Следствие ведут дураки - Кондратий Жмуриков

— А, черрт! В первый раз в жизни красиво сказал, Осип Савельевич! Внушает!

— То-то и оно, — отозвался Осип, мигом теряя «цицероновский» налет. — Чаво ж.

Приблизился официант и вкрадчивым ехидным голосом сказал, чуть-чуть заикаясь:

— П-посудку бьете? П-придется заплатить.

— Сколько? — боевито-задорно спросил Иван Саныч.

— За б-бокал — с-сорок рублей, за б-блюдца — по тридцать пять.

— Вот за этот бокал? За эти блюдца?

— А вы как х-хотели? Два по т-тридцать пять и сорок. С вас сто д-десять рублей.

Ваня аж привстал:

— За бокал? Вот за этот б-бы-бокал, в который постоянно пускают слюни синеморы и который ты мне подсунул, чтобы я его и разбил? Да этот стакан не стоит даже прыща на твоей тощей заднице! Кстати, у нее такой же запор, как у твоего рта? (Официант запыхтел, пытаясь что-то сказать, но от ярости его природная склонность к заиканию только усилилась; от стены отделился охранник; Осип дернул Ивана Саныча за рукав, но тот не унимался.) Сорок рублей! Ишь ты! А блюдца? Эти миски для шелудивого б-бобика? По тридцать пять! (Официант пыхтел все громче, но никак не мог выговорить и слова.) Да если мне захотелось побить посуды, даже если на семьдесят с п-половиной миллионов франков, так, значится, я должен выслушивать твои идиотские прейскуранты и н-н-н-нотации!! Осип, зы-зы-заплати ему!

Осип расплатился по счету и за разбитые блюдца и бокал, и Иван Саныч, продолжая распространять ругательства в адрес давно онемевшего от такого красноречия официанта, выкатился из заведения.

— И чаво енто ты, Саныч? — спросил у него на улице Моржов. — Чаво ты напустился на этого несчастного оффицьянта?

— Просто я подумал, что есть на свете еще более жалкие люди, чем я, — неожиданно серьезно ответил Астахов. — Так что ты прав: будем играть дальше.

«Черный» человек уже не был черным. Тот легкий черный пиджак и темные летние брюки, в которых он был на парижском кладбище и у кассы аэропорта Шарль де Голль, оказались непригодны в создавшихся условиях питерского лета. А июль в Санкт-Петербурге выдался холодным, холодным даже для сырой и капризной северной столицы России, и даже верхушка лета — конец второй декады июля — не могла поднять столбик термометра выше, чем до семнадцати-восемнадцати градусов, а ночью столбики по всему городу беспомощно падали и рьяно стыли на цифре 10.

Черный человек поменял свою черную одежду и стал серым человеком.

Теперь на нем был легкий серый плащ, выцветшая джинсовая рубаха и невзрачные серые брюки. Туфли, до недавнего времени бывшие черными, теперь умылись раскисшей питерской грязью и впали в основной тон их владельца.

Черный человек находился в тревоге и недоумении. Эти двое явно что-то замышляли. Никто просто так по собственной воле не поедет к вору в законе Рыбаку, в свое время славящемуся своей нарочитой интеллигентностью и начитанностью вкупе с византийским коварством и изощренной жестокостью, которые традиционно не присущи ворам-щипачам.

Черный человек освежил свое знакомство с Рыбаком. В свое время тот работал на КГБ, чего в уголовном мире не знал никто. Иначе с Рыбака немедленно содрали бы воровскую корону, а самого отправили бы на корм… ну конечно, рыбам. Черный человек хорошо знал биографию Рыбака, и его страшно насторожило, что Осип и Иван Саныч направились именно к этому старому продажному негодяю.

…Черный человек не хотел уезжать из Парижа и ломать уклад своей жизни. Это было страшно тяжело. Но это было необходимо.

Потому что, как видно, его решили использовать как разменную фигуру в какой-то большой безобразной игре. Большая игра, большие люди. Он понял, что его старая жизнь безвозвратно закончилась, только после того, как после его удара — удара, который он не хотел наносить, а когда наносил, еще не подозревал, что в его организме осталось столько сил, чтобы одним взмахом размозжить голову сильному и здоровому мужчине, каковым являлся Жак.

Потом эти два взрыва… гибель Николя, пожар в доме в Сен-Дени. Жуть и мрак. И явная причастность к тому и Жодле с Магомадовым, и Осипа с Астаховым, чьи фигуры никак не укладывались в мозгу черного человека. Эти двое — Моржов и Астахов — казались и смешными, и зловещими, и беззащитными, и опасными, и — вот уж что несомненно! — прекрасными актерами. Следователи Генпрокуратуры… быть может, вряд ли это так. Но все же визит их не случаен.

