Заколдованная страна - Вячеслав Пьецух

– Жива хоть осталась? – спросила Вера.

– Жива-то она жива, да вот только что-то по-русски разговаривать перестала.

Ольга, в свою очередь, тоже поинтересовалась:

– И по-каковски она теперь говорит?

– А ни по-каковски не говорит, потому что в юности она получила довольно плачевное образование. Так, знаками объясняется: да – кивает, нет – показывает язык.

– Вот до чего доводит у нас людей реальный социализм! – гневно сказала Вера. – Народ уже по-русски отказывается разговаривать. Неужели Ленин был настолько легкомысленный человек, что ведать не ведал, к чему идем?!

Я сказал:

– Несмотря на некоторые пригорки и ручейки, очевидно следующее: Ленин – это одна из величайших фигур в истории человечества. Ведь с вавилонского столпотворения не было примера, чтобы кто-то соединил в сокрушительный кулак несколько тысяч отчаянных идеалистов и воплотил бы в жизнь несбыточную мечту! Если бы Ленин поставил целью изменить скорость вращения Земли вокруг Солнца, то эта задача оказалась бы не более фантастичной, а он ведь, собственно, изменил… Правда, новая скорость получилась безжизненной, что ли, но это другое дело. Теперь – вопрос: почему всем симпатичен Александр Македонский, который всего-навсего покорил тогдашнюю ойкумену, почему никто не в претензии к Бонапарту, хотя он тоже был банальный завоеватель, да еще и выскочка, не совсем даже чисто балакавший по-французски, почему человечество по сей день влюблено в Иисуса Христа, объявившего нам спасение, которым воспользоваться практически невозможно, и говорившего о себе «Не мир я принес, но меч», а Ленин, попытавшийся реализовать вековую мечту о том, что кто не работает, тот не ест, – интриган, узурпатор и злостный идеалист?! Вера мне возразила:

– Ну вы тоже сравнили – Ленина и Христа!

– Попомните мои слова, – провозгласил я: – через двести лет Владимир Ильич будет пользоваться такой же репутацией у человечества, как и Сын божий. Собственно, их гораздо больше соединяет, нежели разъединяет, если взяться за дело трезво. И тот, и другой возглавили два самых кардинальных переворота в истории цивилизации на Земле, и тот, и другой стали жертвами собственного учения, и тот, и другой желали невозможного и возлагали на людей обязательства не по силам, ну и, конечно, идеи ими руководили одни и те же, только Христос пытался преобразовать мир, идя, так сказать, от внутреннего к внешнему, а Ленин – наоборот.

– Ленин немецкие деньги брал! – заявила Вера.

– Да ведь и Христос был не пай-мессия' Кто воду превращал в вино? Кто апостолов своих обзывал последними словами? Кто грозил вечными муками – заметьте, не девятью граммами в затылок, а вечными муками – тем, кто не разделяет его учение? Да и распяли-то Христа не за то, что он призывал любить врагов своих, а за то, что он провозгласил себя царем иудейским. Я уже не говорю о сталиных, троцких и бериях во Христе, которые ради церковного тоталитаризма шли на такие пакости, что тут, собственно, не о чем говорить. Наконец, у Христа есть то громадное преимущество, что он не дожил до торжества своего этического учения, а Владимир Ильич дожил. Скончайся он от вражеской пули что-нибудь 27 октября 1917 года, он бы точно затмил Христа!

Только я приостановился, чтобы перевести дух, как над головой у меня что-то треснуло и угрозливо зашуршало Я посмотрел в потолок: потолок как потолок, весь в жидко-кофейных пятнах затейливой конфигурации, больше вроде бы ничего. Я ткнул пальцем вверх и поинтересовался:

– Это еще что такое?

– Наверное, потихоньку рушатся перекрытия, – спокойно сказала Вера.

– Так и потолок обвалиться может, – несмело предположил я.

– А почему бы и нет, – спокойно сказала Вера.

Вот ведь какая сложилась гадкая ситуация: мало того, что с минуты на минуту можно было ожидать бывшего Ольгиного супруга, вооруженного топором, еще и потолок мог в любое мгновение обвалиться!

– Зато между христианством и ленинизмом существует та принципиальная разница, – объявила Ольга, – что учение Христа вечно, а от социализма через пятьдесят лет не останется и следа

– А мне кажется, – сказал я, – что через пятьдесят лет только все и начнется. То есть через пятьдесят лет только-только проклюнется у нас настоящий социализм. Как станет нам ясно, что вокруг, на Западе и на Востоье, уже давно расцвел вот именно что реальный социализм, так и мы сразу схватимся за голову – дескать, родоначальники строя, а сами живем в условиях восточно-западной деспотии. И это прозрение вовсе не за горами, потому что надо принять в расчет пристойная жизнь труженика во всем промышленном мире – это, ребята, социализм, и даже главное следствие Великой Октябрьской социалистической революции. Вовсе не то, что мы уничтожили частную собственность на средства производства, разгромили гитлеровскую Германию, запустили в космос первого человека, а то, что, скажем, английский рабочий ест от пуза, одет как человек и разъезжает в собственном автомобиле – вот главное следствие Октября!

