Россия в войне 1941-1945 гг. Великая отечественная глазами британского журналиста - Александр Верт

выразился Пастернак, – разве не ту же мысль о чем-то похожем на «вторжение марсиан» внушала и страшная, нечеловеческая тема «Ленинградской симфонии» Шостаковича? Сейчас она может показаться шумной, мелодраматичной, перегруженной повторениями (одна и та же тема звучит в ней все громче и громче не менее одиннадцати раз), и все же как документальное свидетельство о 1941 г., как отражение чувства, что на Советский Союз обрушилась «голая сила зла» – колоссальная, надменная, бесчеловечная сила, – она почти не имеет себе равных.

Плач о земле Русской принимал и другие формы. Зимой 1941/42 г. огромную популярность приобрели стихотворения Константина Симонова, например то из них, в котором он нарисовал трагическую картину отступления из Смоленской области и в котором имеются такие строки:

Как будто за каждою русской околицей,

Крестом своих рук ограждай живых,

Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся

За в бога не верящих внуков своих.

Ты знаешь, наверное, все-таки родина —

Не дом городской, где я празднично жил,

А эти проселки, что дедами пройдены,

С простыми крестами их русских могил.

Или еще более знаменитое «Жди меня»:

Жди меня, и я вернусь,

Только очень жди.

Жди, когда наводят грусть

Желтые дожди,

Жди, когда снега метут,

Жди, когда жара,

Жди, когда других не ждут,

Позабыв вчера.

Жди, когда из дальних мест

Писем не придет,

Жди, когда уж надоест

Всем, кто вместе ждет…

Пусть поверят сын и мать

В то, что нет меня,

Пусть друзья устанут ждать,

Сядут у огня,

Выпьют горькое вино

На помин души…

Жди и с ними заодно

Выпить не спеши.

Жди меня, и я вернусь,

Всем смертям назло.

Кто не ждал меня, тот пусть

Скажет – повезло!

Не понять не ждавшим им,

Как среди огня

Ожиданием своим

Ты спасла меня.

Как я выжил, будем знать

Только мы с тобой, —

Просто ты умела ждать,

Как никто другой.

С момента его опубликования осенью 1941 г. и в течение всего 1942 г. это было самое популярное в Советском Союзе стихотворение, которое миллионы женщин повторяли про себя, точно молитву.

Тем, кто не был в СССР в то время, трудно понять спустя столько лет, как много значили такие стихи буквально для миллионов русских женщин. Никто не может сказать, сколько сотен тысяч мужчин погибло на фронте, попало в плен, пропало без вести после 22 июня 1941 г.

Почти столь же важную роль играли другие поэты и писатели. Например, глубоко взволновала читателей поэма Маргариты Алигер «Зоя» о повешенной под Москвой девушке-партизанке; эта поэма была переделана в пьесу. Она рисует сновидения девушки в ночь перед казнью, после пыток, которым ее подвергли немцы. Большое значение имела и поэзия Суркова, например написанное им в 1941 г. стихотворение в прозе «Клятва воина», заканчивавшееся такими словами:

«Слезы женщин и детей кипят в моем сердце. За эти слезы своей волчьей кровью ответят мне убийца Гитлер и его орды, ибо ненависть мстителя беспощадна».

Огромнейшее влияние на настроения людей оказывали статьи Оренбурга в «Правде» и «Красной звезде» – яркие, блестящие филиппики против немцев, пользовавшиеся колоссальной популярностью в армии. Их иногда критиковали за тенденцию высмеивать немцев, забывая, какой это страшный и грозный враг. Мысль Эренбурга, что все немцы – зло, конечно, расходилась с официальной идеологической линией (которая вновь была выражена в приказе Сталина по случаю дня 23 февраля), но «эренбургизм» был действенной формой разжигания ненависти. Да и не один Эренбург придерживался этой линии; Шолохов, Алексей Толстой и многие другие делали то же самое. В трудное лето 1942 г. мотив «все немцы – зло» прозвучал даже еще отчетливее.

Глава XIII

Дипломатическая сцена в первые месяцы вторжения

С точки зрения дипломатической Советский Союз находился в момент германского вторжения в очень странном положении. Единственными двумя посольствами в Москве, которые имели до этого момента вес в глазах советских властей, были посольства Германии и Японии, а из всех послов наибольшим вниманием пользовался немецкий посол граф фон дер Шуленбург. За японским послом тоже ухаживали, особенно после визита Мацуока в апреле 1941 г. В мае 1941 г. для умиротворения Гитлера были порваны дипломатические отношения с Норвегией, Бельгией, Югославией и Грецией, зато вишистская Франция была представлена по всей форме послом Гастоном Бержери.

Советская военная делегация в ходе визита в Лондон. Июль 1941 года

Из нейтральных стран, кроме Швеции, Турции, Ирана, Афганистана и Финляндии, были представлены лишь очень немногие, и если отношения с посольством США, которое возглавлял Лоренс Штейнгардт, были корректными, но не больше, то английское посольство, руководимое Стаффордом Криппсом, официально третировалось с рассчитанной холодностью. Криппс с величайшим трудом поддерживал контакт с Наркоматом иностранных дел, и вплоть до начала войны в июне 1941 г. он так и не имел чести встретиться со Сталиным и вынужден был довольствоваться редкими встречами с Вышинским.

Черчилль в своих мемуарах «Вторая мировая война»[66] рассказывает весьма любопытный эпизод, касающийся единственного послания, направленного им в то время (3 апреля) Сталину и содержащего в сущности просьбу, чтобы Россия вмешалась на Балканах.

«Премьер-министр – сэру Стаффорду Криппсу.

Передайте от меня Сталину следующее послание при условии, если оно может быть вручено лично вами.

Я располагаю достоверными сведениями от надежного агента, что, когда немцы сочли Югославию пойманной в свою сеть, т. е. после 20 марта, они начали перебрасывать из Румынии в Южную Польшу три из своих пяти танковых дивизий. Как только они узнали о сербской революции, это передвижение было отменено. Ваше превосходительство легко поймет значение этих фактов».

В сопроводительном письме Иден просил Криппса обратить внимание Сталина (если ему удастся с ним повидаться) на то, что Советский Союз имеет теперь возможность присоединиться к Англии на Балканах, оказав материальную помощь Югославии и Греции, что вынудило бы немцев отложить нападение на Россию.

Криппс тем временем сам направил Вышинскому подробное письмо в том же духе и поэтому считал, что «отрывочное» послание Черчилля принесло бы больше вреда, чем пользы.

«Я сильно опасаюсь, что вручение послания премьер-министра не только ничего не дало бы, но и явилось бы серьезной тактической ошибкой. Если, однако, вы не разделяете этой точки зрения, я, конечно, постараюсь в срочном порядке добиться свидания с Молотовым».

«Я был раздражен этим, – писал Черчилль, – и происшедшей задержкой».

После обмена довольно желчными телеграммами между Черчиллем и Криппсом через Идена спустя две недели с лишним (уже после нападения немцев на Югославию) Криппс телеграфировал наконец, что он направил Вышинскому текст послания Черчилля. 22 апреля Криппс писал Идену:

«Сегодня Вышинский письменно