Но он, старый лис, не даст так просто себя уничтожить. Так просто вычеркнуть из игры. Он слишком опытен и искушен в этой жизни, чтобы сдаться.

Все будет хорошо.

Но с тех пор, как он обнаружил в себе огарки молодости и подумал, что еще может показать всем своим недругам, куда удаляется семейство ракообразных в зимний сезон, — с тех пор многое не изменилось. Например, он открыл, что решить снова стать суперменом — это еще не значит избавиться от ревматизма, коньюнктивита и повышенной потливости ног.

Черный человек глянул вслед выходящим из кабака Осипу и Ивану Санычу и вспомнил, что вот так же недавно он смотрел им вслед — и это кончилось плохо.

Черный человек вспоминал:

…дверь сельского отделения милиции была приоткрыта, и оттуда раздавался громыхающий пьяный бас сержанта со смешной рыбьей фамилией Карасюк. Потом дверь отворилась, и вышли все они — Осип, Астахов и Рыбак. Осип заговорил что-то о ночевке, и черный человек, стоявший за стволом старого тополя, подумал, что будет нехорошо, если они останутся ночевать у Рыбушкина.

К счастью, вор в законе отказал. Не тот он человек, чтобы оставлять в своем доме чужих. Осип и Астахов ушли, а Рыбак остался у дома, за столиком в палисаднике, и снова налил себе самогону. Черный человек смотрел на Валентина Самсоныча и думал, что тоже хочет выпить. Хотя в Париже к алкоголю никогда не тянуло.

До того, как он не встретился с этими — Осипом и Иваном Александровичем.

Черный человек решился и вытянул свое тело из-за поленницы, за которой он притаился.

— Здорово, Рыбушкин.

Тот медленно поднял на него чуть тронутые мутной хмельной поволокой глаза (надо же, а столько уже выпил!) и проговорил:

— Ты кто?

— Мефистофель, — пошутил черный человек, присаживаясь за столик с Рыбушкиным. — Ладно, шутка юмора. Что у тебя делали эти двое?

— А тебе-то какое дело? — Мутная поволока стремительно улетучивалась, заменяясь холодным стальным блеском. — Ты вообще кто такой?

— Да так, знаешь ли, Рыбак… водили мы с тобой знакомство, когда ты работал на Ленинградский КГБ. Было ведь дело, а?

— Я тебя узнаю, — быстро проговорил Валентин Самсонович, — ты…

— А вот не обойдемся без имен, что ли? — перебил его собеседник.

— А чего у тебя акцент-то? Откуда приехал? Из Вашингтона? Из Нью-Йорка? Из Лондона?

— Из без игры в города тоже обойдемся. С кем ты свел этих двоих?

— С братвой, — мутно ответил Рыбак.

— Они ищут Жодле и Магомадова?

— Вот видишь, ты сам все знаешь, а меня еще и спрашиваешь.

— Мне тоже нужны эти люди. Скажи мне, с кем ты свел этих следаков Генпрокуратуры?

— Каких следаков? — искренне удивился Валентин Самсонович. — Осип-то Моржов — следак Генпрокуратуры? Да ты на его рожу посмотри, какой из него следак! А Ваня Астахов, сын того Астахова, с которым…

— Да молчи ты! — перебил его черный человек. — Ты, Рыбушкин, стал не по профилю болтлив. Болтовня людей твоей квалификации никогда до добра не доводила. Раньше ты на треп был достаточно скуп, так что, верно, оставление всех дел пошло тебе не на пользу. Ладно, Рыбушкин. Ты должен мне помочь. По старому знакомству.

При словосочетании «старое знакомство» недобрая улыбка скользнула по тонким губам незнакомца. Вероятно, примерно так же улыбался бравый солдат Швейк лицам венгерской национальности перед избиением последних при помощи сапера Водички.

— Я никому ничего не должен, ты, гость из оттудова, — резко выговорил Рыбушкин. — Понятно тебе, нет? Я никому никогда не был должен, кроме отца с матерью и господа Бога. Понятно?

— Старая песенка, Рыбак, — снова улыбнулся визитер из Парижа, — примерно то же самое ты говорил, когда тебя приплющили ребята из Пятнадцатого управления Минобороны, которым упорно не нравилось, что вор в законе работает на комитетчиков, на нас. Или не из Пятнадцатого?…

— А ты все свои гэбэшные замашки бросить не можешь? Думаешь, что меня можно трамбовать, как… могилу? Чего тебе от меня надо?

— Да ничего особенного. Просто поговорить с тобой, Рыбак, о…

Ничего более черный человек сказать не успел. Рыбушкин, который хоть и не выглядел пьяным, но тем не менее таковым являлся и отчета в своих действиях не отдавал, внезапно подскочил на месте и выбросил вперед руку, из которой тусклой молнией высверкнуло что-то металлическое, быстрое.

Нож. Острый самодельный нож, который использовался Рыбаком как столовый.