Финская баня - Владимир Домашевич

Но такая мирная и довольно спокойная картина продолжалась недолго. И это естественно для военного времени. Вдруг среди этой беззаботности прозвучал выстрел, и в небо над поляной пошла, потрескивая, красная ракета. Сигнал тревоги? Еще не успела ракета сгореть, как лес вокруг поляны–озера ожил, загремел выстрелами: палили винтовки, автоматы и пулеметы. Огонь был прицельный, потому что те, кто стоял — тут же падали, скошенные пулями. Погибали и лежавшие, и сидевшие — целились снайперы. Пули вспарывали снег, пробивали лед, летели в воздух ледяные осколки, начала фонтанировать вода. Лежавшие вынуждены были вставать, но тут же их косили пули невидимых врагов, стрелявших из зарослей, которые окружали поляну–озеро. «Что же это творится?» — спросил Колотай у бойца, лежавшего рядом, они почти соприкасались головами в своих шапках–ушанках серого цвета. Тот лишь хлопал глазами, рот его был открыт, а зубы стучали, как у голодного волка. Говорить он не мог, только пожал плечами. Автомат парень держал обеими руками, как мать маленького ребенка, прижимая к груди. Видимо таким образом думал уберечь себя от беды. «Что это творится?» — спрашивал уже сам у себя Колотай — и не мог дать ответ. Выстрелы гудели, шумели, стонали, отдавались эхом, падали бойцы, белый снег местами окрасился кровью. Людей охватила паника, они были просто ошеломлены происходящим вокруг рядом с ними, но ничего не могли сделать, чтобы как–то изменить ситуацию в свою пользу: они были беспомощны, как дети на глубокой воде. Их просто расстреливал невидимый противник, как куропаток на белом снегу: каждая пуля находила свою цель. А они, кто еще оставался жив, не могли ответить ему тем же: они не видели врага, они были как слепые, как с завязанными глазами.

Василь Колотай лежал, зарывшись в снег, чего–то ждал, а чего — и сам не знал. Ждал какой–то команды или конца стрельбы? Скорее всего, — конца стрельбы, потому что, если она будет продолжаться еще столько же, то из них здесь мало кто останется в живых. И вот среди этого беспорядочного и непрекращающегося грохота выстрелов он услышал отличающийся выстрел из ракетницы и тут же увидел зеленую ракету, взлетевшую оттуда же, откуда до этого красная. Она описала дугу над поляной, долетела до земли и погасла. И произошло чудо: стрельба смолкла — словно дирижер взмахнул палочкой и вдруг перестал играть несуразную мелодию большой оркестр. Трудно было поверить в это, но так оно и случилось: ни одного выстрела! Однако никто не спешил вставать, потому что никто не поверил, что обстрел закончился. Колотай, подняв голову, посмотрел налево, глянул направо. Бойцы лежали рядом и слева, и справа, и впереди — вокруг, как снопы. Одни шевелились, другие не подавали признаков жизни или просто затаились — трудно было понять.

«Пора вставать», — сам себе сказал Колотай и поднялся на колени, а потом встал во весь рост. «Где командиры? — спросил сам у себя. — Почему не слышно команды?» Кое–где на чистом белом поле, где лежали неподвижно или шевелились бойцы в белых халатах, местами заляпанных кровью, он увидел отдельных смельчаков, которые, встав, поворачивали оружие к лесу и начинали стрелять — кто длинными, кто короткими очередями. Но странно, что ответа из леса нет, будто там и действительно никто не притаился. «Переводят патроны», — подумал Колотай, но и сам перезарядил автомат, посмотрел, не видно ли чего подозрительного неподалеку в заснеженных кустах на окраине поляны, откуда недавно бил пулемет, и дал длинную очередь, сбивая снег с ветвей. Всего только! «Нет, так воевать нас никто не учил! Дайте мне противника!» — снова сказал сам себе Колотай и направился к дороге, переступая через тела товарищей — живых и неживых. Но не успел дойти: опять красная ракета взвилась над поляной–озером — и тут же на бойцов обрушился новый шквал огня, еще, казалось, более плотный, чем после первой красной ракеты. Все, кто стоял, вмиг попадали — кто живым, а кто убитым. «Добивают, гады! — со злостью подумал Колотай про финнов. — Завязали мешок и добивают. Вот это баня! Финская баня, черт подери!»

