Загадки первых русских князей - Александр Королев

Учитывая недовольство Никифором Фокой, существовавшее и среди знати, и среди духовенства, и среди народа (во время походов он взимал чрезмерные поборы, уменьшил размеры раздач, которые получали церкви и члены синклита, запретил церквам расширять их земельные владения, запретил назначать епископов без своего согласия, ввел испорченную монету и т. п.), недовольство, которым впоследствии ловко воспользовался родственник Никифора по матери Иоанн Цимисхий, предположение о смелых планах Калокира на первый взгляд кажется вероятным. Однако Святослав не был настолько наивен, чтобы не понимать того, что даже если ему и удастся посадить Калокира на византийский престол, русам будет трудно его контролировать. Кроме того, действия Калокира и Святослава явно не способствовали их приближению к Константинополю. Во-первых, для того чтобы овладеть византийским престолом, Калокиру нужно было плести интриги в самом Константинополе, а не в Киеве. Например, Иоанн Цимисхий сверг Никифора Фоку и овладел византийским престолом в результате переворота в столице Византии. Во-вторых, если Калокир решил захватить императорскую корону, опираясь на воинов Святослава, то логичнее им было бы начать борьбу за нее с похода на Константинополь, а не с войны в Болгарии, которая не являлась византийской провинцией и овладение которой ничего не давало «властолюбцу» Калокиру, кроме истощения сил и потери времени. Желая выбраться из противоречий, в которые впадали ученые, слепо доверявшие рассказу Льва Диакона, Н. Знойко предложил рассматривать Калокира не как претендента на византийский престол, а как сепаратиста, добивавшегося отделения Херсонеса от Византии{286}. Учитывая сложные отношения Херсонеса и Константинополя, предположение Н. Знойко кажется заманчивым, но и оно является неубедительным, поскольку автору так и не удалось объяснить причины, по которым «сепаратист» Калокир увел войска Святослава на Балканы, в то время как они могли оказать ему поддержку, когда находились в земле ясов и касогов.

Следует отметить, что в хрониках Скилицы, Кедрина и Зонары измена Калокира относится ко времени прихода к власти Иоанна Цимисхия{287}. Учитывая, что вплоть до конца 969 года враждебных действий между Русью и Византией не происходило, следует согласиться с мнением М. Я. Сюзюмова и С. А. Иванова о том, что до убийства Никифора Фоки Калокир и не помышлял о выступлении против Константинополя. «И в самом деле, — пишут указанные авторы, — Лев в своем повествовании объединил два похода Святослава в один так, что, помимо прочих недоразумений, произошло смешение целей начальной и последующей деятельности Калокира. Очень возможно, что лишь тогда, когда Калокир получил сообщение об убийстве Никифора, он решил при опоре на Святослава поднять мятеж и захватить власть. Это тем более вероятно, что Калокир, возведенный Никифором в сан патрикия, считался его приверженцем и не мог надеяться на успех своей карьеры при Цимисхии, убийце Никифора. Более убедительным представляется, что версия о начальном этапе действий Калокира, изложенная Львом, исходила от официальных кругов правительства Иоанна Цимисхия. Реальные истоки интриг Калокира следует искать в недовольстве военной аристократии по поводу расправы над Никифором и возведении на престол его убийцы»{288}. Калокир был далеко не единственным сторонником Никифора Фоки, попытавшимся взбунтоваться после его убийства.

То, что отношения между русами и византийцами стали враждебными лишь после смерти Никифора Фоки, подтверждается еще и тем, что Святослав не успел подготовиться к войне с Цимисхием и никак не ожидал его нападения, случившегося весной 971 года. Он не охранял проходы в горах, чем удивил даже Иоанна Цимисхия. Неожиданностью для русов было и появление «ромеев» возле столицы Болгарии Великой Преславы. Некоторые авторы объясняют «беспечность» русов тем, что они все-таки заключили перемирие с Цимисхием и вполне ему доверяли. Но даже если какие-то переговоры между сторонами и велись, Святослав потерпел поражение не из-за своей доверчивости, а потому, что у него не хватило сил для борьбы с Византией. Не случайно Иоанн Цимисхий выбил русов из Болгарии всего за три с небольшим месяца (с 12 апреля по 23 июля 971 года). В ходе этой русско-византийской войны русы не смогли одержать ни одной победы и все время отступали. В основном война 971 года прошла в осаде греками Доростола, начавшейся 23 апреля, в то время как остальная территория Болгарии была отвоевана Цимисхием с 12 по 23 апреля. То, что русы не были готовы к войне, видно и из того, какие муки голода они испытывали в период осады Доростола греками. Получается, что запасов продовольствия на этот случай в городе не было.

