Империя боли. Тайная история династии Саклеров - Патрик Радден Киф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И все же в отдельные моменты Артур видел другой мир - жизнь за пределами его существования в Бруклине, другую жизнь, которая казалась ему достаточно близкой , чтобы прикоснуться к ней. Время от времени он отрывался от своего суетливого графика и рысью поднимался по каменным ступеням Бруклинского музея, проходил через рощу ионических колонн и попадал в огромные залы, где восхищался выставленными произведениями искусства. Иногда он добирался до Манхэттена, до позолоченных дворцов на Парк-авеню. На Рождество он доставлял огромные букеты цветов и, проходя по широким проспектам, заглядывал через ярко освещенные окна в квартиры и видел, как внутри мерцают рождественские огни. Ему нравилось, когда он входил в большое здание со швейцаром, держа в руках цветы, сходил с холодного тротуара и попадал в бархатное тепло вестибюля.
Когда в 1929 году разразилась Великая депрессия, несчастья Айзека Саклера усугубились. Все его деньги были вложены в недвижимость, и теперь они ничего не стоили: он потерял то немногое, что у него было. На улицах Флэтбуша мужчины и женщины с несчастным видом вставали в очереди за хлебом. Агентство по трудоустройству при Эразмусе стало принимать заявления не только от студентов, но и от их родителей. Однажды Айзек собрал трех своих сыновей. С вызывающей вспышкой старой семейной гордости он сообщил им, что не собирается разоряться. Он ответственно распорядился своими скудными средствами и, по крайней мере, смог оплатить счета. Но у него ничего не осталось. Айзек и Софи отчаянно хотели, чтобы их сыновья продолжили образование - поступили в колледж, продолжали подниматься по карьерной лестнице, делали все то, что должен был делать молодой человек с амбициями в Америке. Но у Айзека не было денег, чтобы заплатить за это. Если бы мальчики Саклер хотели получить образование, им пришлось бы финансировать его самим.
Должно быть, Исааку было больно говорить об этом. Но он настаивал на том, что не дал своим детям ничего. Напротив, он подарил им нечто более ценное, чем деньги. "То, что я дал вам, - самое важное, что может дать отец", - сказал Айзек Артуру, Мортимеру и Раймонду. По его словам, он дал им "доброе имя".
Когда Артур и его братья были детьми, Софи Саклер проверяла, не заболели ли они, целуя их в лоб, чтобы измерить их температуру губами. Софи обладала более динамичным и напористым характером, чем ее муж, и с того времени, когда ее дети были маленькими, очень четко понимала, чего она хочет для них в жизни: она хотела, чтобы они стали врачами.
"К четырем годам я уже знал, что буду врачом", - позже рассказывал Артур. "Родители промыли мне мозги, что я буду врачом". И Софи, и Исаак считали медицину благородной профессией. В XIX веке многие врачи считались продавцами змеиного жира или шарлатанами. Но Артур и его братья родились в период, который называют золотым веком американской медицины, - в начале XX века, когда эффективность медицины и авторитет медицинской профессии значительно возросли благодаря новым научным открытиям, касающимся источников различных болезней и лучших способов их лечения. Как следствие, в еврейских иммигрантских семьях нередко стремились к тому, чтобы их дети занимались медициной. Врачи считались морально чистыми, а их профессия служила общественному благу и сулила престиж и финансовую стабильность.
В год биржевого краха Артур окончил Эразмус и поступил в Нью-Йоркский университет на факультет доврачебной подготовки. Ему нравился колледж. Но денег у него не было. Его книги были подержанными или одолженными и часто разваливались на части. Но он скреплял их резинками и усердно учился, изучая жизни древних мыслителей-медиков, таких как Алкмеон из Кротона, который определил мозг как орган разума, и Гиппократ, так называемый отец медицины, в знаменитом наставлении которого "Прежде всего не навреди" была закреплена сама идея честности врачей.
Несмотря на тяжелую учебную нагрузку, Артур как-то умудрялся продолжать интересоваться внеклассными занятиями, работая в газете колледжа, юмористическом журнале и ежегоднике. По вечерам он находил время для посещения художественных курсов в Cooper Union и пробовал свои силы в фигуративном рисовании и скульптуре. В редакционной статье, написанной примерно в это время, Артур писал, что эклектичный подход к внеклассным занятиям "вооружает студента взглядом на жизнь и ее проблемы, который во много раз повышает эффективность и полезность техник и фактов, которые он приобрел в рамках формальной учебной программы". В обеденное время он обслуживал столики в студенческом кафе на территории кампуса. В свободные часы между занятиями он устроился работать продавцом газировки в кондитерском магазине.
Артур посылал деньги Софи и Айзеку в Бруклин, а учил братьев, как сохранить работу, которую он передал им . Для Артура Морти и Рэй всегда оставались его "младшими братьями". Возможно, дело было в кризисе Депрессии, когда Артур был вынужден обеспечивать собственных родителей, или в его возвышенном статусе первенца, или просто в его властном характере, но было ощущение, что он функционировал меньше как старший брат для Мортимера и Рэймонда и больше как родитель.
В те времена кампус Нью-Йоркского университета находился в Бронксе, в самом центре города. Но Артур с воодушевлением отправился в великий мегаполис. Он посещал музеи, его шаги гулко отдавались в мраморных галереях, названных в честь великих промышленников. Он водил свидания в театр, хотя мог позволить себе билеты только в стоячие места, чтобы они смотрели все представление на ногах. Но больше всего он любил устраивать свидания с круизом вокруг нижнего Манхэттена на пароме Статен-Айленд.
К моменту окончания колледжа в 1933 году Артур заработал достаточно денег (в эпоху рекордной безработицы), чтобы купить для своих родителей еще один магазин с жилыми помещениями в задней части. Он был принят в медицинскую школу при Нью-Йоркском университете и сразу же поступил, проходя полный курс обучения и редактируя студенческий журнал. Есть фотография Артура, сделанная в этот период. Он одет в элегантный костюм, уравновешен, серьезен, в руке ручка. Кажется, будто его только что прервали на полуслове, хотя фотография явно
