Зеркало для героя - Святослав Рыбас

     - Договорились? - шепотом спросил Ивановский.

     - Обещает послать на  шахту,  -  ответил Устинов.  -  Милиция поехала в Грушовку.

     - А поверил?

     - Кто его знает.

     Ивановский громко покашлял. Пшеничный откинулся на спинку стула и хмуро посмотрел на него.

     Ивановский поведал ему  об  аварии на  шахте,  двух  годах заключения и своих претензиях к  ведению горных работ в послевоенное время.  Он никого не обвинял, но чувствовалась застарелая обида.

     - Неужто в  космический век вы не справились с  подземными авариями?  - насмешливо спросил Пшеничный.

     Ивановский    отвечал,     что    внедряются    промышленные    роботы, автоматизированные комплексы...  Однако Пшеничного интересовало,  что сделал лично Ивановский, когда видел опасность.

     - Ты боролся на своем месте? - спросил он. - Твоя совесть чиста?

     Телефонный  звонок  избавил  Ивановского  от   необходимости  отвечать. Звонили  из  милиции:   бандитов  взяли,  жертв  нет.  В  глазах  Пшеничного промелькнуло угрюмое хищное выражение.

     - Вот!  -  торжествующе воскликнул Ивановский.  -  Людям надо верить. Я боролся на своем месте, но мне твердили: "План, план, остальное - потом".

     - Так.  Плохо боролся,  - сказал Пшеничный. - Если б захотел, сообщил в горно-техническую инспекцию.  Она и  у  нас недаром хлеб ест:  останавливает добычные участки за любое нарушение.

     - А  вы  заставляете отменить  предписание,  -  возразил Ивановский.  - Знаем, как это делается! Потом дружно ищут козла отпущения.

     - Брешешь!  -  оборвал его Пшеничный.  - Мы не крокодилы. Обывательские слухи нечего распускать.

     - Брешут собаки. А я...

     - И ты брешешь!

     - Не желаю продолжать разговор!  -  вспылил Ивановский. - Мне стыдно за вас.

     - Так.  Сядь,  -  велел Пшеничный.  - Брехать - не цепом махать. Вы для чего сюда явились?  Учить нас?  Исправлять наши ошибки?  А может, вы платные агенты мирового империализма и вас надо сдать в МГБ?

     - Делайте, что хотите. Только оскорблять себя не позволю.

     - Чего вы  заводитесь?  -  спросил Устинов.  -  Один из  вас родился до революции, другой - после войны. Вы же разные продукты.

     - Так. Надо разобраться, кто из нас продукт! - сухо ответил Пшеничный.

     - Приглашаю вас в наше время,  -  продолжал Устинов. - Вы не торопились меня расспрашивать,  ждали подтверждения из милиции.  Теперь, по-моему, пора познакомиться.

     Он сказал:  предпочитаю открытый разговор. Не будем трогать технические чудеса,  потолкуем о людях.  Мы живем богаче и разнообразнее вас. У нас выше уровень образования,  медицинского обслуживания,  социального обеспечения. У колхозников есть  паспорта,  они  больше  не  привязаны к  одному  месту.  В сберегательных кассах у населения около двухсот миллиардов рублей.  Решается проблема жилья.  Никто не  боится остаться без куска хлеба.  Не боятся ночью ходить по улицам. Практически в каждой семье есть телевизоры и холодильники.

     Пшеничный исподлобья глядел на Устинова.  Трудно было понять,  о чем он думает.  Может быть, о нуждах послевоенного восстановления, о добыче угля, о продовольственном снабжении;  может, о чем-то другом, но в общем, конечно, о том же самом -  о нужде,  людях,  о сорок девятом годе.  Чужие холодильники, телевизоры еще находятся в недрах земли.

     Устинов говорил:  наши люди уже не живут одной работой и заботами. Вкус жизни стал  иным,  появились новые возможности,  выбор,  свободное время.  И обнаружились противоречия:  семьи обособились от родни,  каждая замкнулась в своем  узком круге,  человек утратил ощущение единства,  которое ему  давала старая патриархальная семья, и превратился в эгоиста...

     - Он сгущает краски!  -  воскликнул Ивановский.  -  Он сам оторвался от реальной жизни. А в настоящей жизни все вперемежку...

     - У нас откровенный разговор? - спросил Устинов.

     - Так, - кивнул Пшеничный. - Дальше.

     И  Устинов продолжал:  растет число разводов.  Почти все женщины у  нас работают,  они экономически не зависят от мужей,  а мужья,  наоборот,  стали зависимы от жен,  потому что в семье они больше не хозяева,  не добытчики, а как бы взрослые дети. Большинство разводов возникает по инициативе женщин. И к тому же наши женщины не хотят рожать детей.