Он упал и пополз к дороге, оттуда было проще скрыться в лесу. Между тем, поляна–озеро начала покрываться водой, снег впитывал ее, как губка, тонкий лед, теперь побитый пулями, готов был проломиться под тяжестью стольких людей. Они давили на лед, лед давил на воду, и она рвалась на поверхность. Подальше от воды, подальше, не то намокнешь, тогда конец. Здесь мороз не то что у нас… Подальше от воды, подальше от беды… Кто–то выстрелил ему вдогонку, пуля просвистела у самого уха… Может, это была не его пуля, ведь если бы его, то он ее не услышал бы, это знал с чужих слов, из чужого опыта…

Колотай ползет, а сзади, слева на поляне–озере бушует гроза: строчат, будто швейные машинки, пулеметы, бьют с короткими перерывами винтовки, захлебываются, частят автоматы, тут и там слышатся взрывы гранат. Нет, такого пекла ему еще не приходилось слышать и видеть. Скорее в кусты, скорее! Автомат мешает ползти, хочется отбросить его как ненужную вещь, но что–то как бы останавливает: ты отвечаешь за него головой. Головой, не чем–нибудь! Так пусть уж будут вместе — голова и автомат. Хотя в такой ситуации не думается о том, что будет, человек живет мгновением, им управляет скорее не разум, а инстинкт самосохранения, он диктует, он ведет…

Так оно и случилось: очутился в кустах за дорогой, уже выбирал момент, чтобы встать, как вдруг заметил возле своей головы две пары пексов–валенок и обомлел — финны! И тут же получил чем–то тяжелым по голове — и все исчезло. Кажется, очнулся сразу, потому что финны стояли над ним так же близко, как и до этого, направив на него карабины.

— Вставать! — сказал резко тот, который был ближе к Колотаю, рослый и крепкий.

Колотай пошевелился, будто проверяя, способен ли он стоять на ногах, встал на колени, повертел головой — вернулась ли она на место после короткого беспамятства и, опираясь руками на утоптанный снег, тяжело поднялся на ноги. Автомат его остался лежать на снегу.

— Руки, руки! — сказал второй финн, щуплее первого, в таком же белом, уже изрядно поношенном — с темными пятнами — маскхалате–комбинезоне с капюшоном и ткнул ему стволом карабина в грудь. — Тэрвэ! — добавил по–фински, и оба захохотали. Смех был короткий, чувствовалось, что они еще не остыли после боя.

Колотай нехотя поднял руки, а что такое «тэрвэ», он не знал, но ему показалось, что это означает «конец». Тем временем щуплый подобрал автомат со снега, проверил, заряжен ли, повесил на шею. Финны о чем–то заговорили между собой, чужой незнакомый язык показался ему несуразным, смешным, и если бы он не стоял здесь с поднятыми руками, то, возможно, захохотал бы. Но сейчас было не до смеха: такого конца он не ожидал. Его охватила слабость, словно из него выпустили кровь. О каком–то сопротивлении он даже не думал. Получилось что–то похожее на детскую игру: чего разлегся, вставай, пошли! Все просто как дважды два.

Между тем стрельба на поляне постепенно слабела. Стреляли короткими очередями из автоматов, бухали винтовочные выстрелы, пулеметы почему–то молчали — они сделали свое дело. «Добивают, гады, — подумал Колотай. — Добивают… Пусть бы уже добили и меня, хоть позора не было бы. А теперь что: плен?»

II

Белая заснеженная дорога для Василя Колотая закончилась тогда, когда их, человек тридцать, случайно уцелевших после бойни у Кривого Озера, пригнали в небольшой городок за несколько десятков километров от фронта и разместили в подвале двухэтажного дома, принадлежащего муниципалитету, и отдали в распоряжение местной жандармерии. Такого унизительного, позорного конца похода никто не ожидал. Настроение было угнетенное, даже мрачное. Хотя уже то, что их загнали в глубокий тыл, вселяло надежду остаться в живых, уцелеть. На войне, как ни крути, это что–то да значит. После такой страшной, внезапной гибели своих товарищей они могли чувствовать себя чуть ли не счастливчиками: пули их не задели. Они поменяли свой статус — и из бойцов действующей армии превратились в бесправных пленных в чужой стране, которая теперь может сделать с ними все, что пожелает. Им не сказали, что их ждет дальше, только пожилой, уже седой жандармский вахмистр, старательно подбирая русские слова, сообщил им, что их судьба должна скоро решиться, советовал потерпеть и сильно не переживать.

Да уж, переживать нечего было. Они ничего не знали о том, что сейчас происходит на фронте, кто кого «гнет» и кто кого «давит», но после разгрома их бригады у многих совсем пропал аппетит, потому что вера в скорую победу над финнами как–то сама по себе стала развеиваться. Финны защищаются упорно, к тому же у них хорошие отношения с французами и англичанами, и если те начнут помогать, нашим будет еще тяжелее, чем сейчас. А аппетит пропал еще и потому, что здесь их кормили, как обычно кормят пленных: чем попало и два раза в день. Еще хорошо, что два, могли бы и один раз: они советские пленные, вчерашние враги, которые пришли на их землю с оружием в руках и хотят эту землю присвоить себе. Если не всю, то большой кусок Карельского перешейка, чтобы ликвидировать угрозу колыбели большевистской революции — Ленинграду.