Политика доброты. Сборник. - Тензин Гьяцо

Пацифизм, однако, не означает пассивности. «В конечном итоге, — продолжает он, — китайцам придется осознать, что Тибет — это отдельное государство. Если бы Тибет в действительности являлся частью Китая, тогда понравилось бы это тибетцам или нет, но им пришлось бы смириться. Однако дело обстоит иначе. Так что у нас есть все основания заявлять о своих правах».

Далай Лама проводит много времени, размышляя о том, что тибетский буддизм может привнести что-то свое и что-то взять из других учений. Например, он верит, что буддизм может показать марксизму путь создания подлинного социалистического идеала «не через силу, не через логическое обоснование, а через крайне осторожную, мягкую тренировку ума, через развитие альтруизма». Он видит очень много точек соприкосновения между своей верой и психологией, космологией, нейробиологией, общественными науками и физикой. «Очень многому мы, буддисты, должны научиться, изучая последние достижения науки. А ученые могут в свою очередь что-то взять из буддийских толкований действительности. Мы должны проводить исследования, а затем принимать результаты такими, каковы они есть. Если даже слова самого Будды не выдержат проверки, — говорит он, улыбаясь лучезарной улыбкой и ниспровергая святыни, — то и они должны быть отвергнуты».

Такой тихий радикализм временами смущает даже последователей Далай Ламы, преданных своему лидеру настолько, что они готовы отдать за него свою жизнь. В проект конституции, составленный им в 1963 году, Божественный Царь против воли своего народа включил пункт, который допускает его импичмент. Теперь же он размышляет о новых методах избрания следующего Далай Ламы — возможно, путем принятия системы выборов, существующей в Ватикане, либо путем избрания по старшинству. Он даже допускает возможность упразднения самого института правления Далай Лам. «Я думаю, время пришло — необязательно принимать решение быстро, но нужно начать более формальное обсуждение, с тем чтобы люди смогли подготовиться к этому внутренне».

Правитель тем временем будет продолжать в изгнании вести свою простую, полную самоотречения жизнь, близкую к буддийскому идеалу Срединного Пути, то есть не испытывая враждебности к миру, но и не становясь его заложником. Главный живой бог в буддийской традиции по-прежнему отказывается летать первым классом и считает себя, как это прозвучало прошлой осенью в беседе с представителями прессы, «простым буддийским монахом». Несмотря на то что он один из самых эрудированных знатоков самой, пожалуй, рассудочной из всех мировых философий, Далай Лама обладает даром в простых и понятных словах объяснять самую сущность Учения. Его ясный и практичный подход выражен в названии написанной им в 1984 году книги «Доброта, Ясность и Проникновение в Суть» (издательство «Сноу Лайэн Пабликэйшнз»), «Моя истинная религия, — говорит он в ней, — это доброта».

Это на самом деле редкое бедствие для китайцев: они поднялись против одного из тех немногочисленных людей, которых просто невозможно не любить. Пекин счел необходимым заклеймить его как «политический труп, бандита и предателя», а также как «мясника, у которого руки по локоть в крови» и который «питается человечиной». Однако каждый, кому посчастливилось встретиться с Далай Ламой, чувствует себя полностью обезоруженным перед его добродушием и теплотой, а также перед его удивительным обаянием, многократно усиленным его поразительной мягкостью.

Человеку со стороны может показаться, что жизнь живого Будды пронизана бесконечным одиночеством. Тем более что за последние годы умерли почти все самые близкие ему люди — его старший наставник, младший наставник, его мать и старший брат, бывший единственным товарищем его детских игр. Однако даже к этому, как и ко всему остальному, Далай Лама относится философски в глубочайшем смысле этого слова. «Старые друзья уходят, приходят новые, — говорит он жизнерадостно, как будто это само собой разумеется. — Это как дни. Один день проходит, наступает другой. Самое важное, чтобы он для вас много значил: значимый друг или значимый день».

Его жизнь

Интервью подготовлено Джоном Аведоном

Дж. А.: Каковы были Ваши первые ощущения, когда Вас признали Далай Ламой? Что, Вы думали, с Вами произошло?

