Зеркало для героя - Святослав Рыбас

     И не прошло.

     Между тем появился Точинков.  Это был сухощавый человек лет сорока пяти с  длинным мужественно-усталым лицом и желтоватыми глазами.  Вышедшие за ним трое комбинатовских работников и  заведующий отделом угольной промышленности обкома  партии  Остапенко озабоченно осматривались и,  увидев Пшеничного,  с удовлетворением кивнули  ему,  словно  передавали вечернюю  вахту.  Точинков кивнул на Катю,  по-прежнему стоявшую в  бричке,  и произнес веселым молодым голосом:

     - Вот и амазонка!

     Пшеничный сделал знак,  как бы говоря:  хватит,  жена, дурачиться. Катя смутилась,   спрыгнула  на  землю,   ее  размашистая  юбка  обвилась  вокруг оголившихся колен.

     - Твоя?  -  спросил Точинков.  -  Везучий ты,  Пшеничный.  Ну знакомь с землячкой. Не забыл, поди, кто тебя из Кизела вытаскивал?

     Точинков происходил из донецких шахтеров,  всегда защищал земляков, но, как сам выражался,  любя мог спустить с них три шкуры, если надо было. Через него прошли почти все местные кадры,  когда после освобождения требовалось в считанные  месяцы  собрать  донбассовцев,   разбросанных  по  фронтам  и  по восточным бассейнам.  Как  заместитель министра он  сейчас  отвечал  за  всю донбасскую добычу, а в эти дни особенно тяжело ощущал на себе ее груз.

     Точинков познакомился с  Катей и  напомнил ей,  что он  помог ее  мужу, когда того не хотели отпускать в Донбасс,  где он,  похоже,  успел не только выдвинуться,  но  и  найти свое счастье.  Он говорил с  усмешкой,  как будто предупреждал, что не надо думать, будто он навязывает свое общество, но и не стоит считать его посторонним.

     - Ну так приходите к нам в гости,  -  сказала она.  -  Чего в гостинице скучать? Накормлю вас борщом и варениками.

     - Приду,   если   они   отпустят,   -   Точинков  показал   глазами  на сопровождающих. - Сама-то откуда родом?

     Катя ответила.

     - С Грушовки?  -  удивился Точинков.  -  Помню Грушовку. Задиристый там народ!

     - Не задирайте, не будет задиристый, - возразила Катя.

     Она  говорила независимым,  почти  дерзким тоном,  быстро  схватив суть Точинкова.

     - А  тебе пальца в  рот  не  клади,  -  одобрительно сказал заместитель министра. - Грушовская натура сразу видна... Ну пошли. Отпустите машину.

     По  дороге  в  театр,  располагавшийся  на  окраине  поселка  Далекого, Точинков шел рядом с Пшеничными,  рассказывая им о своей юности, обращаясь в основном   к   Кате.   Пшеничный   отстал,   присоединился  к   Остапенко  и комбинатовским товарищам, и, поглядев на их поскучневшие лица, понял, что за день они порядком вымотались.

     - Неохота на концерт? - спросил он.

     Пожилой Остапенко, прозванный Дедом, лишь махнул своей ручищей.

     - Где побывали?

     Остапенко, помолчав, назвал шахты и буркнул:

     - Требует  до  конца  года  выправить  положение "любой  ценой".  А  их пообещал снять.  - Он кивнул на комбинатовских, которые при этом не повели и бровью. - Двужильный мужик.

     Пшеничный    догадывался,    что    Остапенко   недоволен   предстоящим развлечением,  иначе бы не дергал уставших людей. Он и сам шел на концерт по распоряжению  свыше,   не  предвкушая  удовольствия.   Что  же  говорить  об Остапенко?  Дед был выпечен из старого теста и ворчал на инструкторов своего отдела, если видел их в галстуках.

     Лишь  двое,  Точинков  и  Катя,  были  оживлены,  идя  по  улице  вдоль строительных  лесов,   облепивших  дома,   загроможденной  столбами  будущей троллейбусной линии. Точинков рад был отвлечься от своих угрюмых угольщиков, которым он был неинтересен как человек; они осознавали его силу и власть, но лишь в  служебной плоскости,  а  в  остальном он  был  чужой.  Его спутница, домашняя хозяйка Катя Пшеничная,  была в  таком же  положении:  она вышла из роли секретарской жены, мешала говорить о деле, нарушала заведенный порядок.

     Пшеничного задевало,  что жена обособилась. Пусть ей хочется показаться на людях,  это дело понятное,  но брать Точинкова под руку, когда муж идет в двух шагах?..

     - Иван Кондратович!  - окликнул Пшеничный и, намекая на большое участие министерства  в   финансировании  городского   восстановления,   сказал:   - Троллейбус исключительно благодаря вам скоро пустим.

