Кто сильней - боксёр или самбист? Часть 5 - Тагиров Роман

Кантемиров, глядя на потолок, тяжело вздохнул. И какой чёрт его дёрнул обратиться к Путилову? КГБ-Шайтан? Нет же, блин, потащился в спортзал к знакомому и доброму самбисту, когда мог спокойно, без всякой пьянки с дракой, снять трубку телефона и попросить дежурного по части соединить его с особистом полка.

И всё! В этот же вечер разрулили бы ситуёвину по нормальному. Бы, да кабы… Молодой человек снова вздохнул. Путилов тоже хорош. Как он там сказал? «Не дури, прапорщик…»

Ни хрена себе — «не дури»? Твой боец, нормальный солдат, против своей же воли бежит в ФРГ. А ты просто стой в сторонке, «не дури» и молчи в тряпочку?

Нет, товарищ самбист, не получилось по-вашему. Хрен-то вам, а не Ромас. Вот и получили вместо шпиона разборки с особистами. Молодой гражданин СССР, разглядывая трещины на потолке камеры, улыбнулся своим мыслям и, наконец-то, уснул…

* * *

Ничего не подозревающий о решении вопроса его судьбы начальник войскового стрельбища Помсен тосковал в стенах немецкого каземата. Заканчивались вторые сутки ареста из официально оформленных пяти, и авантюрная натура прапорщика просто физически не могла выдержать такого долгого бездействия в тесной камере с навязчивым сервисом. Все трещины на потолке были тщательно изучены, читать достоевщину не хотелось. Кантемиров и так знал: «Кто он такой и какое право имеет…»

Деятельная натура молодого человека искала выход и нашла… В голове Тимура возник очередной план…

Арестант Кантемиров от скуки и бездействия в стенах дрезденского каземата решился на отчаянный шаг — замахнуться на святое — на славные армейские традиции. Ещё утром начальник войскового стрельбища Помсен вспомнил, что сегодня, ближе к вечеру караул танкистов сменит родная пехота. И вновь возникнет вечный антагонизм между чернопогонниками и краснопогонниками…

Прапорщик неоднократно слышал от молодых офицеров мотострелкового полка рассказы про смену караула на гарнизонной гауптвахте. Здесь мотострелки отрывались по полной программе на своих вечных оппонентах, так как всегда меняли танкистов и затягивали эту процедуру до позднего вечера. Иногда в ход шли запрещённые приёмы и различные ухищрения для продления приёмки-сдачи караула: арестанты пересчитывались по несколько раз, якобы случайно стирались пластилиновые печати на дверях закрытых помещений, прятались и находились «макинтоши» и т. д., и т. п.

Прапорщику надоело сидеть и лежать, деятельная натура искала выход, и заключенный мерил шагами свою камеру от зарешечённого окна и до металлической двери: три шага туда, три обратно. За четыре года службы на полигоне начальник войскового стрельбища привык ежедневно проходить долгие расстояния по широким просторам мишенного поля. Сейчас резкий переход к ограничению в пространстве начали действовать на психику молодого человека.

Первые сутки прошли веселей, а понедельник оказался действительно тяжёлым. Уже полдень, солнце начало заглядывать в камеру, значит скоро обед из вполне приличной баланды. Есть можно, вот только аппетита нет ни хрена. Кантемиров вернулся на свой «макинтош» с матрасом, уставился в потолок и начал вновь просчитывать ходы примирения между не совсем дружественными родами войск Советской Армии…

Вдруг, вне тюремного расписания раздался скрежет ключа и лязг открываемой двери. В камеру буквально вбежал начальник караула, старший лейтенант бронетанковых войск Лисовских. Одна из сторон «непримиримых противоречий, характеризующихся острой борьбой противоположных сил, тенденций…»

Начкар Лис был явно возбуждён. Арестант Кантемиров по приобретённой полезной тюремной привычке вскочил перед офицером.

Танкист только махнул рукой, призывая выдвигаться из закрытого помещения:

— Правильно, арестант. Шагом марш за мной.

В этот раз других команд не поступило. Знакомый сержант резко закрыл дверь камеры на ключ. Начкар выдвинулся первым, за ним арестант, сержант догнал у первой лестницы. Стук трёх пар сапог по металлу эхом прошёлся по немецкому каземату. Внезапный переход от вынужденного бездействия к непонятным действиям добавили адреналина в кровь молодого человека, появились несколько дельных мыслей: «Деньги нашли с валютой?», «Может, срочно переводят в тайную тюрьму КГБ?» и в голове крутился вечный вопрос: «Что делать?»

