Следствие ведут дураки - Кондратий Жмуриков

Осип посмотрел на Астахова и хрипло произнес:

— Ну, уж не знаю, Саныч, может, так говорить кощунственно — но, быть может, это к лучшему, что все произошло именно так.

— Ага… вот тебе и Маруся в енституте Сикли-хвасов-ского, — эхом отозвался Иван Саныч и сел на пол рядом с еще не остывшим телом своего вот теперь уже действительно покойного дяди…

POSTSCRIPTUM

Через два месяца, после громкого расследования, всколыхнувшего весь Париж, Осип Моржов женился на Лизе Гарпагиной и самодовольно принял титул барона де Журдена. Впрочем, сам Осип предпочитал титуловать себя иначе, а именно — Joseph, conte de Maurgeau. То есть незаронно присвоил себе пышный титул графа де Моржо.

Вот уж воистину — вор-рецидивист во дворянстве…

Иван Александрович Астахов, получив в свое распоряжение семьдесят миллионов франков, уехал из Франции и поселился в унаследованном им от покойного дяди дома в Барселоне.

И все бы было замечательно, если бы не было такого элемента композиции, равно касающегося и литературы, и жизни, как

ЭПИЛОГ

Умрешь — начнешь опять сначала,

И повторится все, как встарь:

Ночь, ледяная рябь канала,

аптека, улица,

фонарь.

Огни ночных фонарей брезжили в ледяной ряби канала. Несмотря на то, что была середина апреля, стоял дикий холод, и столбики термометров в питерских квартирах упорно примерзали к опротивевшему уже нулю. Человек, шедший вдоль канала к Елагину мосту, воспетому в другом стихотворении Блока, тем не менее бормотал себе под нос стихотворение другого поэта и о другом мосте. Губы дрожали, зубы выбивали походную барабанную дробь, но слова выцеживались, как замерзающая на морозе паста:

— Под мостом Мирабо тихо катится Сена… и уносит любовь… тихо катится Сена… Мирабо…

Этот прохожий, верно, был увлечен декламированием Аполлинера, потому едва не наткнулся на стоящую у фонаря плотную, почти квадратную приземистую фигуру.

Квадратный человек в черном полупальто обернулся, и до любителя поэзии донеслось много интересного о родне до пятого колена включительно. Нет надобности говорить, что в монологе квадратного превалировала перфектно поставленная ненормативная лексика. Впрочем, внезапно он наступил на горло собственной матерной песне и, приглядевшись к обруганному им человеку, вдруг вставшему как столб, пробормотал:

— Погоди… и чаво ж? Саныч?

— Осип? — выдохнул тот. — А что ты тут делаешь? В Питере-от? Ты же должен жить в Париже… с молодой женой.

— А ты — в Барселоне.

Ваня Астахов, по представлениям Осипа Моржова долженствующий жить в Барселоне, махнул рукой и скверно выругался. Потом шмыгнул носом и произнес:

— Да я оттуда съехал. В Америку скататься решил. А там влип в мерзкую историю. В тюрьму чуть не загремел. Еле ноги унес.

— А чаво ж так?

— Да дернул черт проехаться в автобусе, — пожаловался Ваня, — надоело мне на этих «Феррари» да «Пежо» рассекать. Ну, пьяный, естественно, был. А в автобусе… сам не понимаю, как произошло, по привычке, что ли… полез в карман к какому-то мудиле. А он меня за руку хвать!

— И чаво?

— А тот как заорет! А он стоял на передней ступеньке, прямо в ухо водителю гаркнул. Тот с перепугу руль вывернул, автобус с моста — хлобысь!!

— Ну дела-а-а… — выдохнул Осип.

— Хорошо, никто не погиб, а то бы мне, как виновнику аварии… это они в ихнем америкосском вонючем суде так решили!.. впарили бы пожизняк за терроризм. Они ж повернутые на судах. А так — десятку дали. Это что же — мне десять лет с нигерами в тюряге сидеть и за мылом наклоняться? Не-ет!! Я оттуда сбежал, дуриком, правда… повезло мне… так меня чуть ли не через испанское посольство требовали найти! Пришлось и из Барселоны дергать… вот… маюсь. Счета-то все мои заморозили. Вот и сам мерзну. В Питер приехал. А куда мне теперь?

Осип сочувствующе покачал головой.

— А у тебя что? — спросил Астахов.

Моржов мотнул головой и брякнул:

— Да эта толстозадая шалава, жинка моя… где-то просекла, что значит моя татуировка. Вот та, с котом. Ну и пристала. Я по пьянке возьми да и брякни. А потом развод мне устроила, да так ловко дельце обтяпала, что я с хером воробьиным остался. У нее адвокат, жидяра мерзкий, кстати, из сен-денийских же крючкотворов, там так дело поставил, что меня еще и компенсацию заставили платить, а потом выслали из Франции. Ну, и мне некуда, кроме как в Питер. Правда, у меня в Тамбове тетушка живет. Только она ж, старая мегера, меня и на порог не пустит.

— Н-да-а-а, — в свою очередь протянул Ваня. — А ты еще, Осип, говорил, что вот больше не будешь жить, как свинья. А пожил ты хорошо только полгода.

Осип досадливо крякнул:

— Ну что ж делать? Дураки мы с тобой, Саныч. Проворонили счастье-от. Ну да ладно. Ничаво. У меня тут триста рублев нашкрябается, пойдем-ка выпьем за встречу в кабак.

— И у меня где-то сто или сто пятьдесят, — отозвался Иван Саныч, — ну что ж… пойдем.