыв ставни, и он становился единственным владыкой империи, не считая нескольких котов. Почтальон ездил на высоком велосипеде с двойной рамой, корзиной для посылок впереди и двумя прорезиненными сумками сзади. Несмотря на весьма скромный почтовый оборот, Андрей мнил себя человеком, на котором замыкаются все пути, связывающие их городок с внешним миром. Он толкал свой тяжелый велосипед с полупустыми сумками по самым крутым переулкам, приподнимал его на ступенях, а в конце пути мчал вниз по асфальтированной улице Миклоша Зриньи в порт, прямо к своему дому. Только тогда он снимал черную фуражку и пристегивал велосипед — собственность почты — к оконной решетке своей квартирки на цокольном этаже.

Вскрывать письма он начал еще в ранние годы службы. Ему нравилось воображать, что маршал Тито наградит его за бдительность и предотвращенный капиталистический заговор. Конверты Андрей осторожно держал над паром, изучал содержимое и снова аккуратно заклеивал, положив на ламинированную столешницу. Ничего примечательного он так и не обнаружил, однако четкость собственных действий приносила ему чувство глубокого удовлетворения. Правда, Тито давно умер, принцесса Монако тоже, и мир уже никогда не будет прежним.

Андрей отправился на пляж в надежде найти новую даму сердца. Ясный сентябрьский день вселял оптимизм. Иностранка — вот кого он искал, с местными шансы равны нулю. На нем были плавки и рубашка с короткими рукавами, застегнутая только наполовину. Андрей надел солнечные очки, однажды забытые кем то на бульварной скамейке, но они были ужасно темные и исцарапанные, поэтому видел он не много. На мгновение ему показалось, что мечте суждено сбыться. На камнях у моря перед гостиницей «Эспланада» загорала девушка. Совсем одна. Она была в бикини и лежала на спине, согнув в колене белую ногу.