Прапорщик по ходу движения спросил:

— Роман, куда гоним? У меня ещё несколько суток впереди.

— Тимур, из-за вас большой кипиш в изоляторе. Ближе к вечеру ждём каких-то московских генералов вместе с Потаповым. Аргудаев по всей губе мечется. А тебя с солдатами срочно к коменданту, — начкар вдруг остановился и развернулся к собеседнику. — Слушай, прапорщик, а ты случайно, не шпион? И чего к тебе генералы так зачастили?

— Не, товарищ старший лейтенант, я — свой. Я за красных.

Лисовских с улыбкой взглянул на нового приятеля, кивнул и продолжил броуновское движение по коридорам, лестницам и переходам саксонской тюрьмы. Быстро пересекая небольшой двор между гауптвахтой и комендатурой, начальник караула махнул в сторону высокой глухой стены и сказал:

— Знаешь, прапорщик, я сейчас уже не удивлюсь, если к нам поступит срочный приказ поставить тебя к этой стенке и расстрелять при попытке к бегству.

— Товарищ старший лейтенант, приказы надо выполнять незамедлительно, как того требует Устав караульной службы. Роман, а ты мне дашь возможность выкрикнуть последнее слово?

— Только не матом. Неприлично. А что кричать будешь?

— Пока не придумал. О, уже придумал: «Да здравствуют прапорщики ГСВГ!»

— Это сильно…

Тройка остановилась у двери кабинета коменданта гарнизона, отдышалась, и офицер постучал в дверь. В ответ услышали суровое комендантское: «Вводи!».

Басалаев с Драугялисом, тоскующие на первом солдатском этаже армейской тюрьмы, уже привычно стояли у стены кабинета. Начальник стрельбища встал рядом и кивнул подчинённым.

Подполковник Кузнецов из-за стола обвёл взглядом арестантов и остановился на прапорщике:

— Кантемиров, ну, что за внешний вид?

Ещё вчера, после вечернего чаепития с начкаром, начальник стрельбища наконец-то побрился и договорился с сержантом караула, что с сегодняшнего утра у его солдат будет возможность привести себя в порядок.

Прапорщик посмотрел на своего старшего оператора с пилорамщиком, пожал плечами и туманно ответил:

— На губе паримся, товарищ подполковник…

— Вот именно, что паритесь! А сегодня вечером по твоей милости, к нам нагрянут московские генералы. И, видимо, им больше не хрен делать, как тебя с твоими солдатами разглядывать. Вот скажи мне — как я москвичам покажу тебя в таком виде?

— Не могу знать. Пусть дадут утюг. Успеем подшиться и погладиться. Полдня впереди.

— Утюгом бы тебе по голове, прапорщик. И ремнём по жопе, — вздохнул комендант, посмотрел на ухо арестанта и улыбнулся. — Хотя, ты уже хорошо получил.

Кузнецов перевёл взгляд на старшего лейтенанта Лисовских:

— Так, Лис, слушай приказ — хватаешь мой УАЗ, берёшь за шкирку этого арестанта и шнель, шнель на стрельбище, — подполковник встал из-за стола и подошёл вплотную к Кантемирову. — Быстро приводишь себя в порядок, переодеваешься в китель, для своих бойцов захватишь парадки и марш обратно на цугундер. Всё понял?

— Так точно, товарищ подполковник!

— Не убежишь?

— Некуда бежать. Позади Москва с генералами.

— Это ты точно заметил, прапорщик, — Кузнецов повернулся к начальнику караула.

— Старлей, стреляешь хорошо?

— Товарищ подполковник, у меня первый разряд по офицерскому многоборью.

— Кантемиров, слышал? — вновь улыбнулся комендант гарнизона.

— Я всё понял.

— На всё у вас один час времени. Вперёд! — подполковник махнул рукой, указывая на дверь. Уже на выходе начальник стрельбища услышал от Басалаева:

— Товарищ прапорщик, сигарет захватите.

Кантемиров кивнул. Сержант караула по ходу обратного движения обратился к офицеру:

— Товарищ, старший лейтенант, мы же так с обедом пролетим?