История германского народа с древности и до Меровингов - Карл Лампрехт

в то время, когда французские бюргерские милиционеры в горячих схватках во время сражения при Бувене (в 1214 г.) предъявили уже притязания на бюргерский характер французского национального сознания; немецкие бюргеры не занимали еще подобающего им места и тогда, когда итальянец Фома Аквинский, руководствуясь опытом своего отечества, впервые изложил основы теории национального государства. Хотя уже в половине тринадцатого столетия империя безнадежно распалась и лишь с трудом была вновь восстановлена позже, однако взоры городского сословия, призванного руководить нацией в Германии, обращены были на обманчивый блеск императорской короны. Велись споры с чужеземными мечтателями, романтиками и поэтами на тему, почему именно на долю немцев выпала честь императорской короны, и немецкая ученость в своем патриотическом рвении не уставала приводить убедительные доказательства в пользу такого преимущества: классическое происхождение народа от троянцев или тесное родство Карла Великого с византийским императорским домом и тому подобное. Все это не привело, однако, немцев к сознательному национальному чувству.

Между тем развились прочные основы для бюргерского национального сознания. Появилась Ганза, все более и более оживлявшаяся торговля соединила большие города юга и севера, а на востоке сталкивались всевозможные немецко-бюргерские интересы в заботах об устройстве торговых сношений между славянскими колониями и старой немецкой родиной. В духовной сфере впервые возникает среди бюргерского мистицизма свободное немецкое мышление, хотя еще только христианское, но уже не связанное авторитетом церкви; возникает немецкая народная литература, немецкий деловой язык, прекрасный по конструкции и сжатости, и первое немецко-бюргерское общество, хотя еще и расчлененное на товарищества. Национальный инстинкт был уже налицо; необходимы были только крупные события, чтобы пробудить его к сознанию.

И вот еще раз первый толчок дает империя. Сознание пробуждается в 1325 году в немецких городах, когда Людовик Баварский начал последнюю великую борьбу империи с папством. С радостным удивлением узнали бюргеры об ученых книгах доктринеров государственного права при дворе Людовика, о сочинении под названием «Defensor pacis», доказывающем независимость империи от папы и отстаивающем политические права свободных имперцев. Когда впоследствии Людовик в борьбе с упорным папой забыл до крайних пределов свое личное и императорское достоинство, так что курфюрсты из опасения за свои собственные права вступились наконец за императора, то бюргерские массы с энтузиазмом и единодушно рукоплескали этому поступку. Конечно, ничего прочного этим путем все-таки не было достигнуто. К чему могла повести защита империи, представлявшей только тень самой себя? Что пользы было нации радостно следовать за повелителем, когда он был только владетельным князем, и даже не самым крупным среди многих других? Таким путем никогда не могло выработаться сознание того, что национальное чувство может найти для себя удовлетворение лишь в единой государственной власти, простирающейся на всю нацию.

Но со второй половины четырнадцатого столетия такому сознанию отнюдь уже не удовлетворяла императорская власть. Последняя являлась атрибутом наполовину вне немецкого владычества, центральным пунктом которой была Богемия; такой она сделалась по желанию хитрого Карла IV Люксембургского. Атрибутом полунемецкой власти оставалась она и тогда, когда власть перешла из Люксембургского дома к дому Габсбургов. Нынешняя австро-венгерская монархия с положенным в ее основу вынужденным отрицанием национальных стремлений составляет последний остаток этого процесса развития.

Но с падением императорской власти остался еще универсализм церкви. Уже в 1250 году генерал ордена монахов-проповедников предостерегал от amor soli natalis: кто любит свою родину, тот еще не победил свою натуру и не подготовил себя к принятию милости Божией. Столетие же спустя все вновь образовавшиеся национальности Западной Европы стонали под ярмом церковного универсализма, одни французы составляли в этом отношении исключение и низвели папу в Авиньоне до положения французского национального примаса и дворцового епископа. В 1378 году возникает Великий раскол, и вместе с ним происходит разрыв между романскими и германскими симпатиями; немцы и англичане примкнули к папе Урбану VI, романцы – к французскому папе Клименту VII. Это послужило началом к той богатой последствиями эмансипации великих европейских наций от церковно-схематического универсализма, которая произошла во время заседаний Констанцского собора и в силу тех условий, которые имели место как во время Констанцкого, так и во время Базельского соборов.

Эти последствия отразились и на Германии; несмотря на то что нация была обманута своим собственным императором в самых существенных приобретениях движения, вызванного соборами. В половине пятнадцатого столетия для империи наступает новая эпоха. Пробуждается горячее рвение, направленное на преобразование устаревшего государственного здания, – при этом не столько имеется в виду всемирная империя, сколько та точка зрения, что пересоздание немецкого государства должно быть достигнуто на специфически немецких сословных основаниях.

Однако же и на этот раз ничего не было достигнуто, благодаря неблагоприятным внешним обстоятельствам, а также и потому, что древний универсализм церкви и империи далеко еще не был побежден. Выйти из затруднительного положения возможно было при посредстве последовательного развития индивидуализма, а такового индивидуализма не успели еще подготовить ни соборы в церковно-религиозной области, ни искусства и науки на свободной духовной почве: индивидуализм этот был принципиально достигнут и упрочен навсегда только благодаря Лютеру.

III

Значение Реформации не исчерпывается тем, что она средневековую католическую догматику заменила более чистою христианскою догматикою. Реформация отнюдь не одно лишь религиозное и церковно-историческое событие. Она знаменует вообще переход от Средних веков к Новому времени, переходя от духовного состояния народов, всецело скованного внешними силами, к более свободному существованию. Новое учение, правда, не проповедует еще Евангелия субъективизма, свободы личности от всяких положительных правил в сфере образования и жизни. Библия остается по-прежнему единственным руководителем в деле веры; «и толковать эту Библию не только предоставляется каждому по мере его разумения, а даже повелевается. Светская масса – народ – вызван к индивидуальному существованию, воспитание его должно было опираться на священнейшие предания всемирно-исторического прошлого.

Перед нами бесконечно громадный прогресс, какой мог возникнуть и осуществиться единственно только в области веры. Поскольку Лютер боролся и побеждал охватившие его сомнения, поскольку он достиг этим путем впервые свободы истинного христианина, постольку он являлся образцом для индивидуальных стремлений европейских культур в шестнадцатом столетии. Правда, он совершил этим лишь то, что уже созрело; но в том и состоит обыкновенно подвиг отдельных личностей, что они признают необходимым тот прогресс, который для других еще смутен, и осуществляют его путем упорной борьбы с существующими порядком вещей.

Лютер пробил брешь в стене средневекового духовного мира, за ним радостно последовали в новооткрытый мир индивидуализма более мелкие борцы, на этой плодородной почве начался расцвет гуманизма, возникла первая историко-филологическая наука в совершенно новой форме; приблизительно через пять поколений после Лютера впервые составилось ясное представление о средневековом мире как о своеобразном, уже отжившем веке. В области искусств произошел не