Финская баня - Владимир Домашевич

Переход от семьи Хапайнена к политике произошел настолько естественно, что Колотай даже не заметил, это случилось как–то само по себе. Да и что ему, в конце концов, до семьи Хапайнена? Хотя если подумать, то он будет жить — или служить — в их семье…

Дорога наконец сделала резкий поворот налево, это, кажется, на юг, лес постепенно стал редеть, а потом и совсем закончился. Они ехали по ровному полю, в конце которого — а может, и не в конце — показались строения. С окнами — избы или дома, без окон — какие–то хозяйственные постройки: гумна, сараи, сеновалы, небольшие с трубами — бани, финские бани, черт подери! Бани! Подумать только — он будет мыться в финской бане! Ха! Думал ли? Гадал ли? И в снах не снилось. А вот же — совсем близко…

Но некоторые дома с разными строениями не были скучены, как у нас в деревне, а стояли поодаль, и походили скорей на хутора, чем на деревню. Хотя дома или избы здесь были «неравные», как писал наш Якуб Колас о полесской деревне, одни меньшие, другие большие, одни имели три–четыре постройки при доме, а другие — одну или две. И по виду тоже отличались: были небольшие, деревянные, а попадались и высокие, кирпичные, с двумя верандами, с двумя дымоходами.

Не успели они приблизиться к одному из деревянных домов с двумя дымоходами, как на них бросилась большая рыжая собака с черной мордой, громко залаяла, но не сердито, как лает собака на незнакомого человека, а словно шутя, встречая хозяина. Действительно, собака приветствовала Хапайнена, который свернул с дороги и подъезжал к дому, огороженному невысоким забором из жердей.

— Тэрвэ, тэрвэ, Каптээни, — сказал Хапайнен, слезая с возка, собаке, которая прыгала вокруг него на задних лапах, пытаясь лизнуть лицо. И добавил еще несколько слов — все той же собаке, но не сердито, а добродушно.

Колотай тут же вспомнил, что это слово «тэрвэ» ему говорил финский солдат, когда его, оглушенного, брали в плен. Скорее всего, оно означает «привет».

— Распрагай каня, — сказал почти по–белорусски Хапайнен своему новому работнику и вроде улыбнулся, приоткрыв тонкие губы под заиндевевшими усами. Это были его первые слова за всю дорогу — в конце дороги!

Колотай сполз с возка и будто на чужих ногах пошел к коню — ноги сильно окоченели и плохо слушались.

Коник, почуяв рядом чужого человека, прижал уши, но Колотай смело погладил его морду, снимая рукавицей густой иней по всей голове. Конь как–то безмятежно фыркнул и залязгал удилами, словно прося, чтобы его разнуздали, что Колотай тут же и сделал, немного стянув вниз недоуздок с головы коня. Начинал распрягать он с вожжей: отцепил от колец узду, собрал в моток, продел концы, сделав продолговатую скрутку. Потом рассупонил хомут, завязал супонь на кольце, чтобы не мешала, затем развязал ремень на седелке, после чего уже вынул дугу из гужей, сбросил шлею вместе с хомутом и положил на передок возка. Конь встрепенулся, стряхивая с себя густой иней, тихонько заржал, будто прося воды. Но поить разогретого коня никто не будет, Колотай это знал. Нужно его только накрыть чепраком, что он и сделал, взяв на сиденье, с которого они только что встали, толстый чепрак, еще, кажется, теплый от их ягодиц и бедер.

Хапайнен смотрел на работу своего помощника и был, видимо, доволен: свой парень, знает крестьянскую работу. Он так же, как это делали мужчины в Беларуси, стал бить руками крест–накрест по туловищу, чтобы согреться и размять руки после долгой дороги.

Тут дверь веранды открылась, и к ним вышел молодой высокий парень без шапки, коротко подстриженный, в коричневом свитере грубой вязки, в расклешенных серых штанах, заправленных в короткие голенища сапог–валенок, которые у финнов называются пексы, это Колотай уже знал.

— Тэрвэ! — сказал он.

Скорее всего, это был сын Хапайнена, потому что сходство бросалось в глаза: одинаковые, слегка кругловатые носы, форма рта, круглые большие глаза.

— Тэрвэ, тэрвэ, прывет! — ответил Хапайнен и что–то еще стал говорить ему, будто отчитывал, нажимая на удвоенные звуки.

Тот провел ладонью по волосам, сказал «кюлля, кюлля», внимательно осмотрел нового человека в маскхалате и русских валенках, подошел к нему и подал руку, сказав «Юхан», это его имя — так понял Колотай и ответил — «Василь».

Парень забрал у Колотая коня, похлопал его по шее и повел в сарай, большое длинное строение в стороне от дома и от улицы. А они, хозяин и его новый помощник, собрали сбрую, бросили все на возок и потянули следом за конем: Хапайнен впрягся в оглобли, а Колотай подталкивал сзади, — возок громко скрипел подкованными полозьями.

