Гори, гори ясно (СИ) - Вран Карина

Оказывается, я очень удачно «шел, шел и нашел». Вообще, сомневаюсь, что слово «удача» применимо к убитому человеку, но высказывание не мое, а Сергея. Тело пролежало в земле недостаточно долго, чтобы помешать опознанию. Дырочка в голове могла бы воспрепятствовать, но стреляли в затылок. И тем самым сильно обрадовали «Анютины глазки». И Крылова тоже, после того, как он убитого осмотрел. И опознал (это пока предварительно, но он уверен в узнавании), потому как был лично знаком.

— Мы нашли моториста с теплохода «К.Э. Циолковский», — не стал утаивать от меня данные следствия законник.

Ну вот, а заявляли, что моторист покинул Санкт-Петербург, мол это «установленный факт». Вот уж дудки, господа! Питер — это навсегда.

Просто у некоторых «всегда» выходит не слишком долгое.

Шелест дождя. Окно приоткрыто, музыка воды и ветра просачивается в дом. Тихонечко, на грани слышимости позванивают длинные хрустальные подвески. Высокий белый потолок с лепниной, старинная люстра на десять рожков, бронза и хрусталь.

Радужные блики в зеркалах. Их два: одно круглое, в бронзовой раме с кружевным узором; второе прямоугольное, от пола до потолка. Второе зеркало современное, оно не гармонирует с антикварным соседом.

Оба отражают молочно-белые стены, белый с серыми прожилками мраморный пол, черные простыни и огромную кровать. Ворох сброшенных одежд, объятия двух обнаженных тел.

— Почему бы не выключить свет? — мужчина проводит рукой по точеной шее партнерши, сдвигает волосы, покрывает поцелуями шею и плечико.

— Я слишком красива, чтобы любить меня в темноте, — шепчут алые губы.

Белое, черное, штрих красного.

Она откидывается на спину, рассыпая по шелковым простыням каштановый шелк завитых волос — длинных, ниже талии. Он нависает над нею, жадно, собственнически проходит руками по телу: грудь, бедра, перевернуть, сжать ягодицы.

Она стонет, выгибается, льнет к нему. Сплетаются пальцы, переплетаются тела, сливаются стоны. Капли по стеклам бьют все сильнее, ритм ускоряется. Капли пота в ложбинке между высоких грудей.

Он хватает ее за волосы, поворачивает. С рыком притягивает губы к губам. Она дрожит, тонко стонет. Закидывает руки назад, словно ища опору. Блики на полированном металле.

Взмах. Удар. Алые капли из пробитой артерии брызжут на простыни, на беломраморный пол, на высокое зеркало. Там, где кровь попала на зеркальную гладь, алое расходится, растекается подобно масляным кругам на воде. Затем бледнеет, втягивается. Словно и не было на зеркале ничего стороннего.

Женщина отталкивает от себя еще дрожащее в рваном ритме тело. Перекатывается, встает, распрямляется. Жидкости на ее теле блестят в свете старинной люстры. Она подтаскивает агонизирующее туловище к высокому зеркалу. Кровь натекает, ее будто тянет к отражающей поверхности. Зеркало пьет.

Она обходит кровать с безнадежно испорченными простынями, приближается к круглому зеркалу. Дотрагивается окровавленными пальцами до поверхности, вглядывается в свое отражение.

Радужка в отражении из серой на мгновение меняется на дымно-черную.

Черное, красное, белое.

Звонкий хрустальный смех наполняет спальню. Довольный, радостный, сытый смех.

Мигает люстра: поочередно выключаются и загораются лампочки в разных патронах.

Вид отдаляется. Капли дождя на подоконнике.

Окно на фоне других окон, оно заметно благодаря неровному свету.

Вид на фасад. Дом многоквартирный, не новостройка. Где-то в центре? Жаль, фасад не выделяется ничем особенным, было бы проще с узнаванием...

Стоп. Это очередные игры с моим разумом? Вот же скотина неугомонная!

— Не игры, а задание Чеслава.

Подробнее?

— Насколько мне известно, перед отъездом куда-то там ты вызвался очистить осколок древнего зла. Вот твоя цель.

