Полное собрание сочинений. Том 17 - Л Н. Толстой

Щепотевъ началъ:212

** № 22.

II.

Когда Алексѣй ударился головой объ воду и зашумѣло у него въ ушахъ и засаднѣло въ носу, онъ не забывалъ, гдѣ корабль и гдѣ стругъ, чтобы не попасть ни подъ тотъ, ни другой; и подъ водой повернулся влѣво и, не доставъ до дна, опять услыхалъ, какъ забулькала [вода] у него въ ушахъ, и сталъ подниматься до тѣхъ поръ, пока свѣжо стало головѣ. Онъ поднялся и оглянулся. Вправо отъ него выгнутой смоляной стѣной съ шляпками гвоздей бѣжалъ задъ корабля, влѣво буровили воду струговыя весла, шляпа чуть пошевеливалась и черпала однимъ краемъ прозрачную воду. — Алексѣй отряхнулъ волоса, втянулъ и выплюнулъ воду и по собачьи подплылъ къ шляпѣ, чуть за край поля закусилъ ее бѣлыми сплошными зубами. Кто то что-то закричалъ съ корабля. Алексѣй набралъ воздуху въ свою толстую бычачью грудь, выпросталъ плечи изъ воды и, оскаливъ стиснутые на полѣ шляпы зубы, въ размашку, да еще пощелкивая ладонью по водѣ, поплылъ за кораблемъ. Промахавъ сажень 10, Алексѣй оглянулся и увидалъ, что онъ не отставалъ, но и ничего не наверстывалъ. Тѣже шляпки гвоздей были подлѣ него и веслы впереди. Тогда онъ вдругъ перевернулся впередъ плечемъ и наддалъ, такъ что сравнялся съ веслами. На кораблѣ закричали опять, подняли весла и скинули веревочную лѣстницу.

Не выпуская изъ зубъ шляпу и обливая лѣстницу и бокъ корабля водою съ платья, Алексѣй влѣзъ, какъ кошка,213 по продольнымъ веревкамъ, не ступая на поперечныя, и прыжкомъ перекинувшись черезъ бортъ, обмялъ еще на себѣ штаны, выдавливая воду, отряхнулся, какъ собака изъ воды, и, переложивъ шляпу на ладони обѣихъ рукъ, остановился, оскаливаясь и отъискивая глазами Царя. <Хоть и мелькомъ онъ видѣлъ Царя на носу, хоть и много стояло теперь передъ нимъ господъ, бояръ и генераловъ, Алексѣй сразу увидалъ, что Царя не было.> Высокій ловкій щеголь въ темнозеленомъ съ красной подбивкой мундирѣ, съ веселымъ лицомъ и длинной шеей, подошелъ, точно плылъ, такой тихой, легкой поступью <и хотѣлъ взять шляпу>.

— Ну молодецъ! —сказалъ щеголь слово ласково, весело, какъ рублемъ подарилъ. Но Алексѣй перехватилъ шляпу въ одну руку и отвелъ ее прочь, не давая.

— Ты бы самъ досталъ, а я самъ Царю подамъ, — сказалъ Щепотевъ. —

Господа засмѣялись. Одинъ изъ нихъ, особистѣе всѣхъ, съ большой головой и болыпимъ горбатымъ носомъ, съ окладистой бородой, въ атласномъ синемъ кафтанѣ, окликнулъ щеголя:

— Александръ, — сказалъ онъ, — оставь, — не замай, самъ отдастъ, Государь пожалуетъ.

— Не замай, отдастъ, Ѳедоръ Алексѣичъ.

— Государь то съ Артамонъ Михайлычемъ занятъ, —отвѣчалъ щеголь Александръ, улыбаясь и тихимъ пріятнымъ голосомъ и неслышными легкими шагами отошелъ къ кормѣ и кликнулъ двухъ корабелыциковъ, чтобъ затерли воду, какую налилъ Алексѣй.

— А ты Царя знаешь чтоли? — спросилъ бояринъ.