     - Миша,  не  надо расписываться за всех,  -  снова вмешался Ивановский, вероятно озабоченный,  что Устинов коснется и  его семьи.  -  Твои обобщения здесь наверняка не поймут.

     - Конечно,  Толя,  кризис в  семье и у нас не все принимают всерьез,  - улыбнулся  Устинов.   -   Одни   просто   зажмуриваются,   другие   начинают проповедовать патриархальщину.

     Пшеничный  недовольно  взглянул  на  встрепенувшегося Ивановского.  Тот сдержанно вздохнул, и Устинов последовал дальше в своем путешествии вместе с секретарем горкома.

     Он  не  хотел  подлаживаться и  заниматься  лакировкой,  но,  ощущая  в Пшеничном  протестующую  силу,   чувствовал  тревогу.   Бросая   вызов   его представлениям о безоблачном будущем, Устинов рисковал лишиться единственной поддержки,  еще к тому же неопределенной, лишь формирующейся. Однако Устинов не   боялся.   Он  привык  к   различным  выражениям  скепсиса  и   неверия, сопутствующим  его  работе,   у  таких,  как  Пшеничный,  грозных  вчерашних руководителей.  Правда,  тогда  за  ним  стоял  секретарь столичного райкома Евгеньев,  который  пригласил Устинова  заниматься внедрением "человеческого фактора" на  предприятиях района,  а  сейчас за ним никого не было.  Никого, кроме его времени. Но это тоже соратник.

     Устинов сказал,  что  является членом  райкома и  руководит специальным социологическим исследованием. Его слова прозвучали официально.

     И  перешел  к  наболевшему:  человеческим  взаимоотношениям,  надеждам, сомнениям. Он показал Пшеничному - вот, смотри! Суровые директора с больными сердцами властно держали свои штурвалы и  думали только о  выполнении плана, словно выпуск продукции был оправданием их самоотверженной,  но узкой жизни. Десятки лет они ощущали себя ломовыми лошадьми общества, гордились собой, не умели жить по-другому.  Смотри,  товарищ Пшеничный! Эта жизнь для песни, для легенды,  для тяжелых времен.  Но миллионы людей уже успели вырасти и  стать отцами  с   той   поры   тяжелых  времен.   Их   воспитали  образованными  и самостоятельными.  Они  помнят послевоенные годы как  эпоху народной победы, они  ощущают жизнь как доброе и  хорошее дело.  Они работают не  ради одного хлеба насущного. Это первое поколение, выросшее без войны.

     И Устинов сделал то,  чего в реальной жизни никогда не могло случиться: он  выстроил  одно  поколение  напротив  другого.  Одно  -  требовательное и грозное,  другое -  ожидающее обновления. Они стояли друг против друга, пока наконец между ними не  возникла объединяющая сила,  похожая на электрический разряд.

     В  устиновской картине не  было завершенности.  Видно,  еще  предстояла долгая многолетняя работа.

     - Чего же вы хотите?  -  разочарованно спросил Пшеничный.  -  Наш бог - будущее державы. А ваш? Куда ты меня зовешь?

     - Куда зову?  Прежде всего говорить человеку "вы". - Устинов понял, что после его рассказа все остается по-прежнему,  а может быть,  и хуже, так как собеседник задет за живое.

     - Так.  Какими вас вырастили нежными! - насмешливо улыбнулся Пшеничный, сморщив  курносый нос.  -  Говорить вам  "вы",  не  приказывать,  не  мешать наслаждаться?  От твоих россказней веет интеллегентской размягченностью. Это на  руку вашим врагам,  а  они  спят и  видят,  как ослабить наше монолитное единство. Нет, с такими взглядами ты здесь вреден. Оба вредны!

     Пшеничный снял трубку, стал рывками набирать номер.

     - Надо смываться, - шепнул Ивановский.

     - Куда? - спросил Устинов.

     - Меня Наталья ждет. Что я ей скажу?

     Устинов засмеялся:

     - Ты ей позвони, что задерживаешься.

     Ивановский вытаращился на него,  потом тоже засмеялся и, спохватившись, прикрыл рот кулаком.

     Пшеничный покачал  головой  и  сказал  в  трубку,  что  направляет двух человек,  одного инженера, второго без специальности, что их надо принять на работу.

     - Посылаю вас в  гущу,  -  буркнул он.  -  Ничего другого предложить не могу. И зарубите на носу: забудьте, кто вы и откуда. Говорите, что выполняли специальное задание в одном закрытом районе.

     - Испытывали атомную бомбу, - предложил Ивановский. - Все равно об этом скоро в газетах объявят.

     - Брось  дурить!   Выполняли  спецзадание.  Все.  Трудовые  книжки  вам выпишут.

     Что-то  переменилось в  нем после всего жесткого,  что он им наговорил. Это  что-то,   наверное,   было  определенностью:  он  надеялся  на  лучшее, догадываясь, что они его не подведут.