Я полагал, что работать предстоит с тем, что хранится у Чеслава. А не с этим... с этой... Бр-р! Ноль желания к этой недотраханной бабенке приближаться.

— А придется. С меня — сон хозяйки, с тебя — выжигание зла-в-отражениях.

Это еще и совместная миссия? С напарником, которому доверия ни на грош?

— Так иди к ней один, недоверчивый.

Проехали. Когда и куда мы идем? С Пятачком...

— Ты мне скажи, когда. Адрес...

Звонок телефона выдернул меня из сна на диктовке местоположения зеркал и их владелицы. Ничего, не последний раз сплю. Успеет еще этот шутник передать сообщение целиком. Вообще, зря я повторно задрых после разговора с Крыловом о находке в парке.

Потом, все потом.

Подскочил, заграбастал трубку.

— Слушаю?

Ма... Наконец-то!

Следующие несколько минут я слушал восторженный щебет о прекрасных виноградниках в Шампани. О том, какие виды открываются с возвышенностей на бескрайние зеленые холмы, отданные под посадки. О рассветах, туманах и нежных закатах над всем этим великолепием. О россыпях домиков с красно-коричневыми крышами, о ветряных мельницах... И, конечно же, о винах.

— Ма, не спейся там, пожалуйста, — не особенно удачно пошутил я.

— Сын! — притворно возмутилась родительница.

— Кстати, о французском, — решил, что мать высказалась о прелестях забугорья, и можно менять тему. — Что значит: «Je savais que tu n'allais pas renoncer»?

В трубке послышался кашель.

— Твое произношение ужасно, сын, — попеняла родительница. — Это означает: «Я знал, что ты не отступишься». Впрочем, твоего знания языка должно было хватить для самостоятельного перевода. Или же ты мог взять французско-русский словарь. Откуда интерес? Чья это фраза?

— О, это самое интересное, — добавил крупицу интриги в голос.

И пересказал, где и в каком виде нашел послание со словесами заморскими.

— М-м... — похоже, мама всерьез озадачилась. — Клод? Да, возможно. Подобное в его духе. Я не писала ему, ведь он был в паломничестве... Тибет, какие-то исследования. Милый, не забивай себе голову, записка наверняка предназначалась отцу.

— Что за Клод? — отказался «не забивать голову». — И почему он пишет отцу спустя год с лишним со дня его...

— Клод — это давний знакомый па, — повелась родительница, не могла она не перебить меня после слов про уход отца. — Весьма своеобразный... сударь. Я плохо его знаю, признаться. Кажется, его род как-то связан с Алессандро Калиостро, у того еще было немало имен... Предок предка Клода якобы был потомком графа. Незаконным, не от брака с Лоренцей, впрочем, это не точно... Они, граф с супругой, бывали в Петербурге, жили в Елагином дворце.

Занятно: про мистика и алхимика слышал и я, далекий (ранее) от всего необъяснимого и потустороннего. Мать так сформулировала, будто знала Калиостро лично, чего, разумеется, быть не могло. Жил он давно, в Петербург его занесло, если не путаю, в восемнадцатом веке.

— Клод — русский француз, так он себя называет, — продолжила мать. — Учился в Сорбонне, на факультете медицины. Бросил, подался в разъезды по миру и народные методы лечения. Когда-то они с Димой вместе путешествовали. Давно, еще до нашей свадьбы. Позднее Клод заглядывал к нам. Он бывал в России наездами. В последний его приезд они с Димой крепко бранились: Клод звал твоего отца в огромной важности поездку, па же не был готов оставить должность и семью.

«Должность и семью», — я молча кивнул. Порядок верный. Отец был невероятно ответственен и трудолюбив. Нас он любил, но работа всегда съедала бо́льшую часть его времени.

— Вот и всё, собственно, — непринужденно закруглила рассказ мать. — Клод убыл в Тибет, связи с ним не было. Не могу знать наверняка, но, думаю, Дима писал ему. На Парижский адрес, полагаю. Скорее всего, Клод получил письмо или письма, и ответил — в своем духе. Поэтому, повторюсь, не забивай голову. Лучше займись языком, это полезно для саморазвития.

— Ма, а для чего ты вывезла документы и книги из кабинета отца? — спросил, пока она в настроении говорить. — И куда?