Алексѣю жутко становилось. И, какъ всегда съ нимъ бывало, на него находила отчаянность, когда бывало жутко. Онъ сказалъ:

— А солнце ты знаешь?

Бояринъ покачалъ головой, засмѣялся, и другіе засмѣялись. —

— Вотъ онъ, Царь! —сказалъ Алексѣй, узнавъ его тотчасъ же.

Царь какъ будто насилу удерживался, чтобъ не бѣжать, такими быстрыми шагами шелъ изъ подъ палатки по палубѣ, прямо къ нимъ. За Царемъ пошли было, но отсталъ Генералъ Головинъ, Автономъ Михайлычъ съ братомъ[?]. —

Алексѣй прежде съ струга видѣлъ Царя и призналъ его, но теперь, въ тѣ нѣсколько мгновеній, пока Царь своимъ иноходнымъ бѣгомъ прошелъ тѣ 10 шаговъ, которые были до него, онъ разсмотрѣлъ его совсѣмъ иначе. Алексѣй былъ теперь въ томъ раздраженномъ состояніи души, когда человѣкъ чувствуетъ, что совершается въ одинъ мигъ вся его жизнь, и когда обдумаетъ человѣкъ въ одну секунду больше, чѣмъ другой разъ годами. —

Пока шелъ Царь, онъ оглядѣлъ его всего и запомнилъ такъ, что, покажи ему потомъ одну ногу царскую, онъ бы узналъ ее. Замѣтилъ онъ въ лицѣ скулы широкія и выставленныя, лобъ крутой и изогнутый, глаза черные, не блестящіе, но свѣтлые и чỳдные,214 замѣтилъ ротъ безпокойный, всегда подвижный, жилистую шею, бѣлизну за ушами большими и неправильными, замѣтилъ черноту волосъ, бровей и усовъ, подстриженныхъ, хотя и малыхъ, и <мягкость, не курчавость, этихъ волосъ>,215 и выставленный широкій, съ ямкой, подбородокъ, замѣтилъ сутоловатость и нескладность, костлявость всего стана, огромныхъ голеней, огромныхъ рукъ, и нескладность походки, ворочащей всѣмъ тазомъ и волочащей одну ногу, замѣтилъ больше всего быстроту, неровность движеній и больше всего такую же неровность голоса, когда онъ началъ говорить. То онъ басилъ, то срывался на визгливые звуки. Но когда Царь засмѣялся и не стало смѣшно, а страшно, Алексѣй понялъ и затвердилъ Царя на всегда. —

Въ то время, какъ Царь шелъ къ нему, Алексѣй смотрѣлъ на него всего, и кромѣ того думалъ о томъ, какъ и что сказать ему. Одно онъ понялъ, увидавъ Царя, что ему нужно сказать что нибудь почуднѣе и такое, что бы поманило Царю, такое, чтобы сказать о себѣ, что онъ изъ солдатъ отличенъ. Царь засмѣялся тѣмъ смѣхомъ, отъ котораго страшно стало Алексѣю, когда бояринъ Ѳедоръ Алексѣичъ сказалъ ему, что солдатъ не отдалъ шляпу деныцику и сказалъ: ты самъ слазяй.

Царь подошелъ, взялъ, рванулъ шляпу, тряхнулъ съ нее воду и мокрую надѣлъ на голову.

— Спасибо, малый, — сказалъ онъ, ударивъ Алексѣя ладонью по мокрой головѣ, она мнѣ дорога — дареная. Чтожъ Алексашкѣ не отдалъ? Алексашка! —крикнулъ Царь.

Александра не было видно, но не успѣлъ Царь сказать: Алексашка, какъ онъ уже былъ тутъ, подойдя неслышными шагами и, улыбаясь, подтвердилъ слова Ѳедора Алексѣича.

— Ну чѣмъ тебѣ жаловать за шляпу? — сказалъ Царь.

[Щепотевъ] въ ту же минуту <сказалъ:>

— Намъ не [въ] привычку нырять, намъ и спасибо царское — жалованье большое.

