Концессия - Павел Далецкий

За стеной в кабинете засмеялись. Оттуда, посмеиваясь, вышел седой человек в форме капитана дальнего плавания.

— Попробуем, попробуем, — говорил он. — Я убежден, что зимние рейсы удадутся.

— Конечно удадутся, — сказал Свиридов.

Он вышел в столовую, невысокий, широкоплечий, в суконной гимнастерке. Сел за стол, положил перед собой коробку с папиросами, сказал:

— Ну вот, отлично, что вы у меня оба. Глобусов, тебе задача обеспечить необходимым сортовым лесом бочарный завод. Ты, мне кажется, позабыл о нем. Есть, мол, какой-то заводишко в Гнилом углу[2], какую-то бочку там сколачивают. Ну и пусть себе сколачивают. Мое дело — лес. А бочка — дело директора бочарного завода Ергунова.

— Так точно, — по-солдатски отрезал Глобусов: — мое — лес, его — бочка.

— Сортовый лес изволь ему доставлять, — улыбнулся Свиридов, раскрывая коробку с папиросами и подвигая ее Глобусову и Березе. — Имей в виду, АКО от этой бочки зависит всецело. Не будет бочки, не будет и соленой рыбы.

— Николай Степанович, — возразил Глобусов, — по-моему, так остро вопрос не стоит: ведь японцы не отказываются выполнять наши заказы на тару.

— Друг мой, Глобусов, неужели ты хочешь дождаться того времени, когда они откажутся? Вот, опасаясь этого, я тебя и пригласил: давай сортовый лес без перебоя. Задача нам нынче по рыбе большая.

Глобусов на прощанье закурил. Вышел он медленно, как бы обдумывая только что услышанное и не совсем соглашаясь с ним. Как-никак, у него ведь свои задачи, план огромный, рук мало, да и не только рук... а тут сортовый лес!..

А Свиридов шире распахнул окно. И сразу в комнате стало много теплого соленого ветра, и как-то стерлась грань между комнатой и тем, что было вне ее, — ночью, морем, дремлющими у моря сопками, пароходами в порту.

Береза стал рассказывать о совещании в рыбном техникуме. Такой уж был порядок у Свиридова: о всем важном нужно было ему сообщать немедленно. А разве не важно то, что делается в умах молодежи?

ХРОНИКА СОВКИНО

Филиппов устанавливал на автомобиле аппарат.

В стеклянном глазке отчетливо отражалась темная бухта, усеянная судами, берега Чуркина с вихрастой сопкой и кучевые облака на востоке.

По крутой Суйфунской улице осторожно спустился серый автомобиль японского консульства. Четыре невысоких человека, не спеша, сошли на набережную.

Через несколько минут бодро, по-хозяйски пофыркивая, как бы несколько иронизируя над осторожностью предшественника, примчалась машина представителя Наркоминдела, за ней две трестовских.

— Все на местах... можно начинать, — решил Филиппов и начал.

Первыми покинули «Хозан-мару» господин Яманаси с секретарем. Оба были одеты в светлосерые костюмы, оба несли на левой руке шелковые прорезиненные дождевики, а в правой трости. Но господин Яманаси был значительно полнее своего секретаря.

За представителями «Мицу-коси» двигались представители других фирм — в порядке их веса и денежного могущества, а сзади всех — маленький, тоненький, в подвернутых брючках Медзутаки-сан.

Дальневосточная хроника Совкино пополнилась ценными физиономиями приехавших соревнователей, церемониальной встречей и не менее ценным: куском бухты, бегом древних шаланд под прямыми квадратами парусов, современными пароходами, суетней шампунек — всем, что жители Владивостока видят ежедневно, что им примелькалось и своеобразной красоты чего они обычно не чувствуют.

— Филиппов!

Около автомобиля стояла Вера Гомонова.

— Филиппов, а нас никто не встречает?

Оператор выскочил из машины. Хроника Совкино прервалась.

— Ты на «Хозан-мару»? Никто не предполагал... Здравствуй, дорогая! Поздравляю со спасением. А где Панкратов?

— Рядом со мной.

Филиппов увидел седого, коротко остриженного человека, с глубоко провалившимися голубыми глазами, с тяжелыми челюстями, в американской фуфайке крупной вязки.

На одну секунду Филиппов положил руки на плечи женщины и привлек ее к себе. Потом ловким прыжком вернулся к стеклянному глазку и успел еще захватить последнего, самого невзрачного из претендентов — Медзутаки-сан, покидающего трап и делающего первый шаг по советской земле.

Через четверть часа все было кончено. Филиппов складывал ножки аппарата и усаживал в автомобиль Веру Гомонову.

— А вы что же, товарищ Панкратов?

Панкратов подошел к машине, взялся за борт, но потом опустил руку.

