Богатство - Майкл Корда

Где-то за золотистыми холмами, блестя под осенним солнцем после легкого утреннего дождя, паслось призовое стадо породы Черный Энгус от домашней фермы, а дальше тянулись стойла и паддоки конюшен Кайавы, где было выращено два победителя Кентуккского Дерби ("Тройная Корона" всегда ускользала от Баннермэнов, как бы в доказательство, что за деньги нельзя купить все). Еще дальше была церковь в готическом стиле, выстроенная Патнэмом Баннермэном 1, – как говорили – в попытке искупить грехи своего отца, разбойничьего барона. И в этот момент, сообразил де Витт, без сомнения, копают могилу для Артура Баннермэна. Штат Кайавы был так велик, что включал всевозможных служащих, на специальности которых давно не было спроса, причем большинство из них передавались от отца к сыну. Где-то в поместье был каретник, а также шорник, кузнец, каменщик. Были ли среди них и могильщики, спросил он себя, или кто-то просто выполнял эту обязанность, когда возникал случай? Эта мысль расстроила де Витта, который был почти ровесником своему усопшему шурину.

Его внимание вновь вернулось к старой женщине, сидящей напротив, вместе с покорным признанием того, что Элинор Баннермэн, возможно, будет распоряжаться его похоронами, как сейчас похоронами собственного сына.

Под ее взглядом он подавил желание расслабить галстук и засунуть руки в карманы. Глаза Элинор Баннермэн лучше всего можно было описать, как пронизывающие, хотя это слово было справедливо лишь отчасти. Кортленд много лет назад выучился читать в них, и в данный миг они выражали нетерпение и ярость. Она уже давно похоронила мужа, сына и внука, и никто из родных не видел ее слез.

В ее возрасте – в этом году ей исполнилось восемьдесят шесть, ничто не могло смутить этот повелительный взор. Она не только сохранила всю свою твердость, размышлял Кортленд, она и от остальных требует того же. Хотя он был шести футов трех дюймов роста, старший партнер видной юридической фирмы, и сейчас – богатый человек в своем собственном праве, он стоял перед ней, как нашаливший ребенок, стараясь не ерзать.

Его теща была вряд ли выше пяти футов двух дюймов, возможно ниже, но держалась так, что редко кто считал ее маленькой. Она сидела на изящной софе в стиле Людовика ХY, аккуратно сложив руки на сдвинутых коленях, одетая в костюм от Шанель, покрытый столь плотной и тяжелой вышивкой, что трудно было понять, как она выдерживает такой вес. Ее седые волосы были уложены в прическу, не менее изысканную, чем у Марии Антанетты. Бриллианты блистали под утренним солнцем, падающим из высоких окон. Тяжелое ожерелье, огромный старомодный браслет, напоминающий усаженный драгоценностями наручник, по три перстня на каждой руке, алмазные серьги, размером с грецкий орех – ее дневные украшения, как она их называла, малая часть сказочной коллекции, собиравшейся годами.

Раз в году в лимузине прибывал служащий от Картье, чтобы почистить ее бриллианты, и оставался для этого на неделю, равно как и тот, кто регулярно приезжал из Нью-Йорка осматривать сотни антикварных часов, ибо Элинор Баннермэн настаивала, чтобы все они звонили одновременно. Единственный стандарт, который она знала, было совершенство, и она не принимала ничего другого, вот почему обстоятельства смерти сына показались ей личным оскорблением.

Кортленд де Витт был женат на Элизабет Баннермэн, старшей из двух дочерей Элинор, почти сорок лет, но сознавал, что никогда не был в состоянии соответствовать стандартам совершенства своей тещи. Единственное утешение, что ее дети и внуки были не лучше. Он подумал о Кэтрин, сестре жены, о Пате, младшем сыне Артура, о бедной Сеси, которая в далекой Африке старалась изгнать демонов богатства Баннермэнов среди голодающих угандийцев. И откашлялся.

– Как я сказал… -Его голос раскатился громом, голос юриста, которым он в молодости пробуждал даже самых сонных присяжных. – Он снова откашлялся и приглушил его до более естественного тона, прежде, чем она успела напомнить ему, что не глухая. По правде говоря, она не страдала ни от каких старческих недомоганий, что весьма раздражало де Витта, поскольку он сам был немало им подвержен, хоть и был на двадцать лет младше. -…Как я сказал, думаю, нам придется смириться с неизбежным. -С м и р и т ь с я? О чем ты говоришь? Нам угрожает позорный скандал. Я спрашивала, что нужно сделать, чтобы его предотвратить. -Я как раз об этом, Элинор. Не думаю, что мы с м о ж е м его предотвратить. К тому времени, когда меня уже вызвали, бедный Артур был уже мертв. -Тогда зачем ты позвонил в больницу? -Я не знал, что он мертв. Мне сказали только, что у него сердечный приступ. В конце концов, он мог быть и жив… -Тебе следовало поехать туда самому. -Я не врач. Первой моей мыслью было оказать ему помощь. Когда я приехал на квартиру, полиция и "скорая" были уже там. Конечно, когда полицейские услышали фамилию, они набежали целым стадом – был даже инспектор. Им не составило особого труда понять, что Артур умер час или два назад. -Но разве ты не способен был управиться с ними? Когда дядя Джон умер в Гарвард-Клубе, мой муж позвонил мэру Ла Гуардиа и сказал: "Джон Алдон отошел во сне". И мэр приказал полицейским так и записать. Нужно быть твердым с этими людьми.