Въ то время, какъ Алексѣй говорилъ это, онъ почувствовалъ запахъ вина изъ желудка Царя и, оскаливъ зубы, прибавилъ:

— Если хочешь жаловать, вели водки дать. —

Царь не засмѣялся, а нахмурился и пристальнѣй посмотрѣлъ на широкую, здоровенную, умную и веселую рожу солдата, на его красную бычачью шею и на весь станъ, короткій и сбитый. Ему понравился солдатъ, и задумался о немъ, отъ того и нахмурился.

— Ты изъ какихъ?

— Изъ поповъ, — проговорилъ Алексѣй и засмѣялся, но не смѣлъ и захрипѣлъ.

Всѣ засмѣялись.

— A гдѣ жъ ты, попъ, нырять выучился?

Всѣ засмѣялись громче.

— На Муромѣ свой дворишко былъ.

— A грамотѣ учился?

— Знаю.

— Зачѣмъ же ты въ солдаты попалъ?

— Отъ жены, Государь.

— А что отъ жены?

Алексѣй переставилъ ноги половчѣй, приподнялъ плечи и руки, какъ будто хотѣлъ засунуть большіе пальцы за кушакъ, но кушака не было, опустилъ ихъ назадъ; но все таки сталъ такъ, что, видно онъ сбирался, не торопясь, по порядку разсказывать.

— Женили меня родители, да попалась блядь, я ее грозить [?], а она хуже, я ее ласкать, а она еще пуще, я ее учить, а она еще того злѣе; я ее бросилъ, а она того и хотѣла.

Отъ волненія ли, отъ холоду ли216 сохнувшаго на немъ платья, Алексѣй началъ дрожать и скулами и колѣнками, говоря эти слова. Лицо его стало сизое. Царь захохоталъ и оглянулся. То самое, что онъ [хотѣлъ] приказать, было готово: Александръ принесъ ведро водки и, зачерпнувъ ковшемъ, держалъ его. Царь мигнулъ ему. Александръ поднесъ Алексѣю. Алексѣй перекрестился, поклонился Царю, выпилъ, крякнулъ и продолжалъ:

— Съ тоски загулялъ, пришелъ въ Москву и записался въ Обросимы.

— А жена же гдѣ?

— Жена на Москвѣ въ Преображенскомъ. Начальные люди ужъ вовсе отбили. Пропадай она совсѣмъ. Нѣтъ хуже жены. Потому....

Царь 217, какъ будто его дернуло что то, повернулся и, ударивъ по плечу Головина, Автонома Михайлыча, сталъ говорить ему, что солдатъ этотъ малый хорошъ, что онъ его себѣ возьметъ. Автономъ Михайлычъ отвѣчалъ, что онъ пошлетъ спросить про него у Капитана и тогда пришлетъ Царю. Царь дернулся, какъ будто выпрастывая шею изъ давившаго галстука. Александръ былъ ужъ тутъ.

— А то прикажи, Государь, я его тутъ оставлю, a тебѣ, Автономъ Михайлычъ, вѣсть про него пришлетъ.

Алексѣя провелъ къ кормѣ Александръ и сдалъ его другимъ деныцикамъ.

— Царь его при себѣ оставляетъ, — сказалъ онъ, — дайте ему перемѣниться, ребята. А тамъ его рухлядишку пришлютъ.218

Очнувшись на другое утро отъ вина, котораго поднесли ему, Алексѣя одѣли въ новый кафтанъ и портки и башмаки и послали его къ Царю. —

* № 23.

7205 года, февраля 13 день въ субботу на сырной недѣлѣ у Краснаго села на прудѣ сдѣланъ былъ городъ Азовъ, башни и ворота и каланчи нарядные и потѣхи219 были изрядныя, а Государь Петръ Алексѣевичъ изволилъ тѣшиться.220

Рано утромъ <въ> воскресенье зазвонили во всѣхъ Московскихъ соборахъ, церквахъ и монастыряхъ къ ранней обѣдни, a потѣха на Красномъ Прудѣ еще не отошла, все еще тамъ палили изъ пушекъ и ружей.