Дочь роскоши - Дженет Таннер

София знала, что у Поля пробуждается интерес к девочкам. Она часто видела, как он флиртует, испытывая свою власть над девчонками, которую ему давала его высокая фигура и почти такая же приятная, как у Ники, внешность. Она даже иногда покрывала его, когда он ускользал на своем велосипеде, чтобы встретиться с одной или другой девицей, потому что знала, что Лола этого не одобряет. Но то, что она обнаружила его с коровистой розовощекой дочкой фермера, потрясло ее и вызвало в памяти прекрасный образ старшего брата.

– