На языке врага: стихи о войне и мире - Александр Кабанов

«Хьюстон, Хьюстон, на проводе – Джигурда…»

«Хьюстон, Хьюстон, на проводе – Джигурда…»…надвигается счастье – огромное, как всегда,если кто не спрятался, тот – еда.

А навстречу счастью: тыг-дык, тыг-дык —устремился поезд: «Москва – Кирдык»,в тамбуре, там-тамбуре проводникбреет лунным лезвием свой кадык.

Мы читаем Блокова, плакая в купе —это искупление и т. д., т. п.«Хьюстон, Хьюстон, на проводе – проводник,проводник-озорник, головою поник…»

За окном кудрявится, вьется вдалеке —дым, как будто волосы на твоем лобке,спят окурки темные в спичечном коробке.

«Хьюстон, Хьюстон, – это опять Джигурда…»золотой культей направляет меня беда:«Дурачок, ты – всовываешь не туда,и тогда я всовываю – туда, туда…»

2011

«Между крестиков и ноликов…»

Между крестиков и ноликов,там, где церковь и погост:дети режут белых кроликови не верят в холокост.

Сверху – вид обворожительный,пахнет липовой ольхой,это – резус положительный,а когда-то был – плохой.

Жизнь катается на роликахвдоль кладбищенских оград,загустел от черных кроликовбывший город Ленинград.

Спят поребрики, порожики,вышел месяц без костей:покупай, товарищ, ножики —тренируй своих детей.

«Капли крови отыграли там и тут…»

Капли крови отыграли там и тут,будто это – медиаторы текут,это – дождь краеугольный моросити чеканка ожидания висит.

Севастополь: ветер, вітер в голове,вновь прорезались шипы на булаве,если вырастешь и станешь моряком —ты не трогай эту мову языком:потому, что украинская земля —полюбила и убила москаля.

2013

«Спиннинг, заброшенный, спит…»

Спиннинг, заброшенный, спит:леска сползает с катушки,и полнолунье сопит —в черствую дырку от сушки.

Если уснули не все:люди, зверье и натура,выйдет гулять по шоссенаша минетчица Шура.

Лучше не ведать о том,что она сделает с вами:русским своим языком,русскими, напрочь, губами.

Сон, как больная спинау старика-рыболова,так засыпает войнаи пробуждается снова.

Каждым крючком на блесне,каждым затворником чую:нас – разбирают во снеи собирают вслепую.

Рождественское

Окраина империи моей,приходит время выбирать царей,и каждый новый царь – не лучше и не хуже.Подешевеет воск, подорожает драп,оттает в телевизоре сатрап,такой, как ты – внутри,такой, как я – снаружи.

Когда он говорит: на свете счастье есть,он начинает это счастье – есть,а дальше – многоточие хлопушек…Ты за окном салют не выключай,и память, словно краснодарский чай,и тишина – варенье из лягушек.

По ком молчит рождественский звонарь?России был и будет нужен царь,который эту лавочку прикроет.И ожидает тех, кто не умрёт:пивной сарай, маршрутный звездолёт,завод кирпичный имени «Pink Floyd».

Подраненное яблоко-ранет.Кто возразит, что счастья в мире нети остановит женщину на склоне?Хотел бы написать: на склоне лет,но, это холм, но это – снег и свет,и это Бог ворочается в лоне.

2009

«Отгремели русские глаголы…»

Отгремели русские глаголы,стихли украинские дожди,лужи в этикетках кока-колы,перебрался в Минск Салман Рушди.

Мы опять в осаде и опале,на краю одной шестой земли,там, где мы самих себя спасали,вешали, расстреливали, жгли.

И с похмелья каялись устало,уходили в землю про запас,Родина о нас совсем не знала,потому и не любила нас.

Потому, что хамское, блатное —оказалось ближе и родней,потому, что мы совсем другоеназывали Родиной своей.

2009

«Звенит карманная медь, поет вода из трахей…»

Звенит карманная медь, поет вода из трахей:а если родина – смерть, а если Дракула – гей?Зажги лампаду в саду, в чужом вишневом саду,в каком не помня году проснись на полном ходу,

и раб детей – Винни-Пух и князь жуков – короедтебя проверят на слух, затем – укутают в плед:сиди себе и смотри, качаясь в кресле-кача,на этот сад изнутри, где вишню ест алыча,

когда в лампаде огонь свернется, как эмбрион,цветком раскроется конь, а с чем рифмуется он?Не то, чтоб жизнь коротка, но, от звонка до звонка,ты – часть ее поводка, ты – яд с ее коготка.

