Домовая любовь - Некрасова Евгения

Зинин отец ей гордился и не был против ничего нового. Он ушёл, когда ей было девять, в новую семью, потом через пять лет снова ушёл в новую семью. Точнее, он создавал каждый раз новую семью с новой женщиной. И всё в границах моногорода, поэтому Зина взрослела, как героиня латиноамериканского сериала, натыкаясь на своих сводных сестёр, отца или его жён в магазинах, на рынке, на главном проспекте с революционным названием. Из-за такой отцовской подвижности Зина была моногородской селебрити, семейные дела которой всё время попадали в таблоиды местных скамеек. С сёстрами они часто виделись ещё в школе. Не общались, общупывали друг друга взглядами, пытаясь понять, у кого из них лучше и дороже одежда. Поначалу Зина сильно ненавидела отца, а потом ей стало всё равно. Он вахтовал на Севере, и сейчас Зина совсем уже без боли думала, что у него там тоже две-три семьи. Мать Зины, раньше сталкиваясь с промежуточной и последней женой бывшего мужа, тоже ревниво проверяла их взглядом. Теперь она к ним охладела, а изучала при встрече сводных сестёр дочери, жутко ревновала и мучилась. Они жили нормально, понятно. Одна, самая младшая, была уже разведена, воспитывала двух детей, вторая была ещё с мужем и воспитывала одного. Вид их потомства и колясок заставлял мать завидовать, страдать и злиться, её муж сумел получить много детей и уже три раза стать дедом, а она всё оставалась без продолжения из-за этой самой дочериной инопланетной жизни. Зина, встречая их, опять удивлялась, как быстро они сумели превратиться в своих матерей. Все Зинины знакомые, даже на десяток лет младше, выглядели и вели себя старше её. Они будто уже отжили своё и уступили своим детям не потому, что так было необходимо, а потому, что так было принято. Зина пыталась обсуждать это с матерью, но та её не понимала. Ещё мать почему-то не любила слушать про то, как дочь проводила дни вне работы. Когда Зина пыталась ей рассказать про новую выставку или спектакль, на которые сходила, или про новый город и страну, в которых побывала, мать быстро переводила тему, будто Зина рассказывала что-то неприятное и болезненное.

Ей не понравилась дочерина новость про покупку квартирая в Москве. Во-первых, её пугала ипотека, то есть дочерино многолетнее рабствование. А во-вторых, квартирай совершенно не походил на привычное жильё, судя по картинкам, которые Зина пересылала. Хотя бы многоэтажка, даже под 30 этажей, но каких-то не таких, как обычно, цвета и материала. Зина давно хотела купить жильё в Москве, это был понятный и финальный шаг в омоско́винии, в её личной колонизации этой вот другой планеты, которая уже давно стала её. Зина, как и все, много лет снимала тут комнаты и квартиры. Москва ей нравилась за постоянную способность меняться, двигаться вперёд, то есть жить. И движение это топилось не столько деньгами (бо́льшая часть которых выжималась из провинции), а огнём в глазах людей и их постоянной неуспокоенностью. Москва менялась сама и давала жителям возможность меняться, переучиваться, перезапускаться.

