Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991 - Анатолий Черняев

Интересно, какой будет итог голосования. Убожество и несопоставимость соперника — ну, бьют в нос. И если его предпочтут Горбачеву, тогда уж, действительно, песенка перестройки спета.

Вечером Горбачев мне позвонил, все добирают вместе с Р. М. команду в США. Сообщил, что включают Фролова. Будто оправдывался — мол, из «Правды» нужно. Все понятно.

Спросил о моем впечатлении о его выступлении во Фрунзенском районе. Допытывался, не упустил ли он чего в своей речи. И потом вдруг с тревогой: «Изберут, как ты думаешь?» Очень симптоматично для нынешнего Горбачева.

Дочитал в «Неве» очередную порцию «Март 1917-го» Солженицына. Прямо таки хрестоматия о том, как происходят революции. И очень все похоже. Думаю, мы приближаемся к русскому 1791 году!

Звонил мне Вульфсон — старый еврейский латыш. Очень взволнован. Рубикс, говорит, объявил на 15 мая всеобщую забастовку с требованием отменить «Декларацию 3 мая». Милиция вся русская, она будет на стороне забастовщиков. В армии прошли митинги, там поддержат милицию. Если забастовщики выйдут на улицу, то латыши тоже выйдут.

И я очень боюсь… начнется побоище и тогда все, и тогда, действительно, все, потому что ясно, чью сторону возьмет Горбачев. Тогда хана визиту в США и вообще всему, ведь мы накануне российского съезда, российской партконференции, на носу забастовки в Кузбассе, Донбассе и Воркуте. Ю. Афанасьев, Ельцин и Травкин уже публично поклялись создать антикоммунистическую партию.

Очень все напоминает то, о чем пишет Солженицын про 1917 год.

А у меня почему-то нет страха.

Вчера, в субботу, М. С. позвал в Ново-Огарево обдумать концепцию к XXVIII Съезду КПСС. Приехали Яковлев, Примаков, Фролов, Шахназаров, Болдин, Петраков и я. Весь день дискутировали. Попутно услышали такие его рассуждения «о своей доле». Жизнь что? Она одна. Ее не жалко отдать за что-то стоящее. Не на жратву же или на баб только. И я ни о чем не жалею. Раскачал такую страну. Кричат: хаос, полки пустые! Партию развалил, порядка нет! А как иначе? История иначе не делается. И как правило, такие большие повороты сопровождаются большой кровью. У нас пока удалось избежать ее. И это уже колоссальное достижение. И весь мир теперь размышляет в духе нового мышления. Это что? Так себе? И все ведь — к человеку, все в русло цивилизаторское. А дефициты и полки пустые переживем. Колбаса будет. Ругают, клянут! 70 процентов аппарата ЦК и самого ЦК против меня, ненавидят. Не делает это им чести: если поскрести — шкурничество. Не жалею ни о чем и не боюсь. И на съезде не буду ни каяться, ни оправдываться.

Целый день говорили вокруг этих проблем. Он даже согласился с моим заявлением (а это я уже не раз ему говорил), что перестройка означает смену общественной системы. Согласился, но добавил: в рамках социалистического выбора. Ну и ладно пока…

А в итоге поручил Примакову, Шаху и мне все обобщить и через два дня представить проспект доклада Съезду.

Сегодня я весь день писал. Сочинил 14 страниц. Как быть дальше? Мне ведь надо готовить материалы для Вашингтона, тут еще конь не валялся. Значит, сесть рядом с Шахом я сейчас не могу, а доверить мое ему я тоже не могу — изуродует по своему. Наверно, придется отдать все таки ему + Яковлеву, пусть покрутятся пока мы «ездим по Америкам».

Вчера я в Ново-Огареве произнес еще одну горячую речь — насчет того, что нужно по-новому поставить на Съезде и женский вопрос.

29–30 мая были в Канаде. В Оттаве, в аэропорту Горбачева спросили об его отношении к избранию Ельцина председателем Верховного Совета РСФСР. Отвечал длинно и не нужно. Еще одно очко в пользу Ельцина.

С 30 мая по 4 июня — Вашингтон. Встречи, визиты, поездки по городу, ночная изнуряющая работа по подытоживанию бешенной активности Горбачева. Он был в ударе: там, на Западе, он в среде, где его поняли и оценили величие им сделанного, а у нас — сплошное похабство.

Мениаполис — Сен-Пол — «Контр-Дейт» и др. Везде толпы, как в финском Оулу или в итальянском Милане.

Стенфорд, университет — виск и восторг студентов. Выступал в огромном зале под сплошные аплодисменты. Джорж Шульц, который здесь ректор университета, выступая после М. С., назвал его великим человеком = деятелем и мыслителем. Наши газеты это не воспроизвели, конечно.

А в Москве в это время… Лигачев на крестьянском съезде уже в открытую назвал президента предателем, развалившем страну и социалистическое содружество. И добавил, что он, Лигачев, будет бороться до конца.

На московской партконференции Прокофьев обошел Горбачева слева. Силаев, премьер-министр России, выступил за частную собственность (полная метаморфоза у технократа). Кстати, Бочарова взять в премьеры Ельцин побоялся, а взял Силаева, хотя это был человек Горбачева. Чудеса!

Два дня мучился с докладом Горбачева для Верховного Совета. МИД не дал ни строчки.

Я вообще не понимаю, что людям нужно. Остервенели в погоне за славой и похвалами. Главное для них быть замеченными. Это и на российском съезде, и в Верховном Совете, и в СМИ.

На Верховном Совете РСФСР президенту устроили кошачий концерт, которым дирижировал сам Ельцин.

В самолете, при возвращении из Америки, был такой разговор. Горбачев говорит мне: «Думаешь, Толя, я не вижу, кто работает для дела, а кто — чтобы покрутиться рядом, отраженным светом демонстрировать себя публике. Я все вижу, не думай.» Я начал было оправдывать тех, кого он имел в виду. Он мне: «Да, брось, ты. Известный либерал ты.»

А вообще-то, как отвлечешься от повседневных перегрузок — ощущение полного завала и распада… Наверное, это и есть настоящая революция: от системы к системе. Что я и пытаюсь заложить в доклад к XXYIII Съезду. Наверное, люди именно так переживают такие времена.

Вчера Полозков избран первым секретарем Российской компартии. Со всех сторон, включая даже редакцию «Коммунист», от всяких писателей и театральных деятелей идут протестующие телеграммы и звонки: индивидуально и целыми организациями люди хотят выходить из партии. Мне тоже надо об этом подумать. Горбачев торчал на съезде все время, выслушивая грубости и принимая прямые оплеухи от этой черни, включая генерала Макашева, от которого перчатку не принял и по существу предал всех, кто бросался его защищать. Сносил не просто оскорбления, а махровую дикость. Потом произнес заключительное слово. Но свел все (этого потребовали от него!) к ответам на вопросы — провокационные, ехидные, с подковырками, ни одного «уважительного», глупые. Отвечал путано, многословно, сумбурно, иногда не умея выразить того, что имел в виду: потому что не хотел, чтобы было ясно и, как всегда, боясь определенности. Повторил свое клише против ухода с поста генсека, против превращения КПСС в парламентскую партию, за рабочий класс, как социальную базу партии, и прочее, и прочее. По существу это все популистские, компрометирующие его перестроечную концепцию вещи.