Посредники - Зоя Богуславская

Поразить Сашу Мазурина было невозможно. Родион впервые встречал парня, который никогда ничему не удивляется. По крайней мере внешне.

Когда Родион с Олегом схватывались по поводу какой-нибудь книги, Саша не реагировал ни одним мускулом, как будто эта материя была далека от него, как Венера от Юпитера. Но если доведенный до накала Родион впрямую обращался к молчаливому свидетелю, Сашка спокойно выдавливал из себя какую-нибудь мысль, которая освещала проблему с совершенно неожиданной стороны.

Ну и завидные это были часики, от шести до восьми утра, когда они были полными хозяевами времени и пространства, а два отцветающих тополя кружили над ними рой бестелесных пушинок. И тополя эти заменяли им, ребятам, выросшим на асфальте, лесные чащи, озера с камышами и поля ароматной гречихи.

Поначалу за каждый день эксплуатации «Крокодила» совладельцы торговались, предлагая взаимовыгодный обмен на магнитофонные записи, билеты на футбол и даже дюжину «Жигулевского». Потом ажиотаж поубавился, торг шел только за уик-энд, и вот настал момент, когда начал сказываться возраст машины. Количество ездовых часов становилось все меньше, количество часов под автомобилем — все больше. И как-то так получилось само, что только Родион без всякого нажима и насилия лежал под этим самым «Крокодилом» часами, не требуя У остальных совладельцев компенсации. Ребята уже плохо ориентировались, когда «Крокодил» приходил в негодность, а когда был в исправности. И преимущественное право пользования естественно перешло к Родиону. Конечно, он снисходил к просьбам ребят, но уж если сам бывал свободен, вернее, если свободна бывала она...

Никогда у него не было такого лета.

Они с Валдой исколесили все Подмосковье. «Крокодил» выжимал 80—90 километров, и они мчались по шоссе, врубаясь в поток машин, как ветераны автоспорта. Видно, все в его натуре соединилось для этой страсти. Он любил «Крокодила» как живого. Заботился о нем, «лечил», умывал. Он скучал, когда отрывался от машины на полдня. Он готов был гладить кузов, ласкать крыло. Он доставал запчасти, драил никель, стекла, полировал до потери сознания все покрытые краской части. И «Крокодил» отвечал ему взаимностью. Это была добрая, покладистая машина. Она не любила быстрых переключений, резкого торможения или внезапных разворотов. Родион приспособился к мотору, тормозам. Он прилежно изучил все причуды характера «Крокодила» и знал, что тот не потерпит, если вздумаешь ехать, не прогрев мотора две-три минуты, никогда не давал резкого ускорения, если не была выдержана вторая передача. И многое, многое другое.

И все же азарт езды, новизна окружающего, свист ветра в проемах стекол — все это приобретало особый, высший смысл, только когда она, Валда, участвовала во всем этом.

«У каждого человека, — думал он, — бывает ощущение полноты счастья. У одного — это миг, когда он достигает пика Гималаев, у другого, когда выдержал последний день голодовки, у третьего, когда видит в микроскопе то, чего искал, а у четвертого — просто когда слушает музыку или стоит перед входом в Архангельский заповедник».

Для Родиона в ту пору это была езда с Валдой.

Впоследствии он не раз думал, что в двадцать два еще не могло быть наслаждения достигнутой высокой целью, потому что все цели были далеко впереди, а могла быть только радость наслаждаться самим процессом. Он мчался куда-то по одной из дорог, не думая о конечном пункте. Счастьем была сама езда.

Но теперь чаще спрашивала она, и ее вопросы задевали его.

— Зачем мы носимся как сумасшедшие? — говорила она. — Все объездим за одно лето, а дальше?

— Так далеко я не заглядываю, — говорил он и целовал ее.

— А если после института меня пошлют работать в Латвию или... в Южную Америку?

— Тогда и будем решать.

Он не мог согласиться с тем, что Валда стала думать только о будущем. Ей нужна была эта определенность на пять лет вперед. Она жила будущим даже больше, чем настоящим. Как люди, которые никогда не забывают, что после встречи Нового года придется снимать с елки игрушки, а после вечеринки вымыть посуду и полы. Конечно, ей тоже было хорошо вот сейчас, в эту минуту, когда они мчались на Клязьминское водохранилище, чтобы посмотреть на стройный косяк белоснежных яхт, или на водную станцию в Химки, или на эту самую речку в Звенигород. Она ездила с ним повсюду и слушала его рассказы, остановив свои темные, неулыбчивые глаза на его лице. Она соглашалась делать все то, что он предлагал, но сама никогда ничего не желала. Она не  с т р е м и л а с ь, она не сопротивлялась.

