На языке врага: стихи о войне и мире - Александр Кабанов

«На Днепре, в гефсиманском саду…»

На Днепре, в гефсиманском саду,где бейсбольные биты цветути двуглавый орет какаду,забывая во сне парашют.

Дачный сторож Василий Шумер,помогая нести чемодан,говорит, что майдан отшумел,а какой был по счету майдан?

Маслянистые звезды опятдо утра освещают маршрут,бездуховные скрепы скрипяти бейсбольные биты цветут,

и пасутся людские стадапод шансон с подневольных небес:«Я тебя разлюбил навсегда,потому, что ты против ЕС…»

«Мне такая сила была дана…»

Мне такая сила была дана,мне была дана вот такая сила:окосели черти от ладана,от призыва смерть закосила.

Я смотрел на звезды через токай:полночь, время тяни-толкая,расползаясь по швам, затрещал трамвай,потому что – сила во мне – такая.

Это сила такая – молчать и плыть,соразмерный, как моби дик в мобиле,ритм ломая, под старость – умерив прыть,запрещая всем – чтоб меня любили.

Средь косынок белых – один косын,почерневший от слез, будто пушкин-сын,я своей мочой смываю чужое дерьмо,я теперь – у циклопа в глазу – бельмо.

Мать и мачеха, муженко и гелетей:революция пожирает своих детей,революция оправдывает режими присматривается к чужим.

«Как запретные книги на площади…»

Как запретные книги на площадинас сжигают к исходу дня,и приходят собаки и лошади,чтоб погреться возле огня.

Нас листает костер неистово,пепел носится вороньем,слово – это уже не истина,это слабое эхо ее.

Словно души наши заброшенные,наглотавшись холодной тьмы,к нам приходят собаки и лошади —видно, истина – это мы.

Нас сжигают, как бесполезныена сегодняшний день стихи,но бессильны крюки железные,не нащупавшие трухи.

Пахнет ветер горелой кожею —до закатанных рукавов,мы не мало на свете прожили:для кого, мой друг, для кого?

Наши буковки в землю зяблуюсеет ветер, но это он —расшатал, от безделья, яблоню,под которой дремал Ньютон.

Ересь – это страницы чистыевкровьиздатовских тонких книг,сеет ветер – взойдет не истина,а всего лишь правда, на миг.

1991

«Я люблю – подальше от греха…»

Я люблю – подальше от греха,я люблю – поближе вне закона:тишина укуталась в меха —в пыльные меха аккордеона.

За окном – рождественский хамсин:снег пустыни, гиблый снег пустыни,в лисьих шкурках мерзнет апельсин,виноград сбегает по холстине.

То увянет, то растет тосква,дозревает ягода-обида:я люблю, но позади – Москва,засыпает в поясе шахида.

Впереди – Варшава и Берлин,варвары, скопцы и доходяги,и курлычет журавлиный клинв небесах из рисовой бумаги.

Мы – одни, и мы – запрещены,смазанные кровью и виною,все мы вышли – из одной войны,и уйдем с последнею войною.

2041

На премьере, в блокадном Нью-Йорке,в свете грустной победы над злом —черный Бродский сбегает с галёрки,отбиваясь галерным веслом.

Он поет про гудзонские волны,про княжну (про какую княжну?),и облезлые воют валторнына фанерную в дырках луну.

И ему подпевает, фальшивя,в високосном последнем ряду,однорукий фарфоровый Шива —старший прапорщик из Катманду:«У меня на ладони синица —тяжелей рукояти клинка…»

…Будто это Гамзатову снится,что летят журавли табака.И багровые струи кумысапереполнили жизнь до краев,и ничейная бабочка смыслазаползает под сердце мое.

2009

«Как зубная паста: еле-еле…»

Как зубная паста: еле-елевыползает поезд из туннеля,а вокруг – поля, полишинели,и повсюду – первое апреля.

Длинный, белый, санитарный поезд,а вокруг – снега лежат по пояс,паровозный дым, как будто холка,первое апреля, барахолка.

Древняя библейская дорога:а над богом нет другого бога,спят на полках – сморщенные дети,все мои монтекки-капулетти.

А над богом нет другого богаи не оправдать мою потерю,ночь темней, чем зад единорога:Станиславский, я тебе не верю.

