Домовая любовь - Некрасова Евгения

С Сашей было хорошо всё. Говорить, есть, спать, молчать, гулять, заниматься сексом. С Сашей никогда не скучалось, не хотелось зевать. Иногда Зина садилась на него. Они утыкались друг в друга лбами. Он обнимал её, придерживал снизу. Она накрывала, защищала его сверху. Так они могли сидеть десятками минут, пока не затекали тела. Обычно на раскладывающемся Сашином диване. Зина представляла, где и как они будут сидеть так в квартирае. Она думала про диван на кухне-гостиной. Кровать в спальне не совсем для того.

Саша говорил негромко и спокойно, вытирал вымытую посуду полотенцем (Зина – никогда, ленилась), складывал свой диван-кровать по утрам, иначе по комнате сложно было передвигаться – часть пространства занимал склад лампочковых коробок. Саше всегда хватало места и времени. Ты умеешь жить – говорила ему Зина, которая всегда не успевала, делала всё в последний момент, опаздывала или приезжала раньше, задевала разложенные в домах и магазинах предметы. У Саши часто болела голова, он пил много таблеток, в том числе по рецепту от психиатра. Зина не задавала вопросов, это не экзотика, она сама жила на паксиле последние три года. Саша часто просыпался по ночам и не мог заснуть, лежал осторожно, не двигаясь, занимая ровно свою половину кровати. Зина иногда от этого тоже просыпалась, обнимала его, гладила его тело. Бывало, делала вид, что спит, и не отвлекалась на нежность – ясно ощущала тёмный Сашин угол, который увеличивался, проваливался, превращался в яму, а потом в огромный котлован. Зина лежала рядом с котлованом и боялась шелохнуться. По ночам в такие моменты ей становилось чрезвычайно страшно и холодно, она решала, что Сашу надо передумать, пересмотреть, но просыпалась утром, забывала, видела его и снова ощущала его как живого и настоящего человека. Своего человека.

Ещё Зина привыкла к Саше и его хрущёвке даже сильнее, чем к квартираю. Страшно, но текстильщиковая однушка казалась ей уютней и милее её евродвушки в престижном, экологически чистом районе. Зина догадывалась, что это очарованность Сашей разделяла её с квартираем, заставляла полюбить старую, безремонтную квартирку. Зина сама поселила Сашу внутри себя, он и ещё работа занимали всё её время. Однажды, сидя в туалете, она заметила, что большой палец её правой руки болтается то влево, то вправо. Забытое движение свайпа. Она перестала ходить в тиндер, он обрастал непросмотренными оповещениями, жил своей жизнью.

Зина принялась переживать, что квартирай не понравится Саше, покажется ему слишком вычурным, избыточным, незнакомым, чужим, высоким. Саша как-то сказал, что не любит многоэтажки – он искал себе низкое жильё, ему очень понравилась бывшая Зинина съёмная на девятьсот-пятого-года, светлая, на третьем этаже шестиэтажного конструктивистского дома. Он хотел купить её и потому, что она его познакомила с Зиной, но Сашин банк, одобривший ему ипотеку, оказался против деревянных перекрытий. Саша продолжил искать себе жильё дальше, но делал это, совсем не заступая на их с Зиной время, не таская её на просмотры, не скидывая ей ссылки, не пытаясь советоваться с ней. Ей даже сделалось обидно, что он не пускает её в свою жизнь, она сказала это прямо. Саша лишь ответил, что не хочет её грузить своими квартирными заботами, к тому же она недавно пережила нечто подобное. Сашу срочно надо было знакомить с квартираем. Зина начала продумывать событие. За сколько Сашу предупредить заранее, пригласить его днём или вечером, поехать на метро или на такси или попросить Сашу довезти их на машине, что приготовить, какое постелить бельё, какие погладить полотенца.

В одну из ночей, когда Зина ночевала у Саши, он проснулся. Зина проснулась тоже. Лежала и думала, погладить ли его или просто сделать вид, что она спит. Её испугало возможное ощущение котлована, потом ей очень хотелось поласкать Сашу. Она погладила его по голове, тем самым выдав, что бодрствует. И вдруг он взял всё её внимание – занял время и пространство полностью – и принялся рассказывать-рассказывать про себя-про себя, про то, как он много лет назад, подростком, ребёнком, мальчиком, спал в своей кровати тут недалеко, в соседнем районе, и как ударило, вспыхнуло, зазвенело, посыпалось, рухнуло. Он уснул снова, потом проснулся, запакованный прочно в налегающие стены. В ушах звенело, рот и глаза забились крошкой, но больше ничего не ощущалось. Зина слушала Сашу и чувствовала, что падает-летит в котлован.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Саша-подросток всё ещё лежал под своим одеялом, а сверху его ещё накрывала, неплотно прилегая к нему, вторым бетонным одеялом плита. Он лежал так неопределяемое для себя количество времени, не понимая, что и как произошло. Потом он снова заснул и проснулся в больнице. Саша никогда не говорил об отце, Зина не удивлялась: мало ли, среди её ровесников отцы – нераспространённая тема. Рассказывали про матерей, бабушек, дедушек, а про отцов никогда, даже если они были. Сашин отец погиб сразу после взрыва. Сашина мать выжила, потому что её не было дома, она уехала в эти дни в Воронежскую область на свадьбу к родственнице.