– Ну, все-то у нас наперекосяк! – со страданием в голосе сообщила Ольга и прижала к щеке ладонь. – Устраиваем революцию, вляпываемся в четырехлетнюю гражданскую войну, разоряем собственное сельское хозяйство… ну и так далее, и все для того, чтобы английский рабочий ввалился в богатство, как мышь в крупу. Вы можете себе представить эту самую Англию, которая пошла бы на уничтожение английской интеллигенции того ради, чтобы в Нижнем Тагиле появилось в продаже мясо? Вот уж, действительно…

И тут Ольга запела известную комсомольскую песенку, но запела ее протяжно и печально-печально, как саратовские страдания:

Я хату покинул,Пошел воевать,Чтоб землю в ГренадеКрестьянам отдать,Прощайте родные!Прощайте семья!«Гренада, Гренада,Гренада моя!…»

А потом сказала:

– Ненормальный, конечно, народ, чокнутый, не в себе. Главное, кто его просил национализировать земли в Гренаде, кто?!

Я пропустил последнее замечание мимо ушей, потому что впал некоторым образом в сомнамбулическое состояние. Вроде бы и пустяковую песенку спела Ольга, а я в результате был очарован, заворожен. Батюшки светы! и откуда в женском пении русских песен эта грустная сила, эта лютая нежность, это непоколебимое спокойствие вечной жизни, или, может быть, сама угрюмая наша родина напрямую дает о себе знать через женские голоса, как господь бог дает о себе знать через исключения, подтверждающие правило, и через случайности, образующие закономерность, как духи с того света дают о себе знать через столоверчение, как грядущее – через истерики психопатов?… Правда, и песни у нас сами по себе вроде молитв, точно они не песни в настоящем смысле этого слова, а светлые жалобы, положенные на музыку, и вот что любопытно чисто в историческом отношении: всегда ли, изначально ли были они такими? Да нет, кажется, вроде бы не было у древних славяно-россов особых оснований для беспросветной тоски, хотя и жили они сравнительно тихо, вдали от шума и гама тогдашних цивилизаций. Даже напротив: славянские племена, тяготевшие к Славии с центром в Великом Новгороде, бодро налаживали демократическую государственность, в чем-то сродни афинской, вовсю торговали со скандинавами, ливами и германцами, а посадский Гостомысл во времена басилевса Юстиниана I совершил посольство в Константинополь; на юге же, в Куявии, – это задолго до того времени, как внуки Карла Великого, именно Карл Лысый, Людовик и Лотарь, поделили в Вердене между собой дедовскую империю – Русь установила княжеское правление, впрочем, не распространявшееся за пределы Полянских земель подконтрольных киевскому конунгу, он же князь. Как раз потому, что малочисленная, но боевитая русь верховодила в этом прагосударстве, долго ли, коротко ли, приспела пора наших завоевательных операций. Были они поначалу угловатыми, что ли, похожими скорее на пробу сил. И это немудрено: военные навыки руси еще не получили распространения среди миллионного славянства, преданного мирному житию, к варягам оно, наверное, исстари присматривалось с тихим неодобрением, уже в силу исторически сложившегося характера не принимая их ратный образ жизни и «варяжскую буесть», а от древнейших воинственных соседей – скифов, которые пили кровь первого поверженного врага и делали колчаны из кожи правой руки да еще с ногтями, – переняли только способ вялить мясо под конским седлом и нелюбовь ко всему чужому. Но, как бы там ни было, со временем славяно-россы начали последовательно наседать на владения Византии, второго Рима. Еще загадочный вождь Бравлин. который, может быть, звался ярлом, брал приступом Сурож, теперешний город Судак в Крыму. Потом последовал анонимный поход против города Амастриды, столицы провинции Пафлагония, расположенного неподалеку от теперешняго Синопа. И вот в середине IX века от рождения Христова русские конунги один за другим стали ходить походами на Царьград, как наши называли Константинополь, и около трех столетий не давали ему покоя. Трудно сейчас сказать, чем были вызваны эти последовательные набеги, потому что прежде славяне и византийцы жили в согласии, по-соседски, – наши купцы даже имели свою постоянную резиденцию в предместье св. Мамы – и, кажется, военная страда разразилась нежданно, вдруг; скорее всего боевая русь разрослась к тому времени в широкую общность уже и этнического порядка, во всяком случае, достаточно удельновесомую для того, чтобы предпринять угловатую пробу сил, чтобы и людей посмотреть, и себя показать – отчего-то думается, что это был главный мотив агрессии; норманны воевали у соседей, включая очень уж отдаленных, потому что были бедные и в силу чисто географических обстоятельств не могли себя прокормить, гунны потому вторглись в Центральную Европу, что просто-напросто были кочевники, а наши славяно-россы, объевшиеся на сказочных черноземах, с князя Оскольда, по-моему, исключительно для того ходили походами на Царьград, чтобы и людей посмотреть, и себя показать, но главное – людей посмотреть, ибо, будучи европейцами крови, стосковались в своей отдаленной периферии и были не прочь вооруженной рукой проложить себе путь к свету исконных цивилизаций.