Де Витт зашарил по карманам, затем осознал это и остановился. Он жаждал закурить сигару, но в присутствии Элинор это было исключено. В Кайаве сигары допускались только после обеда, когда Элинор и другие дамы семьи, если присутствовали, оставляли мужчин выпить бренди. Де Витт помнил смерть дяди Джона даже слишком хорошо. Джон ушел от жены после жестокой ссоры и снял комнату в Гарвард-Клубе, где напился в баре до одурения, а потом поднялся в номер и уснул в ванне, оставив открытым кран с горячей водой. К несчастью, кипяток был слишком крутым из-за беспечности истопника, и Джон Алдон просто сварился.

– Богатство больше не вызывает надлежащего уважения, – мягко сказал он. – Кроме того, были и другие…деликатные… проблемы. Видите ли, Артур был одет п о с л е того, как умер. Полиция не могла не заметить это, когда осматривала тело.

Он сделал паузу. Казалось, не было необходимости говорить Элинор, что трусы на Артуре были задом наперед, а пуговицы на рубашке застегнуты неправильно. Инспектор, крепкий мужчина с лицом боксера и пронзительными глазами детектива сообщил это, когда они вышли в ванную, дымя сигарой, которую де Витт ему предложил. "Вам никогда не удастся это скрыть", – прошептал он. – "Здесь эти молодые копы. Они захотят увидеть свои имена во всех этих траханых газетах. И еще два этих типа из "скорой" – они тоже не заткнутся. Побегут продавать эту историю в" Нью-Йорк Пост", как только отвезут проклятый труп в морг". – Он стряхнул пепел с сигары в унитаз.– "Бедняга, думал, что кончает, да кончился сам".

К счастью, Элинор Баннермэн не спрашивала о деталях. Подобно адвокату, она понимала, что не нужно задавать вопросы, если не уверена, что тебе понравится ответ. -Мы можем скрыть это от прессы? -Честно говоря, вряд ли. Завтра у газетчиков будет урожайный день. "Любовное гнездышко миллиардера". И тому подобное. И боюсь, все это только начало. Кто-нибудь додумается спросить, можно ли было спасти Артура, если бы девушка сразу позвонила в" скорую". -А почему она н е позвонила? -Запаниковала. Она очень молода. Артур – прости меня, Элинор, умер в ее постели. Или, возможно, умирал. Она попыталась скрыть то, что случилось – перенесла его в гостиную и натянула на него одежду. Возможно, она думала о его репутации. -Или о своей. Она будет откровенничать с прессой? -Нет, в этом я уверен. – На миг Кортланд де Витт поднялся на цыпочки, разминая мускулы. Несмотря на жар от камина – Элинор Баннермэн ненавидела холодные комнаты, его бил озноб. Он заставил себя продолжать. – Есть более серьезная проблема, – сказал он, собирая все свое мужество. -Более серьезная, чем то, что мой сын умер в постели какой-то шлюшки? Что е щ е у тебя на уме?

Де Витт уставился на ковер перед собой, словно старался запомнить орнамент. Он чувствовал, как отвага, если она и была, быстро испаряется. -Ну, она не совсем шлюха, Элинор… – осторожно произнес он, вытащив руки из карманов и потирая их.

Брови Элинор были маленькими произведениями искусства, выщипанные и уложенные в две изящные тонкие дуги. Они словно были нарисованы старыми мастерами, настолько мало они напоминали обычные человеческие брови. Элинор осторожно приподняла их. Она явно не собиралась помогать ему выкрутиться.

Де Витт попытался выдержать ее взгляд, но не преуспел. Он посмотрел на гобелен, который Кир Баннемэн перекупил у Фрика, фламандский шедевр пятнадцатого века, изображавший изгнание из Эдемского сада, затем снова на Элинор. Выражение лица его тещи казалось, в точности отражало лицо ангела с огненным мечом. -Дело в том, – выговорил он, наконец,– что девушка утверждает, будто они были женаты.

Часть первая