Эта короткая хозяйственная разминка показалась Колотаю чем–то вроде доброго знака. Мужчины приняли его хорошо, а это главное, — отметил про себя Колотай.

Изба, или дом — Колотай не знал, была на две половины, они зашли в левую, хорошо протопленную — а может, так показалось с мороза? — на четыре небольших окна, через которые еще пробивался дневной свет. Они разделись. Колотай снял наконец свой маскхалат, за ним — кавалерийский бушлат, хотя никаким кавалеристом он не был, собирался снять и теплую жилетку, но передумал. Хотел остаться в валенках, но хозяин подвинул к нему мягкие войлочные тапки и указал на них пальцем.

И здесь они все делали молча: раздевались, мылись, утирались, можно было подумать, что хозяин немой. Как ни странно, Колотаю это нравилось больше, чем расспросы, желание собеседника влезть в твою душу, выведать все, что его интересует, чтобы потом создать для себя твой портрет, а какой — это уже только ему будет известно. Они собирались перейти в другую половину дома, как вдруг хозяин спросил Колотая:

— У тебя какая–то фамилия неруски… Откуда ты? Польски?

— Я белорус, — ответил Колотай. — Беларусь — это край между Россией и Польшей. Территория у нас почти в два раза меньше вашей, а население сейчас, после присоединения Западной Белоруссии, в два раза больше, чем у вас.

— Скажи честно, ты хочешь домой? — немного подумав, спросил Хапайнен.

Такого поворота беседы Колотай не ожидал, это его насторожило, но ответил:

— Очень хочу. А если бы я сказал «нет», вы не поверили бы.

— Значит — да, кюлля? По нашему да — это кюлля, а нет — эй, а тэрвэ — это привет. Понял?

— Запомню навсегда, — сказал Колотай. — Кюлля, эй, тэрвэ.

— Хювя он — хорошо, запомни и это слово — хювя он. Но главное не это. У меня есть план, как тебе бежать, но пока не будем об этом. Подождем.

— Хорошо, хювя он, — ответил Колотай и протянул руку Хапайнену, крепко пожав, как в тот раз, когда они только увиделись.

Хапайнен ответил таким же крепким пожатием — в знак согласия.

Они пошли в другую половину дома: хозяин — первый, Колотай — за ним. И оказались на кухне. Здесь было намного теплее, чем в той половине, сразу ударили в нос запахи готовящейся пищи, повеяло чем–то знакомым, от чего Колотай успел уже отвыкнуть.

У плиты со множеством конфорок, от которой веяло горячим духом, стояла невысокая, средних лет женщина в темном платье, поверх которого был надет белый кухонный фартук, завязанный сзади. На голове у нее красовался синий вязаный чепчик с козырьком и наушниками, очень напоминающий уменьшенную военную финскую ушанку, из–под которого выбивались светлые, слегка вьющиеся, льняного цвета волосы. Лицо ее оживляли подвижные внимательные глаза, которые то увеличивались, то уменьшались — в зависимости от того, как она реагировала на услышанное.

Она повернулась к ним, как–то сильно удивилась или испугалась, потом растерянно улыбнулась, произнеся уже такое знакомое Колотаю «тэрвэ», и кивнула головой — как поклонилась.

— Это моя жена Марта, — сказал хозяин Колотаю. — Через час она нас накормит, а теперь, с дороги, мы сходим в нашу финскую баню–сауну, смоем все свои грехи, как у нас говорят.

Разговор они закончили, хозяйка сходила в левую половину, где мужчины только что раздевались, и через несколько минут принесла два свертка белья. Один вручила мужу, второй ему: березовый веник, свежее белье, большое полотенце, мыло, мочалка — все, что нужно для бани.

Пошли они вдвоем, сын Юхан должен был присоединиться к ним немного позже — занимался хозяйством. Баня–сауна состояла из трех, даже четырех частей или комнат: предбанник, моечное отделение, парилка и небольшая ванная комната, в которой стояла большая эмалированная ванна, что очень удивило Колотая. Эмалированная ванна в такой глуши, среди лесов и болот. Кто ее сюда доставил, и сколько она стоила бедному Хапайнену! Но главной была парилка: каменная печка, в которую вмурована железная бочка, обеспечивала водой — горячей водой. А вот откуда берется пар, Колотай так и не понял…

В предбаннике они разделись догола, было даже немного холодно, но вот вошли в моечное отделение, держа в руках веники, мочалки и мыло, — здесь дух уже был нормальный, чувствовалось, что баню протопили давно, и она дышит жаром как положено. А что же там в парилке? О, здесь жара, даже лицо жжет, воздух сухой, как в овине, нужно его смягчить водой, что Хапайнен и делает: поливает камни тонкой струйкой из деревянной шаечки с длинной ручкой, напоминающей подойник. Такую шаечку получил и Колотай, он опускал свой веник в воду и обливался, чтобы не так жгло кожу. И кажется, от него самого начинал идти пар, а с лица пот тек просто ручьем, особенно с носа.