Обыск

Зафыркают ночные фуры,почуяв горькое на дне:архангел из прокуратурыприходит с обыском ко мне.

Печаль во взгляде волооком,уста – холодны и сухи:ты кинул всех в краю далекомна дурь, на бабки, на стихи.

А что ответить мне, в натуре,счастливейшему из лохов,что – больше нет ни сна, ни дури,ни баб, ни денег, ни стихов.

Лишь память розовою глиной,лишь ручеек свинцовый вплавь,и пахнут явкою с повинной:мой сон и явь, мой сон и явь.

Один, все остальные – в доле,поют и делят барыши,не зарекайся жить на воле —садись, пиши.

«С младых ногтей был увлечен игрой…»

С младых ногтей был увлечен игрой:давя прыщи, я раздавил не глядя —пасхальное яйцо с кощеевой иглой,скажи-ка, дядя,

не даром я бродил во тьме береговой,где по усам текло и по волнам бежало,как хрустнуло столетье под ногой —смертельное, ржавеющее жало.

И объяснил мне комендант Першко,цветную скорлупу в карманы собирая,что у войны – не женское ушко,что есть игла вторая —

в нее продета ариадны нить,и можно вышивать на полотне лимана:убитых – крестиком, а кто остался жить —спокойной гладью правды и обмана.

Часть гобелена, гвоздь картины всей —горит маяк, но светит мимо, мимо,и счастлив я, как минотавр Тесей,как губернатор Крыма.

«Бегут в Европу черные ходоки…»

Бегут в Европу черные ходоки,плывут в Европу черные ходоки,а их встречают белые мудаки —свиных колбасок мерзкие едоки.

Вокзал вонзит неоновые клыки —и потекут из яремной вены:вода, одежда, памперсы, сухпайки,цветы и средства для гигиены.

У белых женщин бедра, как верстаки,у белых женщин слабые мужики,но всё исправят черные ходоки,спасут Европу черные ходоки.

В Берлине снег, внизу продается скотч,сосед за стенкой меня не слышит:зачем он пьет по-черному третью ночь,а может быть, он набело что-то пишет.

К примеру: «…больше нет ничего,остался дом и дряхлое, злое тело,и только смерть ползет змеей для того,чтоб жизнь моя над высоким огнем летела…»

«Человек засиделся в гостях…»

Человек засиделся в гостях,средь немых, средь глухих и незрячих,человек – это храм на костях:осетровых, свиных, индюшачих.

Это злое тамбовское бро —подставлять беззащитный затылок,и душа у него – сереброиз украденных ложек и вилок.

Но, когда он проснется вчера,саблезубую память раззявив,посреди доброты и добра,в окружении мертвых хозяев.

Спасение

Пассажиры выходили из самолета:у мужчин в подмышках – черные розы пота,а у женщин на джинсах и платьях, в области паха —подсыхали лилии ужаса и хризантемы страха.

В разноцветной блевотине, по надувному трапу —заскользили они, вспоминая маму и папу,отводя глаза друг от друга, и все-таки, от стыдавсех очистили сперма, бурбон, табак и вода.

Как прекрасны они: инженеры, айтишники, домохозяйки,ветераны АТО, секретарши и прочие зайки,лишь один среди них – подлец, хирург-костоправ,он сидит в слезах, на траве, у самой взлетной лужайки,бормоча: «Сексом смерть поправ, сексом смерть поправ…»

Открытка

А вот кофе у них дерьмо, – говорил пожилой монгол,да и вся земля – это будущие окопы,и любовь у них безголова, как богомол,мысли – белые, помыслы – черножопы.

То ли наша степь: полынь, солончак с икрой,где парят над подсолнухами дельфины,хорошо, что я – поэт не первый, поэт – второй,хорошо, что я – зависим от Украины.

Как бессмысленна в здешних краях зима:бадминтон снегов и набитый солью воланчик,а вот мясо у них – ништяк, шаганэ моя, шаурма,сердце – ядерный чемоданчик.

А когда меня проклянут на родной земле,ибо всякий прав, кто на русский язык клевещет,надвигается осень, желтеет листва в столе,передай, чтобы выслали деньги и теплые вещи.

«За окном троллейбуса темно…»