     Он сочинил на ходу эту незатейливую лесть, но Точинков лишь покосился и весело  продолжал  рассказывать  Кате  о   каком-то  деревенском  стражнике, который,   ежели  случалась  драка,  въезжал  на  своем  боевом  коне,  брал подносимую четверть самогонки и  удалялся на  кладбище,  где,  поделившись с конем зельем,  засыпал,  а  пьяный конь бродил по  улице,  свешивая во дворы оскаленную морду, вследствие чего от почтения и ужаса селяне долго жили тихо и мирно.

     Пшеничный догнал Точинкова и жену.

     - Обратите внимание,  -  он  показал рукой влево на огороженные забором развалины большого здания с полуразрушенными колоннами.

     Точинков посмотрел,  узнал площадь и  театр.  На средней колонне сидела ворона, у забора росла высокая седоватая лебеда и тонкие побеги клена.

     - Нет, - возразил Точинков, - в ближайшее время ничего не выйдет. Денег не хватает даже на общежития.

     Катя отпустила его руку.

     Пшеничный пошел рядом с ними, рассказывал о строительстве города. Он не хотел признаться себе,  что ему перестает нравиться этот высокопоставленный, много сделавший для города человек.

     На лицо Точинкова снова легло выражение застарелой задумчивости.

     Пшеничный заговорил о  восстановлении большого  хлебозавода,  для  чего требовалось объединить средства соответствующих организаций.

     Повернувшись к Кате, Точинков виновато развел руками.

     За хлебозаводом пошли детские сады,  горнопромышленные училища,  школы, продовольственные и промтоварные магазины,  Пшеничный оседлал Точинкова и не выпускал ни  на мгновение.  Видя такой натиск,  Остапенко с  комбинатовскими работниками  подключился  к  секретарю  горкома.   Точинков,  наверное,  уже пожалел, что отпустил машину, и дважды спросил, долго ли еще идти.

     Второй городской театр,  точнее -  зал, некогда принадлежавший Русскому хоровому обществу,  находился на  спуске  к  реке  у  деревянного временного моста, по соседству с рынком.

     Прошли по рыночной площади,  мимо телег с мешками; за дощатыми ларьками блеснула серовато-сизая речная вода,  окутанная вечерним туманом,  открылись на том берегу окруженные садами домики Грушовки,  а за Грушовкой - терриконы "Зименковской".

     Точинков вспомнил о Кате, спросил ее, какие цены на рынке.

     - Пришли, - объявил Пшеничный, показав на деревянный оштукатуренный дом на фундаменте красного кирпича.

     Катя, начавшая было отвечать, что за пуд картошки просят двадцать, а за килограмм  мяса  -  двенадцать  -  тринадцать  рублей,  вдруг  увидела,  что Точинкову уже  нет  до  нее  дела,  что  его  окружают  начальник комбината, какие-то другие люди в  горной форме и  шевиотовых "сталинках",  и  отошла к крыльцу, где стояли их жены, приведенные сюда, как и она, "для мебели".

     Возле  Точинкова появился фотокорреспондент,  просил его  и  Пшеничного стать  поудобнее,  настойчиво  пытался  взять  замминистра за  предплечье  и показать,   где   надо   встать.   От   него   пахло   потом.   Как   каждый фотокорреспондент,  он знал,  что люди любят фотографироваться.  Но Точинков отказался позировать. Фотокорреспондент выразительно посмотрел на Пшеничного блестящими коричневыми глазами, как будто и просил, и удивлялся.

     - Потом, - отмахнулся Пшеничный.

     - У вас дети есть? - вдруг разозлился фотокорреспондент. - У меня есть. Я их должен кормить.

     Точинков пожал плечами и с улыбкой подчинился.

     Женщины оглядели Катю,  словно решая,  как  отнестись к  ее  необычному наряду;  все  были  одеты  по  стандартной  прямоугольной моде  в  платья  с укороченными  до  колен  юбками.   Однако  она  была  женой  Пшеничного,   и требовалось показать ей,  что  она выскочка,  и  одновременно облачить это в пристойную форму.  Жена  начальника комбината Янушевского улыбнулась Кате  и спросила,  в  каком настроении Точинков.  По  приветливо-снисходительному ее тону  было  видно,  что  она  помнит  о  дистанции между  собой  и  недавней грушовской девчонкой.

     - Когда  Иван  Кондратович не  в  настроении,  он  любит  показать свою начитанность,  -  продолжала  Янушевская.  -  Он  не  играл  в  литературную викторину?  -  И,  наклоня голову,  увенчанную золотистой толстой косой, она повернулась к  другим женщинам,  давая им понять,  что знает гораздо больше, чем сказала.  -  А что за фасон такой интересный?  -  спросила она, не меняя положения и лишь немного поворачивая голову.  -  По-моему,  легкомысленно. Я вам  советую...  -  Не  договорив,  что  же  она  советует,  жена начальника комбината  увидела  приближающегося Точинкова и  воскликнула укоризненно:  - Иван Кондратович, как вам не совестно? Мы ведь ждали вчера весь вечер!