Россия в войне 1941-1945 гг. Великая отечественная глазами британского журналиста - Александр Верт

40 дивизий, в этом случае на русском фронте будет всего 275 дивизий. Однако вряд ли удастся подвезти эти дивизии до наступления холодов»[74].

На этом втором совещании Сталин снова подчеркнул, что в первую очередь Красная Армия нуждается в легких зенитных орудиях и что ей «нужно очень большое количество таких орудий для защиты своих коммуникаций»; во-вторых, требуется алюминий, необходимый для производства самолетов; в-третьих, необходимы пулеметы и винтовки.

В отношении портов, через которые можно доставлять грузы, он сказал, что «использовать Архангельск трудно, но не невозможно», так как «его ледоколы могли бы держать порт открытым всю зиму». Владивосток он считал опасным, «потому что в любой момент он может быть отрезан Японией», а пропускная способность железных и грунтовых дорог в Иране «недостаточна».

«Сталин несколько раз выражал уверенность, что русский фронт будет удерживаться в пределах 100 км от нынешних позиций», и указал, что «фронт стабилизируется не позднее 1 октября».

Из того, что Гопкинс сказал Сталину, ясно, что он не вполне был уверен, смогут ли советские войска выстоять этой осенью:

«Я помнил о важности того, чтобы в Москве не было никакого совещания, пока мы не узнаем об исходе нынешней битвы. Я считал чрезвычайно неразумным проводить совещание, пока исход ее не известен. На этом и основывалось мое предложение о том, чтобы совещание состоялось возможно позже. Тогда мы знали бы, будет ли существовать какой-нибудь фронт, а также где приблизительно будет проходить линия фронта в предстоящие зимние месяцы»[75].

Тем не менее, основываясь на уверенности Сталина, что фронт «стабилизируется не позднее 1 октября», Гопкинс рекомендовал американскому правительству провести такую конференцию (будущую конференцию Сталина, Бивербрука и Гарримана) между 1 и 15 октября.

В заключение Сталин сказал, что, по его мнению, моральное состояние немцев довольно низкое и что немцы были бы еще больше деморализованы заявлением о том, что США намерены вступить в воину против Гитлера.

«Сталин сказал, что, по его мнению, мы [США] в конце концов неизбежно столкнемся с Гитлером на каком-нибудь поле боя. Мощь Германии столь велика, что, хотя Россия сможет защищаться одна, Великобритании и России вместе будет очень трудно разгромить немецкую военную машину… Война будет ожесточенной и, возможно, длительной… Наконец, он просил меня сообщить президенту, что, хотя он уверен в способности русской армии противостоять германской армии, проблема снабжения к весне станет серьезной и что он нуждается в нашей помощи»[76].

В статье о своих встречах со Сталиным Гопкинс позже писал:

«Он приветствовал меня несколькими быстрыми русскими словами. Он пожал мне руку коротко, твердо, любезно. Он тепло улыбался. Не было ни одного лишнего слова, жеста или ужимки. Казалось, что говоришь с замечательно уравновешенной машиной, разумной машиной… Его вопросы были ясными, краткими и прямыми… Его ответы были быстрыми, недвусмысленными, они произносились так, как будто они были обдуманы им много лет назад… Если он всегда такой же, как я его слышал, то он никогда не говорит зря ни слова. Если он хочет смягчить краткий ответ… он делает это с помощью быстрой, сдержанной улыбки – улыбки, которая может быть холодной, но дружественной, строгой, но теплой. Он с вами не заигрывает. Кажется, что у него нет сомнений. Он создает у вас уверенность, что Россия выдержит атаки немецкой армии. Он не сомневается, что у вас тоже нет сомнений… Он довольно часто смеется, но это короткий смех, быть может несколько сардонический. Он не признает пустой болтовни. Его юмор остр и проницателен»[77].

Хотя Гопкинс, очевидно, прибыл с инструкциями, не позволявшими ему предполагать, что русские не будут разбиты до наступления зимы, Сталин не только произвел на него огромное впечатление как личность, но и убедил его в том, что русские сдержат немцев и что они готовятся к очень продолжительной войне. «Человек, – писал Шервуд о совещаниях Гопкинса и Сталина, – который боится немедленного поражения, не говорил бы о первоочередности поставок алюминия». Сам характер просьб Сталина доказывал, что «он рассматривает войну с точки зрения дальнего прицела».

И Шервуд добавляет:

«Гопкинс позднее высказывал чрезвычайное раздражение по адресу военных наблюдателей в Москве, когда они присылали по телеграфу пессимистические доклады, которые могли основываться только на догадках и предубеждении»[78].

Рассказ Гопкинса о его совещаниях со Сталиным имеет неоценимое значение. В сущности, это единственный подробный рассказ от первого лица о Сталине в самый разгар германского вторжения. Некоторые моменты следует особенно подчеркнуть. Стремясь добиться помощи от американцев, Сталин нарисовал более благоприятную картину, чем о ней можно было судить на основании того, как складывалась война на конец июля 1941 г. Он старательно избегал всякого намека на то, что Красная Армия испытывает острый недостаток в танках и самолетах. Он знал, что вряд ли может ожидать чего-нибудь сразу же, и поэтому указывал на желательность подготовить советскую авиацию и танковые войска к весенней кампании 1942 г. Он совершенно сознательно создавал впечатление, что планирует затяжную войну. Но он не «заискивал» перед своими собеседниками, ибо не сомневался, что в интересах Англии и Америки помочь СССР.

Конечно, он серьезно заблуждался, думая, что немцы не продвинутся больше чем на 200 км, что советские войска удержат не только Москву и Ленинград, но и Киев и что фронт стабилизируется к началу сентября или самое позднее к началу октября[79].

На основе довольно оптимистических прогнозов Гопкинса была устроена конференция Сталина, Бивербрука и Гарримана, открывшаяся 29 сентября, за день до начала «окончательного» наступления немцев на Москву.

В эти дни Сталин, по-видимому, был гораздо более встревожен общей обстановкой, чем это следует из рассказа Гопкинса. Об этом свидетельствуют некоторые послания Сталина Черчиллю после занятия немцами большей части Украины. Так, 3 сентября он писал:

«Положение советских войск значительно ухудшилось в таких важных районах, как Украина и Ленинград.

Дело в том, что относительная стабилизация на фронте, которой удалось добиться недели три назад, в последние недели потерпела крушение вследствие переброски на Восточный фронт свежих 30–34 немецких пехотных дивизий и громадного количества танков и самолетов… Немцы считают опасность на Западе блефом… Немцы считают вполне возможным бить своих противников поодиночке: сначала русских, потом англичан».

Потеря Криворожского железорудного бассейна и ряда металлургических заводов на Украине, продолжал он, «привела к ослаблению нашей обороноспособности и поставила Советский Союз перед смертельной угрозой… Существует лишь один путь выхода из такого положения: создать уже в этом году второй фронт где-либо на Балканах или во Франции… и одновременно обеспечить Советскому Союзу 30 тыс. тонн алюминия к началу октября с. г. и ежемесячную минимальную помощь в количестве 400 самолетов и 500 танков (малых или средних)»[80].

Спустя десять дней, 13 сентября, Сталин снова написал Черчиллю, что если открыть второй фронт в настоящее время не представляется возможным, то