Еда и патроны - Артем Мичурин

Столь пристальное внимание Валета к моей скромной персоне, разумеется, не осталось незамеченным домашними. Фаре и Репе плохо удавалось скрывать недовольство продиктованное ревностью. Даже едва вышедший из стабильно полуобморочного состояния Крикун начал косо поглядывать, натаскивая меня вечерами, по указанию Валета, на сложные замки в домашних условиях. Оно и не удивительно. В то время как все занимались делом, я, забросив разбой, стрелял по кухонной утвари да тыкал ножом покойников.

Месяц моего обучения непонятно чему вылился в баснословную по меркам Арзамаса сумму, которую Валет однажды вечером не преминул мне озвучить вместе со способом отработки.

— Бордель на Трудовой знаешь? — начал он без лишних вступлений.

— Угу, — кивнул я.

— Хозяина видел когда-нибудь?

— Нет.

— Его зовут Хашим — жирный упырь килограмм под сто пятьдесят, с плоской узкоглазой рожей. Из норы своей почти не вылезает. Очень любит пацанят твоего возраста.

— Чего?!

— Ты мне тут не чевокай, а слушай и помалкивай, если не спрашивают! Значит так, завтра пойдёшь к нему и оприходуешь суку. Сделать это нужно аккуратно. У дверей кабинета, на втором этаже, стоит охрана. Тебя обшмонают при входе, но внутрь, к Хашиму, они не сунутся, если всё тихо будет. Это, — Валет протянул мне нож с толстым но узким десятисантиметровым лезвием, небольшой гардой и короткой обмотанной шнуром рукоятью, в кожаных ножнах с двумя ремешками, — закрепишь на левом плече, там никогда не ищут. Маловат, конечно, но больше нельзя. До сердца таким через сало не достанешь. Горло, ярёмная, подключичная — тоже не вариант, всё жиром заплыло. Попасть можно, но не с твоей квалификацией. Остаётся единственный путь — через глаз. На дне глазницы есть отверстие, достаточно широкое, чтобы клинок прошел через него в мозг. Да ты это лучше меня знаешь. Короче, у тебя только одна попытка. Промажешь — конец. Ну, всё, иди, тренируйся.

Закончив с наставлениями, Валет уселся в кресло, вытянул из ящика наугад газету и приступил к чтению, а я остался стоять столбом, уронив челюсть на грудь, и крутя в руках орудие предстоящего убийства.

Весь следующий день прошёл в тренировках, как и завещал мудрейший учитель. Бить ножом в лицо оказалось несколько сложнее, чем я себе представлял. Но с этим иррациональным предрассудком я справился быстро. Через пять часов оттачивания навыка, клинок заходил в череп как по маслу. Правда, справедливости ради, нужно отметить, что и отверстия слегка разработались. Бить я старался из разных положений, не рассчитывая на удачу, а тревожные мысли о злодейских намерениях Хашима в отношении моего юного тела, помогали тренироваться усерднее.

Вечером пришёл Валет. Сорвал с верёвки полотенце и обмотал им левую кисть. Я успел заметить две полукруглые раны у него на ладони, сильно напоминающие следы зубов. Мелких зубов в узкой челюсти.

— Собирайся, — приказал он, стоя ко мне спиной.

Я накинул куртку и обулся.

— Что говорить, знаешь?

— Соображу.

— Сообразишь, — кивнул Валет и, затянув повязку, обернулся. — Сутенёра, который тебя якобы послал, зовут — Паша Кучадел. Запомнил?

— Да.

— Подойди. Дай-ка посмотрю. Угу-угу. Руки подними. Выше. Нормально. Вынуть пробовал?

Я оттянул ворот куртки влево и без особых усилий извлёк нож.

— Молодец. Капюшон накинь. Смотри в пол, глазами не зыркай. Из хаты ничего не выноси. Как дело сделаешь, выжди минут пять. А там спокойно, без спешки… Понял?

— Да.

Валет посмотрел на меня ещё немного, открыл дверь и махнул рукой «на выход».

Бордель располагался на территории частников. Пилить до него было весьма прилично, что вкупе с неприветливым отношением местных пацанских шобл к чужакам, грозило обернуться проблемами ещё до начала основных событий. Но благодаря счастливому стечению обстоятельств к крыльцу «Загнанной лошади» я подошёл целым и невредимым.

У входа под вывеской с изображением взмыленной, сверкающей тугим крупом кобылы, стоял внушительных габаритов вышибала, с хрустом разминающий кулаки.

— Куда? — громадная лапа, щёлкнув суставами, плотно обхватила мой череп.

— К господину Хашиму, — пискнул я.

— Проходи.