Ни разу он не мог припомнить, чтобы она о чем-либо попросила его. Или активно выразила свое настроение. Но уж если ей не хотелось... переубедить ее было невозможно.

Она спрашивала: «Разве это так необходимо?» Или: «Это очень важно для тебя?» Как будто сразу давая понять, что конечно же это для него не может быть важно.

Только раз она с охотой поддержала его идею.

Родион задумал провести воскресенье вместе с Олегом и его новой приятельницей Валей — студенткой какой-то театральной студии или училища.

Родион снисходительно улыбался, думая об этом. О том, что у его белесого друга могла завестись своя  л я л я.

— Воображаю, — сказал он Валде. — Артистический самородок, будущая Бабанова. Оба млеют, за руки держатся и учат монолог из «Собаки на сене».

Валда не ответила.

Накануне, в субботу, Родион провел второй допрос Мальцова. И эта встреча дала мало нового. Парень явно тянул резину. Как только речь заходила о его семнадцатилетней Галине, он зло иронизировал над догадками Родиона, наотрез отказываясь дать объяснение происшедшему.

После часа хождений вокруг да около Родион сдался.

— Ну ладно, выкручивайтесь! Я умываю руки. Только на что вы рассчитываете?

— Пусть судят и дают, что положено.

— А что положено?

— Ну это вам лучше знать. Вы выбрали себе эту работенку, упекать людей подальше.

— Ничего этого я не выбирал, — огрызнулся Родион. — Значит, вы можете перекалечить всех девок, и никто вас не имеет права остановить? Так, да? — Родион вздохнул. — Я подумал: «Зачем ему срок зарабатывать? Мы с ним поладим».

— А еще что вы думали? — осклабился Мальцов.

Родион поглядел в окно. Небо ярко синело в квадрате окна. И он вспомнил, как вчера та же синева плыла над их головами. Жара застыла в воздухе, и сейчас ему снова, как во все эти дни, представилась езда с ветерком, и они катят в своем зеленом «Крокодиле» по нескончаемой, как кольцевая трасса, дороге, пьяные от движения, быстроты. На поворотах машину заносит на бок. Он чувствует тепло навалившегося тела Валды и застывает. Только руки мягко выворачивают руль, чтобы ее не отбросило обратно на место.

— Разрешите закурить? — услышал он.

— Курите, — пожал Родион плечами.

— Не знаете вы эту Галю, — вдруг сказал парень. — Не принуждал я ее к сожительству. И не думал. Она сама ко мне явилась. Как говорится, «явилась и зажгла». И все было у нас строго по договоренности.

— По договоренности? Ну и словечки вы выбираете.

— Уж какие имеются.

— Ну хорошо. Если вы обо всем договорились, почему же теперь уговор не хотите выполнять?

— А теперь не хочу, — парень упрямо сжал губы.

— Что ж, разлюбили? — не удержался Родион. — Надоела?

— «Разлюбили — не разлюбили», — передразнил Мальцов довольно точно. — Не так все это. И она совсем не такая. Я думал... — Мальцов нервно затянулся. Комната уже была полна дыма. — Думал, все иначе...

— Значит, — уточнил Родион, — сегодня одна для вас не такая, завтра другая не такая, а где же граница? Граница между увлечением и распущенностью?

— Ладно, — махнул рукой Мальцов. — Не можем мы понимать друг друга.

Так Родион и остался ни с чем.

На другой день, в воскресенье, он завел «Крокодила», заехал в общежитие к Валде, затем на Разгуляй к Олегу.

— Полежим на траве! — обрадовался Олег.

Но у Родиона была другая идея. Он давно мечтал свезти Валду в Кусково. И Олега тоже. Не оценить неповторимой красоты отделки бывшего загородного дома графа Шереметева они не смогут. Это кого хочешь укачает.

Он мчался по Садовому кольцу, предвкушая особенный праздник, когда самые для него близкие, Валда и Олег, будут с ним весь день. Посмотреть Кусково — это не то что просидеть в химкинском ресторане. Олегову зазнобу он в расчет не принимал.

Это было как раз из тех «вечных ценностей», над которыми так иронизировал Олег.

— Не могу объяснить, — как-то изливался Родион Валде, — почему меня это так задевает. Со мной прямо что-то творится, когда я вхожу в залы Кусковского дворца, брожу между колоннами, задрав голову смотрю на окна, высокие потолки. Полная завершенность художественного мышления. Мне в этот момент кажется, что и я способен на великие свершения, на неслыханную активность действий. А потом все проходит. Порыв испаряется, и я соглашаюсь с Олегом: вечное, непреходящее не может родиться в стремительных ритмах нашего времени. Как создать для потомков памятники на тысячелетия и вместе с тем уметь переключаться, бежать с веком наравне, чтобы ежедневно все обновлять?