Правда, Лев Диакон на страницах своей «Истории» довольно часто подчеркивает мысль о том, что русы серьезно угрожали существованию империи. Страхом перед русами проникнуты некоторые стихотворения писателя X века Иоанна Геометра, надпись, сделанная на гробнице Никифора Фоки Иоанном, митрополитом Мелитинским{289}.

Для того чтобы разобраться в возникшем противоречии, следует учесть, что в X веке в Византии были широко распространены представления о скором конце света. Исходя из того, что Византия считалась греками единственной «настоящей» империей, то есть центром Вселенной, они были убеждены, что их история — это история всего мира, своеобразное продолжение Ветхого Завета. Следовательно, именно с них и должен был начаться Апокалипсис. Лев Диакон разделял эти представления. В своей «Истории» он цитирует ветхозаветное пророчество из 39 главы «Книги пророка Иезекииля»: «Вот я навожу на тебя Гога и Магога, князя Рос», считая, что оно относится к русам{290}. В действительности же, в еврейском подлиннике, цитата из пророчества Иезекииля звучит так: «Вот я на тебя, Гог, верховный глава (неси рош) Мешеха и Фувала…»{291} Однако семьдесят александрийских толковников, переводчиков Библии на греческий язык, поняли «неси рош», как «князь Роша»{292}. Византийцы неизменно понимали это словосочетание как название народа, а начиная с V века прилагали к различным «варварским» племенам, реально угрожавшим империи. Когда в IX веке они столкнулись с русами, эсхатологическое сознание византийцев немедленно связало последних с библейским «Рош». Первым такое сближение произвел патриарх Фотий, но текст Иезекииля применительно к русам употреблен впервые в «Житии Василия Нового»{293}. В «Житии Георгия Амастридского», например, о русах сказано, что это «губительный и на деле и по имени народ»{294}. М. Я. Сюзюмов и А. В. Соловьев предполагали, что именно это отождествление побудило византийцев назвать Русь «Рос», тогда как латинские источники сохраняют правильное наименование «Russi». Таким образом, кстати, и родилось слово «Россия». Лев Диакон часто, особенно в деталях, показывая свою начитанность, рассказывал в «Истории» не о том, как происходило все на самом деле, а о том как, по его мнению, основанному на прочитанном им материале об обычаях того или иного народа, должно было бы быть. Он верил в пророчество Иезекииля и усматривал в столкновении русов с Византией дурное предзнаменование. А раз так, то и опасность, исходившая от русов, как от народа, несущего гибель, должна была быть велика. Лев Диакон ее и преувеличил. То же самое можно сказать и о стихотворениях Иоанна Геометра, и об эпитафии на гробнице Никифора Фоки. Лишь с принятием Киевской Русью христианства представление о русах, как о народе, с появлением которого связано начало конца света, было отброшено. Тот же Иоанн Геометр отразил в одном своем стихотворении изменения в отношении к русам, когда последние из недавних врагов Византии превратились при Владимире Святом в ее союзников и спасителей{295}.

Исходя из всего вышесказанного, следует признать, что отношения между русами и греками начали ухудшаться лишь после вступления на престол Иоанна Цимисхия, то есть уже после смерти Ольги. Виновниками ухудшения отношений были как русы, так и византийцы.

Изменения произошли не только в русско-византийских, но и в русско-болгарских отношениях. Еще П. Мутафчиев, на материале византийских источников, проанализировал положение, в котором находилась Болгария накануне вступления на ее землю войск Иоанна Цимисхия, и весьма аргументировано доказал, что отношения русов и болгар были скорее отношениями союзников, нежели врагов. По его мнению, антивизантийски настроенная болгарская знать, уставшая от смут, предложила Святославу заключить союзный договор, видя в нем возможного продолжателя дела Симеона Великого. Среди сторонников подобного решения был и новый болгарский царь Борис. В свою очередь, Святослав, желая заручиться поддержкой болгар, в условиях ухудшения отношений с греками, согласился уважать обычаи болгар и сохранить у них видимость государственности в лице царя Бориса{296}.