Школа Лысой горы. Мой прекрасный директор (СИ) - Елисеева Валентина

– Мне двадцать два года.

– Всего двадцать два? – ахнул глюк. – Ой, дитё какое! Ничего, не переживай – Глюк тебя в обиду не даст! Глюк уже четвертую сотню лет разменял, всякого навидался, советом тебя всегда поддержит, не сумлевайся!

– Угу, – кивнула Василиса и спросила с безнадежной тоской: – Посидите с Галюсей дома, хорошо?

Поразительно, но глюк согласился:

– Посидим. Не переживай, я дверь никому чужому не открою, детеныша никому не покажу и кормить ее буду вовремя – благо, что гадский котище скатерть приволок. Ты б, хозяйка, сосисок докупила – этого чернохвостого подлеца постоянно подкармливать надо, чтобы лишнего директору не разболтал. Кот Баюн – тот еще шельмец, себе на уме котик.

У школы было вавилонское столпотворение. Гомонящие оравы детей обнимались, похлопывали друг друга по плечам, бегали, хохотали и шумели невероятно. Ребята постарше хвастались друг другу новыми гаджетами и до Василисы часто долетали слова:

– Ого, какой у тебя Apple! Новейшая модель!

– Ух ты, еще и с персонализированными настройками?! Отец помогал?

– А мне от деда Apple по наследству перешел – раритетная модель, таких сейчас не выпускают.

«Разве во времена их дедов уже были айфоны? И зачем им мобильники, если тут кроме спецсвязи никакой сотовой сети нет?» – навострила ушки Василиса и взяла себе на заметку.

Особняком стояла группа самых маленьких детишек под присмотром гордых родителей – первоклассники. Суета напомнила Василисе ее собственные школьные годы, когда она с такими же букетами цветов и белыми бантами на голове приходила к школе, у которой на широкой заасфальтированной площадке улыбающиеся и нарядные классные руководители строили рядами свои классы у очерченной мелом соответствующей линии, подписанной: 11 «А», 10 «Б», 7 «А» и так далее.

У Василисы класса не было, до начала торжественной линейки оставалось еще сорок минут, так что она прошла двор насквозь и тихонько просочилась в свой кабинет – мирный и спокойный, без толчеи и шума. Ей предстояло сегодня только одно неприятное испытание – очередное представление молодого специалиста учащимся и их родителям. Затем ребятишек разбирали кого куда: начальные классы шли на экскурсию в лес. Яга Лешевна по этому поводу упоминала какой-то заказник и заповедные болота, разговаривая в коридоре с Лесьяром Михайловичем, а Василиса их слышала, сидя в своем кабинете – идеальной звукоизоляции, о которой говорила Галина Ивановна, в школе и близко не было. Более старшие ребята шли на игру по станциям куда-то в поле и к реке, а 9-11 классы собирались в лаборатории – Василиса сделала вывод, что физик с химиком готовят им занимательные опыты. Ее саму ко всей этой праздничной активности не привлекали, что немного обидело, но потом Василиса убедила себя, что новые коллеги стараются беречь ее здоровье после позавчерашнего обморока.

Воспоминание об обмороке привело к смутной тревоге относительно своей амнезии – Василисе упорно казалось, что забыла она нечто очень важное, а Яга Лешевна лукавила, когда рассказывала о событиях того дня. Не меньше беспокоила и собственная внезапно вскрывшаяся шизофрения, которая, похоже, была-таки наследственной, как и все болезни такого рода, но проявилась лишь после нервного потрясения. Но главное – Василиса не могла понять, каким образом бредовые видения могут быть такими связными, логичными и длительными во времени! Помнится, Джон Нэш в фильме признал, что болен, когда заметил, что девочка в его видениях не растет – надо бы и Василисе найти какие-то несоответствия галлюцинаций и реальности помимо «этого просто не может быть». Как вернется домой – попробует составить план действий. Главная идея этого плана должна заключаться в том, что галлюцинации не могут оставлять реальных следов своего присутствия…

Василиса призадумалась – что можно счесть реальными следами? Возьмем, к примеру, Галюсю: каковы были бы последствия ее проживания в доме? Воду Василиса разлила сама – это не в счет, а отсутствие прожженных дырок на половике в кухне явно свидетельствовало бы о том, что двуглавый детеныш непонятной сказочной твари ей только померещился. А если дырки на половике найдутся? Могла ли она сама подпалить ковер и забыть об этом? Принести воды и тоже забыть? Приготовить себе завтрак – и опять-таки не помнить процесс приготовления? До чего же сложно исследовать саму себя и свои поступки, когда сомневаешься в собственной памяти и адекватности восприятия действительности!