Д. Л.: Я был очень счастлив. Мне это пришлось весьма по душе. Еще до официального признания я часто говорил своей матери, что поеду в Лхасу. Я любил, усевшись дома верхом на подоконник, воображать, что еду на лошади в Лхасу. В то время я был совсем малышом, но это запомнилось мне очень хорошо. Я горел желанием туда отправиться. Еще одна вещь, о которой я не упомянул в своей биографии, — это то, что вскоре после моего рождения на крыше нашего дома поселилась пара ворон. Они прилетали каждое утро, некоторое время сидели на крыше, а потом опять улетали. Это представляет особый интерес, поскольку подобные вещи происходили и после рождения первого, седьмого, восьмого и двенадцатого Далай Лам. Вскоре после того, как они появлялись на свет, прилетала пара ворон и устраивала себе гнездо на крышах их домов. В моем случае никто сперва не обратил на это внимания. Однако сравнительно недавно, примерно три года назад, моя мать в разговоре со мной это вспомнила. Она видела, как они утром прилетали, какое-то время гуляли по крыше, а потом улетали, с тем чтобы вернуться на следующее утро.Так вот, вечером того дня, когда родился первый Далай Лама, в дом его родителей ворвались разбойники. Родители убежали, бросив ребенка. На следующий день они вернулись, гадая, что случилось с их сыном. Они нашли ребенка в углу комнаты. Перед ним стояла ворона, оберегая его от возможного нападения. Позднее, когда Далай Лама Первый вырос и достиг высот в своей духовной практике, он во время медитации установил прямой контакт с божеством-защитником Махакалой. И тогда Махакала сказал ему: «Тот, кто, подобно тебе, утверждает учение буддизма, нуждается в защитнике вроде меня. В день твоего рождения я помог тебе». Так что, как мы видим, между Махакалой, воронами и Далай Ламами определенно существует связь.

Кроме того, произошел еще один случай, очень хорошо запомнившийся моей матери. Вскоре после прибытия в Лхасу я сказал, что мои зубы хранятся в ящичке, который находится в одном из домов Норбулинга. Когда они вскрыли ящик, то нашли зубные протезы, принадлежавшие Далай Ламе Тринадцатому. Я просто указал на этот ящик, утверждая, что там лежат мои зубы. Сейчас я этого уже не помню. Новая память, связанная с этим телом, оказывается сильнее. Прошлое Постепенно сжимается в размерах, становясь все менее различимым. Если я Не сделаю особого усилия, для того чтобы это вспомнить, данный эпизод не всплывет в моей памяти.

Дж. А.: Помните ли Вы процесс своего рождения или предшествующее ему пребывание в материнской утробе?

Д. Л.: В данный момент нет. Я не помню также, сохранялась ли память об этом у меня в детские годы. Однако существует один не очень показательный внешний признак, который, возможно, о чем-то и говорит. Дети обычно рождаются с закрытыми глазами. Мои глаза в момент прихода в этот мир были открыты. Это в какой-то степени может указывать на сохранение Ясности ума во время пребывания в материнской утробе.

Дж. А.: Что Вы чувствовали в детские годы в связи с тем, что взрослые относились к Вам, как к важной персоне? Вызывало ли такое почитание у Вас чувство беспокойства или даже страха?

Д. Л.: Тибетцы — очень практичные люди. Старшие по возрасту никогда не стали бы ко мне относиться подобным образом. Кроме того, я обладал большой уверенностью в себе. Когда я впервые подъехал к Лхасе через Дебутангскую долину, навстречу мне выступил нечунгский оракул, чтобы еще раз подтвердить правильность выбора. Его сопровождал пожилой, всеми уважаемый и достигший высокой духовной реализации геше из школы Лузелинг Дрепунгского монастыря. Его глубоко волновало то, был ли я избран по праву или нет. Сделать ошибку при выборе Далай Ламы было бы очень опасно. Понимаете, это был религиозный человек, а не правительственный деятель. Он вошел в палатку, где я находился с группой наблюдателей, и вынес свой вердикт: вне всяких сомнений, выбор сделан верный. Так что, как видите, несмотря на то что некоторые досточтимые и праведные старцы желали лично удостовериться в правильности решения, я, судя по всему, недурно сыграл свою роль, заставив их в это поверить. (Смеется.) Мое положение никогда не вызывало у меня чувства дискомфорта. Чарльз Белл заметил, что я относился ко всему весьма просто. Что касается страха, то мне очень хорошо запомнился один случай. Однажды вечером мне захотелось навестить свою мать, приехавшую вместе с остальной семьей в Лхасу. Я находился в палатке регента. У входа стоял здоровяк-телохранитель. Был вечер, солнце клонилось к закату, и на фоне этого — огромный человек с поврежденным глазом. Я помню, что очень испугался, у меня просто душа ушла в пятки. Так я и не решился покинуть палатку.