Зина помнила ощущение общего тогдашнего ужаса. Обычно было опасно всюду – на улицах, в магазинах, в школе, транспорте. Единственное спокойное, защищённое пространство – «дома», но, оказалось, нет, оказалось, нет. Зина помнила, как взрослые ходили на собрания во дворах. Как распределяли графики дежурств у подъездов, чаще всего мужчины. Отец приходил, предлагал себя, он был молод и готов не спать, дежурить поочерёдно у подъездов своей и первой, и второй семьи, но мать отправила его восвояси. Она сходила подежурила раз и больше не стала, ей хватало своих полутора смен в поликлинике. Её не упрекали, матери-одиночки тогда ещё не жили за каждой второй дверью, и их все жалели. Многие говорили, что у них скромный, далёкий от войны город и не Москва. Хотя взрывы случались не только там, но Зина запомнила, что Москва – город, где происходит не только всё самое интересное, но и самое страшное. Ещё она помнила, как в их монопоселении пропало на долгое время расслоение между жителями невысоких кирпичных и высоких панельных домов. Прежде первые считались более богатыми и благополучными. Вторые – неудачливыми, бедными, неблагополучными. Но тогда оказалось, что панельные лучше: плиты складывались друг на друга, образовывали ниши, где можно было выжить. Так, как это случилось с Сашей.

Когда он вышел из больницы три месяца спустя, мать привезла его уже в квартиру в текстильщиковой двенадцатиэтажке, которую им выдало государство. Мать была логопедом, очень современным по тем временам, она серьёзно принялась реабилитировать сына. Саша один из первых в стране ходил к психиатру и психотерапевту. Ему с трудом давалось житьё в много-этажке, мать отчего-то не хотела переезжать, упёрлась: высоко – значит экологично и бесшумно. К тому же недалеко от их бывшего дома. На его месте со временем построили храм, его купол был виден из окна кухни. Когда в девятнадцать Саша стал работать, он принялся снимать комнаты, а потом однушки в домах не выше шести этажей. Он до сих пор бывал у психиатров и принимал прописанные ими таблетки. У него и сейчас болели голова и шея, он пил лекарства и для них, раз в два-три года проходил курс уколов. Часто просыпался по ночам и видел, что лежит под бетонной плитой, будто накрытый байковым одеялом. Звон в ушах и привкус бетонной крошки во рту возвращаются памятью. В такие ночи Саша долго не мог заснуть, лежал недвижимый, ждал, когда его вытащит обратно утро. Зина выслушала, придвинулась к Саше, обняла, поцеловала – так они заснули.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Со дня Сашиного рассказа Зина начала просыпаться по ночам в квартирае. Её будили взрыв, звон стёкол, грохот. Тяжёлое, жуткое, чужое прошлое обрушивалось на неё. Зина лежала придавленная, отчётливо ощущала вкус каменной крошки во рту, воздуха не хватало. Заставляла себя подняться, пройтись по евродвушке, выпить воды, понять, что всё хорошо и жизнь её сконструирована именно так, как она всегда хотела. Днём Зина блуждала по своему ЖК – всюду торчали глаза камер, в каждом лобби сидел охранник, но забора не было, только зелёное ограждение. Зина радовалась раньше, а теперь жалела, что его нет. Она узнала, что дом её монолитный, то есть не кирпичный и не панельный. Монолитный – значит, прочнее, выдержит землетрясение до 8 баллов, прочла она. Про взрыв ничего не было сказано. В ЖК пока пустели многие полуподвальные помещения, ждали своего бизнеса. Барбершопа, салона красоты, кофейни. Зина мучилась, заглядывала за пустые стёкла. Приступы повторялись. Так Саша, никогда не бывавший в квартирае, поселился там, занял его полностью. Тёмный угол его оказался само́й смертью, страшнее смерти – гибелью. Гибель чудовищная, городская, стремительная, безжалостная, реалистичная, сконструированная такой нарочно человеком же. Задыхаясь ночью в своей новой квартире под плитой чужой ужасной смерти, Зина думала, что те люди жили в настоящем квартирае – погибали в своём доме и попадали сразу на небо. Если верить, но как тут можно не верить. И не было супергероя или супергероини для их спасения. Зина пыталась спать со светом, приносила новые светильники и торшеры к кровати, вкручивала в них подаренные Сашей лампы. Не спала, не высыпалась, пропускала дедлайны по работе, не могла расслабиться. Больше не радовал её квартирай, не казался ей самым уютным, свободным и без-опасным местом. Саша покупал однушку на Пролетарке, занимался своим переездом. Он мог найти время для Зины, всегда находил, но она боролась с его страшной трагедией за свой квартирай, написала ему, что занята из-за сложного проекта. Психиаторка выслушала её, прописала атаракс и предложила прийти вместе с Сашей на совместную консультацию. Но Зина выбрала квартирай.