– Пора на линейку, Василиса Алексеевна, – заглянула в кабинет русая головка Мары. – А после торжественной части жду вас в столовой на ранний обед – сегодня вы единственная, кого мне надо накормить, остальные в походах и в лабораториях покушают.

– Спасибо за приглашение, – приветливо улыбнулась Василиса. – Извините, Мара, а мы могли бы с вами перейти на «ты»? Кажется, вы единственная моя ровесница в Лысой Горе.

– Это вам верно кажется, – кивнула синеглазая красавица, – все другие обитатели деревни (кроме учеников) намного старше нас с вами, за исключением физика – тому где-то к тридцати пяти, точнее не знаю, мы с ним редко пересекаемся, он не слишком моего отца жалует.

«Разве директору не столько же?» – хотела спросить Василиса, но вопрос замер на ее губах: вспомнилось, как при первой встрече Алексей Семенович говорил что-то о том, что директор уже сильно в возрасте. Почему, если согласно справке дяди Олега Елисею Назаровичу тридцать шесть лет? В тот-то раз она подумала, что речь шла о прошлом директоре Лысогорской школы.

С трудом выкинув из головы несвоевременные размышления, Василиса поправила красавицу:

– Не «вам», а «тебе» кажется. Договорились?

Мара согласилась перейти на «ты». На линейку они двинулись вместе и Василиса была благодарна за это новой знакомой – в одиночку идти по двору через строй настороженных, пристально ее разглядывающих незнакомцев было бы труднее. По дороге синеглазка рассказала, что ее отец – учитель химии, мать давно умерла и Мара ее практически не помнит, а училась девушка в этой самой школе у этих же учителей.

– В институт поступать не планируешь? – спросила Василиса.

– Уже поступила, – пожала плечами Мара, и в ее взгляде тоже появилась настороженность, намекая, что Василиса вступила на запретную территорию.

«Значит, на заочном учится, пока в школе подрабатывает, но говорить об этом не хочет. Не нравится факультет, на который поступила? Или специальность считается «не престижной»? Я не сноб, всегда полагала, что любой труд и любая профессия заслуживают уважения», – подумала Василиса, но учла нежелание новой приятельницы продолжать разговор на эту тему.

Торжественная линейка, посвященная дню знаний, пошла своим чередом, и ничем не отличалась от тысяч других таких же линеек, проводившихся сейчас по всей стране. Елисей Назарович произнес подходящую к случаю короткую речь, пожелал учащимся всяческих успехов, ему громко хлопали в ответ и даже кричали: «Да здравствует наш директор – самый лучший директор в мире!», на что Елисей ответил с усмешкой: «Сегодня родители привели вас в школу. Постарайтесь заниматься так, чтобы в течение учебного года не приходилось вам приводить в школу родителей».

Дети читали стихи, учителям дарили цветы, первоклассница на плече выпускника дала первый звоночек начавшегося учебного года.

На представление Василисы собравшиеся отреагировали по-разному: родители взволнованно зашептались, старшие классы все как один неприязненно поморщились, средние нехорошо прищурились, и только младшие отреагировали с абсолютным равнодушием.

Учителя стали уводить свои классы на мероприятия. Елисей Назарович сообщил Василисе, что в учительской вывешено расписание занятий на этот учебный год и она может ознакомиться со своим графиком уроков, а в случае претензий… Словом, как обычно: все претензии приносить в письменном виде в рабочие дни с девяти утра до шести вечера.

Расписание у Василисы было – мечта любого учителя: по три-четыре занятия в день, без «окон» и начиная с первого-второго урока. Переписав его в блокнот и бесцельно побродив по опустевшей тихой школе, она двинулась в столовую на обед, который превзошел все ожидания.