Черный вареник

В черной хате сидит Петро без жены и денег,и его лицо освещает черный-черный вареник,пригорюнился наш Петро: раньше он працювал в метро,а теперь он – сельский упырь, неврастеник.

Перезревшая вишня и слишком тонкое тесто —басурманский вареник, о, сколько в тебе подтекста, —окунешься в сметану, свекольной хлебнешь горилки,счастье – это насквозь – троеточие ржавой вилки.

Над селом сгущается ночь, полнолунье скоро,зацветает волчья ягода вдоль забора,дым печной проникает в кровь огородных чучел,тишина, и собачий лай сам себе наскучил.

Вот теперь Петро улыбается нам хитро,доставайте ярый чеснок и семейное серебро,не забудьте крест, осиновый кол и святую воду…превратились зубы в клыки, прячьтесь бабы и мужики,се упырь Петро почуял любовь и свободу.

А любовь у Петра – одна, а свободы – две или три,и теперь наши слезы текут у Петра внутри,и теперь наши кости ласкает кленовый веник,кто остался в живых, словно в зеркало, посмотри —в этот стих про черный-черный вареник.

2010

БЭТМЕН САГАЙДАЧНЫЙ

«Новый Lucky Strike» – поселок дачный, слышится собачий лайк,это едет Бэтмен Сагайдачный, оседлав роскошный байк.Он предвестник кризиса и прочих апокалипсических забав,но у парня – самобытный почерк, запорожский нрав.Презирает премии, медали, сёрбает вискарь,он развозит Сальвадора Даля матерный словарь.

В зимнем небе теплятся огарки, снег из-под земли,знают парня звери-олигархи, птицы-куркули.Чтоб не трогал банки и бордели, не сажал в тюрьму —самых лучших девственниц-моделей жертвуют ему.Даже украинцу-самураю трудно без невест.Что он с ними делает? Не знаю. Любит или ест.

2008

«У первого украинского дракона были усы…»

«Не лепо ли ны бяшет, братие, начаты старыми словесы…»

У первого украинского дракона были усы,роскошные серебристые усы из загадочного металла,говорили, что это – сплав сала и кровяной колбасы,будто время по ним текло и кацапам в рот не попало.

Первого украинского дракона звали Тарас,весь в чешуе и шипах по самую синюю морду,эх, красавец-гермафродит, прародитель всех нас,фамилия Тиранозавренко – опять входит в моду.

Представьте себе просторы ничейной страны,звериные нравы, гнилой бессловесный морок,и вот из драконьего чрева показались слоны,пританцовывая и трубя «Семь-сорок».

А вслед за слонами, поддатые люди гурьбой,в татуировках, похожих на вышиванки,читаем драконью библию: «Вначале был мордобой……запорожцы – это первые панки…»

Через абзац: «Когда священный дракон издох,и взошли над ним звезда Кобзарь и звезда Сердючка,и укрыл его украинский народный мох,заискрилась лагерная «колючка»,

в поминальный венок вплелась поебень-трава,потянулись вражьи руки к драконьим лапам…»,далее – неразборчиво, так и заканчивается главаиз Послания к жидам и кацапам.

2008

Боевой гопак

Покидая сортир, тяжело доверять бумаге,ноутбук похоронен на кладбище для собак,самогонное солнце густеет в казацкой фляге —наступает время плясать боевой гопак.

Вспыхнет пыль в степи:берегись, человек нездешний,и отброшен музыкой, будто взрывной волной, —ты очнешься на ближнем хуторе, под черешней,вопрошая растерянно: «Господи, что со мной?»

Сгинут бисовы диты и прочие разночинцы,хай повсюду – хмельная воля да пуст черпак,ниспошли мне, Господи, широченные джинсы —«шаровары-страус», плясать боевой гопак.

Над моей головой запеклась полынья полыни —как драконья кровь – горьковата и горяча,не сносить тебе на плечах кавуны и дыни,поскорей запрягай кентавров своих, бахча.

Кармазинный жупан, опояска – персидской ткани,востроносые чоботы, через плечо – ягдташ,и мобилка вибрирует, будто пчела в стакане……постепенно степь впадает в днепровский пляж.

Самогонное солнце во фляге проносят мимо,и опять проступает патина вдоль строки,над трубой буксира – висит «оселедец» дыма,теребит камыш поседевшие хохолки.

2010