— Не подойдет, — сказал он сиплым простуженным голосом. — Мне в Куперовскую падь.

— Идите, Панкратов, — прощалась Вера. — Передайте привет жене.

Филиппов, наконец, уложил аппарат и сел.

— Куда тебя везти? Поедем ко мне в контору.'

— Хорошо, в контору.

Автомобиль полез на крутизну.

Гомонова вдохнула горячий ветер, посмотрела на Филиппова и пожала плечами.

— Снова во Владивостоке!

— Не верится?

— С трудом.

Ленинская улица вымощена гранитной брусчаткой. Она нарядна, потому что с правой ее стороны много садов, скверов и зеленых пустырей, потому что рядом бухта, заливы и Русский остров, и солнце освещает ее с утра до вечера.

Контора Совкино в большом доме, выстроенном во время интервенции мясными торговцами Бурлаковыми в путаном фантастическом стиле: кусок Европы, кусок Америки, и все увенчано двумя индусскими чалмами. Издали, с перевалов, благодаря игре перспективы, точно приклеенный к сопкам Чуркина, дом кажется дворцом Черномора на театральной декорации.

— Прошу!

Филиппов взял Веру под руку и торжественно повел к подъезду.

— Узнаете знакомые предметы? Та же перегородка... тот же аппарат. А вот и моя конурка. К сожалению, за время вашего отсутствия она не увеличилась в размере. Садитесь... Все то же... даже и самовар, который через десять минут зашумит и напоит нас.

— Ванюша! — крикнул он. — Пожалуйста, дружок, самовар!

Мягкий быстрый шорох у дверей. В щель заглянуло молодое лицо с соломенными волосами и широким, низким носом.

— Самовар?! Пожалуйста!..

— У меня здесь по домашнему. Дом далеко, в столовой, в очередях невозможно... живу самоваром и сдобными сухарями... Ну, теперь слушаю... Как же это случилось?

— Так сразу и рассказать?

— Так сразу и рассказывай.

— Хорошо... Ночью я проснулась от крика, треска, грохота. Подумала: тайфун, груз сорвался и катается по палубам и в трюме. Но тут же спохватилась: совсем не качает. Вдруг в иллюминатор плеснуло огнем, всё в каюте стало багровым. Я сразу поняла, что несчастье, накинула юбку и выскочила в коридор. Хлопают двери, люди кричат, топочут. Заревела сирена. Что творилось! Пламя било из трюма, как вода из пробоины. И, понимаете, Петр Петрович, это случилось как-то сразу... не то, что где-то от неосторожности загорелось. Пароход вспыхнул мгновенно. Разве это могло быть само по себе? Третий класс отрезало, пассажиры сгорели живьем. Один Панкратов спасся. У него болели зубы, он не спал и ходил по палубе... Сначала хотели тушить. Куда там! Шлюпки пылали, как солома. Я лезу на бак, ничего не соображаю... жить осталось несколько минут и надо выбрать род смерти: прыгать в море, чтобы утонуть, или сгореть? Соседнюю с моей каюту занимали бухгалтера, отправлявшиеся на рыбалки, один из них за мной даже ухаживал. Я увидела его: он старался оторвать какую-то доску... Доска не давалась. Надо было топором, топора не было. Он обернулся, посмотрел на меня и прыгнул за борт. И вдруг из-за ящиков на меня уставились глаза. Это были глаза Панкратова. Он выскочил, схватил меня за руку, потащил... Я увидела спущенную шлюпку... Через пять минут Панкратов изо всех сил греб от парохода на маленьком ялике. Пароход горит, лебедки стоят черные... будто человек выкинул руки и зовет на помощь. Над морем красный дым... и море красное.

Дверь скрипнула. Ванюша внес самовар. Юноша, в черной разлетающейся рубашке без пояса и ворота, шествовал босиком. Ванюша был подобран Филипповым в одной из экспедиций и теперь начинал иерархический путь в Совкино от первых ступеней.

— Смотрите, — показала Вера на ладонях три линии красных полос. — Это я, когда бежала, хваталась за перила лестницы... все железное на пароходе раскалилось.

— Ну, пей, милая.

— А путешествие из Японии... уже сюда. Ночью лежу с открытыми глазами, слушаю. Понимаю, что глупости, а не могу: все представляется шорох, треск, пламя за иллюминатором... Вас только нехватало там с аппаратом

— А причины катастрофы?

— Слышала, будто облили керосином сети, тару...

— Еще чаю?

— Наливайте, Петр Петрович, пожалуйста, выпью.

Филиппов налил, протянул ноги под столом, встретился с Вериными, испуганно отдернул свои и собрал лоб в морщины.

— Да, кое-кому приятна гибель «Севера»: ведь он вез на советские рыбалки советское снаряжение.