Дорога на Берлин - К. Осипов

— Он тоже приехал в Петербург, — проговорил Шатилов. — Должно быть, проведал о нашей жалобе.

— Как вы сказали? — саркастически усмехнулся Мирович. — Таген? А я вот знавал немного этого господина, то было пять лет назад, когда судьба забросила меня не надолго в Пруссию. Только тогда его звали не Таген, его имя было Шлимм. Барон Отто-Эрнест Шлимм — вот кто он таков.

— Точно ли вы в этом уверены? — живо спросил Шаталов.

— Вполне. — Внезапно Мирович, словно пораженный новой мыслью, осекся. — Подождите. Может быть, я и в самом деле обознался. Нельзя говорить об этом, не проверив. А то, сами понимаете, за такое можно и в Сибирь угодить. — Его словно била лихорадка, он вдруг остановился. — Прошу прощения, господа, я теперь расстанусь с вами. Сегодня же я наведу все справки и наутро буду у вас.

Он сунул за обшлаг переданный ему Шатиловым листок бумаги с адресом, вежливо поклонился и торопливо пошел в обратном направлении.

Ольга, больше всего удивленная тем, что он даже ни разу не взглянул на нее перед уходом, и не знавшая, чему это приписать, проводила его недоуменным и обиженным взглядом.

— Странный человек этот господин Мирович, — пробасил Евграф Семеныч.

— Да, очень странный, — сухо произнес Шатилов. — И я не думаю, что он в чем-нибудь поможет нам. Интересно, однако, подтвердится ли его предположение о Тагене. То-то хорошо было бы!..

Они продолжали итти молча, каждый погруженный в свои мысли. Уже смеркалось. Пурпурная полоса заката горела на небе. В облаках плыл молодой месяц, на котором, точно тень от других миров, змеились причудливые иссиня-серые узоры. Улицы быстро пустели. Гремели засовы, накладываемые на двери и ставни. В домах зажигались свечи. Там и сям из высоких окон дворцов полились звуки музыки. Петербург жил своей обычной жизнью.

Глава третья

Конференция

Елизавета Петровна не любила заниматься государственными делами. Когда-то один дипломат отозвался о ней, намекая на слова Шекспира в «Юлии Цезаре», что она слишком полного телосложения, чтобы принять участие в заговоре. Даже не столь беспокойные дела, как заговоры, скоро наскучивали ей. Однажды она начала подписывать важный трактат и уже начертала первые буквы «Ели…», но на золотое перо села оса: смертельно боявшаяся ос, государыня убежала, а после того трактат целых шесть недель сиротливо лежал на столе, потому что она не находила времени докончить свою подпись. В другой раз Елизавета, предавшись мечтам, подписала деловую бумагу словами: «Пламень огн».

Однако государственные мужи прощали ей это — и не только за потворствование дворянству, но и за верное чутье, какую-то врожденную интуицию, помогавшую ей, даже не зная вопроса, принимать правильное решение. Она была убеждена, что в Англию можно проехать сухим путем, но она же основала Московский университет. Она никогда не углублялась в историю взаимоотношений с Пруссией, но в продолжение всего своего царствования проводила твердый политический курс, резко враждебный Фридриху II. Прусский король напрасно пускал в ход все испытанные приемы обольщения: не помогала ни тонкая лесть, ни широковещательные посулы, ни угрозы, ни интриги. При Елизавете Петровне нельзя было говорить о покойниках, о болезнях, о науках, о красивых женщинах, о французских манерах, о Вольтере. Вскоре к этим запретным темам прибавилась еще одна: нельзя было даже упоминать имя «скоропостижного короля» Фридриха II.

Ближайшие советники государыни питали такую же неприязнь к Фридриху. Между ними существовали только разногласия по поводу того, на кого ориентироваться во внешней политике: великий канцлер Бестужев-Рюмин стоял за союз с Англией, как островным государством, чьи интересы не пересекались с русскими; вице-канцлер граф Воронцов высказывался за союз с Австрией и Францией, и его поддерживали оба Шуваловы, пользовавшиеся огромным влиянием при решении государственных вопросов.

Но сама логика вещей подсказывала, что главным, самым опасным врагом для России является Пруссия, и поэтому нужно примкнуть к коалиции, которая ей противостоит.

Так родился, в противовес англо-прусскому блоку, блок России, Австрии и Франции. Вскоре к нему примкнули саксонский курфюрст (он же польский король) Август III и значительная часть мелких германских государств; к англопрусской коалиции присоединился Ганновер, являвшийся владением английского короля, и четыре германских государства.

