Глубокая, как река - Ширл Хенке

Несколько секунд Оливия колебалась. Не давала покоя мысль о вонючем зверьке, но голод взял свое, и девушка снова взялась за ложку. Жаркое и в самом деле было превосходное.

Охотник с интересом наблюдал за девушкой. Другая бы, узнав, что ей на обед предлагают скунса, нос бы воротила, а эта уплетает за обе щеки и еще нахваливает. Да и раньше себя показала молодцом. Не каждый мужчина встретит разъяренную медведицу лицом к лицу, а эта рыжая стояла, крепко сжимая в кулачке крохотный ножик, готовая бороться до конца и дорого продать свою жизнь.

— Вы вроде бы из городских? — спросил охотник, присмотревшись к ее нежной бледной коже и грубой мужской одежде. — Что вы здесь делаете одна, переодетая парнем?

— Я сбежала… от человека, который меня предал… Нет, на самом деле даже от двоих людей, которые меня предали, — добавила она и тяжело вздохнула, глядя в теплые карие глаза Микайи. Видно, человек бывалый, много повидавший на своем веку. Обожженная солнцем и ветром кожа на лице задубела и будто вытерлась, как старое одеяло из шкуры бизона, и слегка лоснилась. В длинных темных волосах и окладистой бороде было много седины, но держался Микайя прямо и в нем чувствовалась большая сила, хотя Оливия решила, что ему много за пятьдесят.

Несмотря на огромный рост и устрашающую внешность, от охотника исходили мягкость и доброта. За всю свою жизнь Оливия ни разу не встречала человека, которому могла бы доверить свои сокровенные мысли, если не считать, конечно, родителей. А Микайя Джонстон почему-то располагал к откровенности. И, еще не успев опомниться, девушка уже излила ему историю своей жизни, поведав о гибели родителей, предательстве опекуна и о самом обидном — о том, как ее предал и бросил Сэмюэль.

— Да-а, — задумчиво протянул Микайя, выслушав Оливию до конца. — Похоже, у вас никого не осталось. Разве только дядя в Новом Орлеане, но и на него надежды мало, судя по тому, что он не пустил родную сестру с мужем и ребенком на порог. Если уж человек родной сестре отказывает в помощи, с ним лучше дела не иметь. Такие хуже зверей, потому что звери повинуются инстинкту, а людям Бог дал разум и чувства. Вот только они редко руководствуются сердцем или рассудком, — мрачно заключил охотник.

— Поэтому вы избрали жизнь вдали от людей? — осенило Оливию. Она чувствовала в Микайе Джонстоне родственную душу, как если бы оба были обижены жизнью и преданы близкими людьми.

— Такая молодая и такая проницательная, — удивился охотник. — Попали в точку, мисс. Наверное, я забрался в эту глушь в надежде найти здесь мир и покой. Природа — штука жестокая, но никогда не наказывает зря. Ее законы справедливы. А у людей… — Он не закончил фразу и умолк, угрюмо уставившись в огонь костра.

— У вас есть семья? — Оливия заранее знала ответ. Человек, который столь остро прореагировал на историю с дядей Шарлем, должен иметь семью.

— Была, но давно, когда я жил в горах Каролины. Была жена Мария, очень хорошая женщина, и ферму мы имели, правда, небольшую. Урожай собирали, когда какой, и я еще подрабатывал на кузнице. Была у нас и дочь, а сыновей Бог не дал. Жена из-за этого очень переживала, а потом с нами поселился Вейлон, сын ее сестры. Его мать умерла, когда он был совсем маленький, и с отцом не повезло — никудышный мужик и семью бросил. Вейлона мы растили как своего сына, но он часто болел в детстве и, наверное, из-за этого, когда подрос, начал пить, буянить и приставать к девушкам в городе, а в конце концов погиб. Мария места себе не находила, когда ей сказали, что Вейлона убили за кражу лошади.

— А что ваша дочь? — нерешительно спросила Оливия.

— Она всегда хотела уехать с фермы, — с тяжелым вздохом ответил Микайя. — Ненавидела нищету, искала красивой жизни и в пятнадцать лет сбежала с плантатором из Виргинии. Позже мать попросила священника написать письмо, чтобы узнать, как там наша дочка, а та отписала, что ее муж не хочет знаться со всякой рванью. Всего-то один раз и получили от нее весточку. Мария отправляла потом письмо за письмом, но без ответа, очень расстроилась, заболела и отдала Богу душу. После ее смерти я решил перебраться в Кьюмберленд. — Охотник улыбнулся, давая понять, что трагедия ушла в прошлое. — На сборы много времени не понадобилось. Оседлал коня, сплюнул в огонь и ускакал.

До сих пор Оливии казалось, что на ее голову свалились все беды мира, но сейчас ей стало стыдно за себя. Ее переживания не шли ни в какое сравнение с трагической судьбой Микайи Джонстона, и оставалось только поражаться его стойкости и мужеству.

— Выходит, вы прибыли сюда из самой Каролины? Пересекли Аппалачские горы, проехали через Кентукки, прежде чем добраться до Миссисипи?

— Пустяки. Мне случалось забираться еще дальше на Запад. Пару лет назад совершил небольшое путешествие с парнем по имени Култер, и мы забрались высоко в горы. Так высоко, что голова кружилась, когда вниз глянешь. Под ногами пропасть, а голова в облаках. Вот как высоко. Дошли до соленого океана и видели, как из земли бьет столб воды с грязью, будто из пушки. Воняет там, будто из пасти сатаны. Вот тогда и решил, что надо держаться ближе к Миссури. Здесь места отличные.

В Сент-Луисе до Оливии доходили из вторых и третьих рук казавшиеся неправдоподобными рассказы Култера. Он утверждал, будто своими глазами видел ямы с кипящей грязью и бившие из расщелин струи горячей воды, но ему верили немногие. Тем более что в ходе экспедиции Люиса и Кларка никто ничего подобного не встречал. А сейчас, глядя в глаза Микайи, девушка понимала, что он говорит правду.

— Много же вы повидали на своем веку, — заметила Оливия. — Это вроде, как говорят, увидеть слона.

Микайя в ответ рассмеялся:

— Мисс, я не только видел слона, но и пристрелил его, снял шкуру и мяса отведал.

— Ну, и как оно на вкус? — тоже улыбнулась Оливия.

Охотник на миг задумался, почесывая дремучую бороду и весело сверкая карими глазами. Наконец сказал:

— Уж больно морщинистый.

И оба расхохотались.

— Но вот, вы тоже попутешествовали на славу и мир повидали, всю Европу объехали, в Париже небось побывали и других местах, а я просто себе не представляю, как мог бы плыть через соленый океан.

— Долгое время меня тянуло назад, но это прошло после смерти родителей.

— А теперь?

— Теперь мне там нечего делать. Теперь я американка, как и вы. А вы охотник? — спросила Оливия, глядя на тушу оленя.

— Нет, я убиваю зверей только для пропитания. Ради шкуры или ради меха — никогда. Пускай этим другие занимаются, а я не буду стараться ради городских франтов, которые жизни не мыслят без шапки из бобра.