Мало кто верит, но до девяти лет я ни разу не посещал бордель. О предназначении сего заведения мне, конечно, было известно, однако внутренний мир этого пристанища порока до того момента оставался для меня загадкой. Первое что удивило — запахи. Знакомые с детства мотивы спиртного, табака и шмали дополнялись здесь новыми, волнующими нотками духов, пудр и ароматических масел. Проходящие мимо жрицы любви оставляли за собой сладкий, щекочущий ноздри шлейф. Пышное убранство холла, с обилием зеркал, бахромы и электрического света, усиливало ощущение иной реальности, в которую я провалился, шагнув через порог этого благословенного места, из тёмного серого дерьма, где приходилось выживать день за днём. Эффект был настолько сильным, что мысль о задании поначалу совершенно вылетела из головы. А может это конопляный дым слишком густо пропитал воздух.

Из ступора меня вывела неожиданно появившаяся прямо перед глазами грудь. Точнее две груди. Довольно симпатичные. Они качнулись и уставились мне в лицо розовыми сосками.

— Какой хорошенький, — сказали груди, озорно хихикнув. — Ты что тут делаешь, карапуз?

— Карапуз? — повторил я недоумённо, шокированный такой наглостью. — А в еб…? — но вовремя спохватился. — Я к господину Хашиму.

— А-а, — печально вздохнули груди. — Бедняжка, — невесть откуда появилась рука с красивыми длинными пальцами и, ласково потрепала меня по щеке. — Вот, держи, — прямо перед носом материализовался яркий фантик, а груди, ещё раз вздохнув, поплыли дальше.

«Какие хорошие» — подумал я, засунув в рот оказавшуюся внутри фантика карамельку, сладкую, как и всё здесь.

Потоптавшись немного в холле, ноги вывели к широкой изгибающейся лестнице наверх. Коридор второго этажа заканчивался двустворчатой дверью с парой дюжих охранников по сторонам, к которой, меж обшитых тёмным деревом стен, вела алая ковровая дорожка, отороченная золотистой бахромой. Медленно выветривающийся из головы дурман норовил трансформировать всё это в цветастый, раскачивающийся подвесной мост, идти по которому, сохраняя равновесие, было весьма затруднительно.

— Чего надо? — ненавязчиво поинтересовался двухметровый «шкаф», когда я доковылял-таки на расстояние пинка.

— Мне к господину Хашиму.

— Опаздываешь.

Я ещё больше потупил и без того совестливый взгляд, обдумывая про себя следующую фразу. На ум приходило что-то вроде этого: «Да ну? А что ж ты тут до сих пор стоишь и не отсасываешь боссу?». Наверное, скажи я так, ничего бы страшного и не случилось. Инстинктивная попытка типичного быка выебнуться хоть перед кем-нибудь подавилась бы бессильным рычанием, только и всего. Но язык вымолвил лишь:

— Простите.

— Хм, — «шкаф» довольно ощерился, растроганный столь почтительным отношением, и опустился на корточки. — Ближе подойди. Руки поднял. Повернись. Чисто.

— Босс, — второй охранник поднёс к губам трубку, снятую с висящего на стене чёрного телефона, — к вам посетитель. Да. Понял.

Одна из украшенных резьбой створок двери открылась, и я шагнул внутрь.

Роскошь холла померкла на фоне убранства «норы жирного упыря». Громадная комната, квадратов на сорок, утопала в зелёной парче и тёмном, красноватом дереве, из которого здесь было всё, от застеленного пёстрым ковром паркета, до изящной резной мебели в количестве не сразу поддающемся пересчёту: серванты и диваны, кушетки и пуфики, столы, стулья, кресла и совсем уж диковинные предметы, о названии и назначении которых я мог только догадываться. Обилие бронзы и хрусталя заставляло глаза принимать неестественно округлую форму, а звериные шкуры и внушительная коллекция холодного оружия на лишённых окон стенах окончательно повергали в эстетический шок. Общее великолепие портил только серый суконный коврик у двери, с вышитой чёрным надписью «В обуви не входить».

Первым делом, пользуясь отсутствием свидетелей, я отстегнул ножны и сунул их в место поудобнее — за пояс. Последовав совету, оставил ботинки при входе и шагнул на ковёр. Нога тут же утонула в длинном наимягчайшем ворсе. Да, что ни говори, а роскошь — дело хорошее. Так вот прикоснёшься, и чувствуешь себя человеком. Жаль, редко удаётся.

Нарезав пару кругов по комнате, я остановился возле гобелена с изображением множества людей в пёстрых халатах и остроконечных шлемах. Часть из них держали длинные пики с насаженными головами, другие замерли с кривыми саблями, занесёнными над пленниками стоящими на коленях. Тут же лежали и уже обезглавленные тела. Яркая цветовая палитра гобелена и довольные физиономии одетых в халаты усачей подводили к мысли, что здесь изображён праздник. Картинка мне понравилась. На ней было множество мелких деталей, которые хотелось рассмотреть поподробнее, но от этого расслабляющего процесса меня отвлёк раздавшийся за спиной голос.