В её прежнем городе Зину обзывали резиной, иногда гондонкой. Резиной её называли учителя. Гондонкой – одноклассники. В Москве ей пару раз сказали, услышав её теперь редкое, звенящее и тянущееся имя, что оно похоже на «зин». Она потом верстала зины для друзей и пару раз в год делала свой собственный зин про СуперЗину – супергероиню в современной Москве. Полгода назад Зина поняла, что скопила достаточный первоначальный взнос, и принялась искать квартиру. Хрущёвки ей казались тёмными и душными, сталинки – прогнившими и зловещими, в частности из-за своего имени, конструктивизм и дореволюционные пугали своей трухлявостью и казённостью. Советские и позднесоветские многоэтажки просто были очень некрасивы: всегда панельные, бледные и уверенные, как поганки, с дворами-парковками. Но главное – Зина не хотела себе напитавшегося чужими судьбами, запахами, ужасами, разочарованиями и счастьями жилья. Новострой тоже был довольно страшен и безжалостен. А Зина хотела квартирай. И именно квартиру, никаких апартаментов – Зине нужна была московская прописка. Она лечилась за деньги, но ей бы пригодился постоянный доступ к бесплатной медицине. Однажды, сгибаясь от приступа эндометриоза, Зина приползла в расположенную рядом женскую консультацию, но её не приняли, узнав, что она тут рядом всего лишь живёт, но не прописана. Зине было плохо, и она кричала, что её жизнь для них менее важна, чем отметка в паспорте. Потом уже, придя в себя на съёмной квартире после сна и обезболивающего, Зина поняла, что так оно и было.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Ещё ей, разумеется, мечталось иметь право голоса в том городе, где она живёт, но главное – всё равно прописка, потому что она до сих пор ощущала свою юношескую ментобоязнь. Она ещё застала то время, когда в метро, на вокзалах, просто на улице менты зарабатывали тем, что останавливали приезжих и спрашивали у них регистрацию. С той часто были сложности, особенно после того, как Зина закончила учиться и выехала из общежития. У них с друзьями выработался целый ряд антиостановочных мер: существовал список станций метро, где патрулировали меньше или очень редко. Считалось отчего-то, что менты никогда не останавливали влюблённые пары, а одна Зинина подруга с идеальным зрением купила очки без диоптрий и носила их в транспорте – она уверяла, что в них её не останавливают. Сейчас менты выбирали из толпы только людей с азиатской внешностью. Наше проклятье перешло на них – говорила та самая подруга, которая раньше носила специальные антиментовские очки и до сих пор жила в съёмной квартире без регистрации. Но Зине всё равно нужен был квартирай.

И она его нашла. Это был ЖК, современный, нездешний, многоэтажный и похожий на нью-йоркские высотки. Район был жидко-застроен, утопал в лесу, находился на юго-западе города, но не так далеко от центра. Двор – не асфальтовая парковка с пластиковой разноцветной игровой площадкой и грязно-белой трансформаторной будкой посредине, а зелёный парк с деревянными скамейками и качелями. Парковка вынесена за двор, сам он огорожен не тюремным забором, а плотной живой изгородью. В каждом подъезде находились по три лифта и настоящее лобби с диванами. Квартирай Зины возвышался на евангельском двенадцатом. Он был евродвушкой: кухня совмещалась с гостиной, смотрела во двор, а спальня глядела на лес и пруд. В коридоре и спальне пряталось по гардеробной. Метро недавно вырыли в 15 минутах ходьбы. Магазины, кафе, поликлиника неподалёку. Тут всё было для жизни.

Зина купила квартирай ещё голым, и теперь там шёл ремонт. Дизайнерский план она составила сама вместе со знакомой архитекторкой. Когда Зина спрашивала мать, почему ей не нравится квартирай, та говорила разное: лишь бы тебе нравилось; ну не похоже на наше российское жильё; ну всё равно же не твоё – ипотечное. А однажды сказала, что лучше бы Зина нашла себе московского мальчика с квартирой в центре, как это ещё 10 лет назад сделала учившаяся с ней в параллели такая-то. В их моногороде в каждом поколении была девочка, которая находила себе московского мужа с квартирой в центре. Метро, площадь жилища, количество комнат обсуждались среди населения моногорода. Зина отвечала матери, что она теперь сама этот московский мальчик с квартирой в центре, только не мальчик и не в центре. Они обе понимали, что квартирай – окончательный шаг к по-зининому свободной, по-материному – ненормальной жизни. На то он и квартирай.

Зина выбрала средиземноморский стиль – светлые стены, обои и плитка с яркими разноцветными элементами. Купив квартирай и собравшись сделать ремонт, Зина впервые оказалась втянутой в системный национализм вперемешку с крепостничеством. Ей предложили на выбор украинскую или таджикскую бригаду. Украинская была сама надёжная, как ей пообещали, но самая дорогая. Таджикская была дешёвая, но ненадёжная, объяснили ей. Она спросила, как навыки укладывания плитки зависят от национальности. На неё посмотрели смурно и предложили определиться, а то все бригады были нарасхват: многие помещики-квартировладельцы делали ремонт сейчас. Зина мучилась от этой необходимости выбора национальности рабочих. И маялась бы долго, но таджикскую бригаду забронировали на другой объект, и бригадир привёл украинскую. Пока в квартирае шёл ремонт, Зина продолжала снимать квартиру на девятьсот-пятого-года.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})