Европа оказалась поделенной на два лагеря.

В сложном переплетении политических интересов русское правительство отчетливо видело свою цель: не допустить дальнейшего усиления Пруссии, потому что это усиление, — учитывая ненасытность прусского короля, — явно грозило самой России.

Впервые в истории Россия выступала в европейском конфликте как самостоятельная могучая держава, серьезно считаться с которой приходилось всем государствам, издавна присвоившим себе право располагать судьбами континента.

В августе 1756 года Фридрих напал на Саксонию. Прусские войска перешли границу без предварительного объявления войны. Застигнутая врасплох четырнадцатитысячная саксонская армия была окружена и капитулировала. Фридрих насильственно включил саксонских солдат в ряды своего войска и устремился в Богемию, надеясь молниеносно закончить кампанию, прежде чем Россия и Франция успеют вмешаться. Первого октября он разбил австрийцев при Лобозице, но эти успехи Фридриха не поколебали русское правительство в его намерениях. Выполняя свои обязательства, оно двинуло пятого октября сильную армию к прусским границам.

Придвинуть войска к границе и даже ввести их в Саксонию для обеспечения ее границ русское правительство намеревалось еще раньше, но Австрия протестовала против этого, опасаясь, что такой шаг раздражит пруссаков.

Теперь сказалось сделанное упущение. Русская армия, обремененная обозами, двигалась очень медленно, к тому же главнокомандующий Апраксин боялся рассердить наследника престола слишком энергичным наступлением. Человек бесхарактерный и беспринципный, Апраксин полагал, что должен прежде всего считаться с настроениями двора. Зная, что Елизавета Петровна серьезно больна, он хотел снискать расположение вероятного завтрашнего императора Петра Федоровича и потому всячески оттягивал вторжение в Пруссию. Но эта тактика вскоре была разгадана, и от Апраксина категорически потребовали более решительных действий.

В июле 1757 года русская армия была, наконец, готова к открытию кампании. Как раз в эти дни Елизавета Петровна назначила заседание Конференции для обсуждения и принятия важных решений.

Конференция была образована в 1756 году в качестве высшего органа для решения политических вопросов. В состав ее входили: канцлер Алексей Петрович Бестужев, его брат Михаил, вице-канцлер Воронцов, великий князь Петр Федорович, графы Петр и Александр Шуваловы, генерал Апраксин, Трубецкой и Бутурлин.

В случаях, особенно важных, на заседаниях Конференции присутствовала Елизавета Петровна. Так и в этот раз, когда все собрались, гофмаршал возвестил о прибытии императрицы.

Крупная, полная, чем-то неуловимо напоминавшая своего отца, она медленно прошла среди почтительно склонившихся вельмож и уселась, шурша тяжелым шелковым платьем, в позолоченное кресло.

— Уф, жара какая! — произнесла она отдуваясь. — Велите кваску со льдом подать.

Оглядев всех присутствующих и подняв брови, сказала:

— А что же племянника моего, Петра Федоровича, нет? Ему, как наследнику короны моей, надобно присутствовать, когда столь важные сентенции выносятся. Да и супругу его заодно позовите. Она все равно от него обо всем разузнает.

В ожидании великого князя государыня обратилась к одному из братьев Шуваловых:

— Александр Иванович! Ты мне не раз докладывал, что наместник в городе Владимире есть непомерный мздоимец. Намеднись мне какая мысль пришла: велела я послать ему в подарок от меня кошелек, да не обычный, а длиной в полтора аршина, — она затряслась от хохота, — француз Пюше специально изготовит. Наместнику тот намек, полагаю, понятен будет.

Александр Шувалов занимал должность начальника Тайной канцелярии. Сознание громадной власти чувствовалось во всей его манере. Дородный, богато одетый, он держался с неизменной важностью и значительностью. Выслушав императрицу, он вежливо улыбнулся и ответил рокочущим баритоном:

— Уж как не понять! Впредь наперед поверни, того делать не будет.

С людьми своего круга Шувалов предпочитал изъясняться по-французски, но, считая нужным платить дань родной речи, он стал следовать модному обычаю (заимствованному высшим светом у солдатства) вставлять в речь присловки.

— А ты, Михаил Илларионович, — проговорила Елизавета, приветливо глядя на меланхолического, болезненного вида вельможу, несмотря на жару кутавшего горло мягким шарфом, — ты, слыхать, все хвораешь?