Робеспьер - Эрве Лёверс

в ребёнке и молодом адвокате зарождается "чудовище". Так он посвящает первый из трёх "периодов" в своем сочинении "частной жизни Робеспьера", которую он оценивает как замешанную на самолюбии и лицемерии; он заявляет о "пороках" публичного человека. Именно в конце XVIII столетия "истории частной жизни" формируются как жанр, успех которого укрепится в первой половине следующего века. Они претендуют на объяснение общественной жизни путём описания, часто скандального, жизни личной; иногда, но реже, они, напротив, могут воздать хвалу добродетелям. Цареубийца Дамьен, отравитель Дерю, Мария-Антуанетта и многие революционеры, такие как Бриссо, Шометт или Эбер, получили, таким образом, право на одну или множество историй частной жизни, где факты перемешаны с вымыслом, часто запутанным образом.

В какой-то мере "Воспоминания Шарлотты Робеспьер о её двух братьях" тоже сближаются с этим жанром. Начатые в середине 1820-х гг., они были завершены при содействии молодого республиканца Лапоннере, который подружился с сестрой Неподкупного. Они были опубликованы в 1834 г. Больше, чем собой, Шарлотта интересуется своими братьями: Огюстеном и ещё сильнее старшим братом, Максимилианом, клевета на которого, утверждает она, "исказила его характер". Она разоблачает "гнусные биографии", в которых он развлекается, "отрубая головы птицам, чтобы привыкнуть отрубать их потом у людей"[11]. Нет, негодует она, это неправда! Чтобы восстановить истину, она посвящает две из своих пяти глав детству и адвокатской карьере своего "доброго и несчастного брата". Но даже, если на этот раз произведение имеет характер источника, речь не идёт о том, чтобы следовать ему слово в слово, как многие авторы, всё же, делали.

Разница между свидетельствами Шарлотты Робеспьер и аббата Пруаяра в описании юного Робеспьера, конечно, есть. Пруаяр утверждает, что он "был тиранически жесток со своим братом и сёстрами", но Шарлотта возражает: "Любил он нас очень нежно, и его забота о нас и ласки были буквально безграничны"[12]. "Робеспьер опасался своих одноклассников, и не любил ни одного из них", - утверждает Пруаяр, тогда как Шарлотта сообщает: "Его очень любили и учителя и товарищи [...]; он стал защитником младших против старших, стоял всегда на их стороне, даже дрался, чтобы защитить их, когда его красноречие не увенчивалось успехом"[13]. "Что касается моральных качеств, самого лучшего украшения юности, и единственного драгоценного плода хорошего образования, казалось, это к нему никогда не относилось" (узнаём мы от Пруаяра); Шарлотта, напротив, подчёркивает, что её старший брат "отличался крайне мягким и правдивым характером, за который его все очень любили"...[14] Как только они удаляются от простого напоминания о фактах, оба свидетеля больше не говорят о юном Робеспьере: они описывают образ жизни и характер не обычного мальчика, а, скорее, будущего члена Конвента.

И всё же, начиная с этой неясной материи, начиная с заимствованных свидетельств частной жизни - которые предназначены не для того, чтобы сказать "правду", но чтобы обвинить или защитить - некоторые хотели уложить Робеспьера на кушетку и описать травмы детства, которые сформировали человека. Подобный подход смог дать будоражащие исследования, такие, как связанный с ним "Робеспьер" Макса Галло, большей частью граничащие со смешным. Для начала, имеются авторы, которые описывают характер Робеспьера, согласно их чувству "правдоподобности"; они взвешивают свидетельства одних и других, потом судят в пользу того, что они считают "вероятным". Обычно, если они высоко ценят Робеспьера, они следуют свидетельствам Шарлотты, а, если они его не любят, они находят правильными свидетельства Пруаяра; они выбирают между добродетелью и пороком. Несмотря на свои различия, они едины в том, чтобы свести всё к детству, ограничиваясь моделью без любви матери и без образа отца: в десять лет, а также в двадцать или тридцать, Робеспьер - это "сирота". Как вещи могли бы быть настолько простыми?

Есть также те, кто выдумывают романы. Так всё становится возможным, и очевидные проблемы кладутся в основу подхода, который противопоставляется истории; дисциплина имеет свои законы и свои требования.

Представьте себе! Цитируя Шарлотту Робеспьер, сообщающую, что её брат заботился о птицах в клетке, один автор диагностирует идентификацию ребёнка со страдающими птицами, от которой он якобы получал мазохистское удовольствие. Это будто бы не было "невинным", как описывает его сестра. На самом деле, он мог жить в состоянии "перманентных фантазий", которые якобы объясняют травму, вызванную невозможностью идентификации с отцом, одновременно отсутствующим и ответственным за гибель матери. Чтобы бороться с отчаянием от этого "тупика психологического созревания", ребёнок, будто бы, не откладывая, возвращается к своим фантазиям, и вскоре переходит от пассивного страдания к садистскому действию.

Другое откровение: не в силах победить фантазию о кастрации и фантазию о "родительской сексуальности", которая стоила жизни его матери, юный Робеспьер якобы оказывается неспособным принять различие полов; он будто бы к этому приходит, отрицая свои родственные связи, до такой степени, что придумывает себе "семейный роман", в котором он имел бы чистое происхождение, "словом, божественное".

Никто об этом раньше не подумал!

А эта "элегантная завивка", которую, по словам Пруаяра, выставляет напоказ ученик коллежа? Это заменитель пениса, отсутствующего у матери...

Историк же, к счастью, может опираться на источники.

Столичный опыт

В некоторых пунктах свидетельства Пруаяра, Шарлотты Робеспьер и архивов совпадают: они рисуют мальчика жаждущего уединения, всецело погружённого в свою учёбу, требовательного к себе и другим, гордого, выглядящего высокомерным, и горячо желающего преуспеть. Обученный читать и писать тётками, согласно Пруаяру, он поступает в коллеж своего города, где мы его находим учеником четвёртого класса в 1768-1769 гг.; ему одиннадцать лет. Он начал своё обучение с шестого класса, в 1766 г., или позже? Учитывая состояние наших знаний, это невозможно сказать. Достоверно, что он отнюдь не был учеником ораторианцев, как об этом часто писали; между изгнанием иезуитов, в 1762 г., и заселением отцов Оратории, в 1777 г., аррасский коллеж возглавляли живущие среди мирян священники[15]. Учебное заведение, которое предлагает цикл начального школьного образования, насчитывает не менее четырёхсот учеников (декабрь 1766 г.), происходящих из Артуа, Фландрии и австрийских Нидерландов (современной Бельгии).

Однако с началом набора 1769 г., Максимилиан де Робеспьер покидает Аррас ради коллежа Людовика Великого в Париже. Он одарён, но он провинциал; чтобы интегрироваться в новое учебное заведение, он возвращается на один класс назад и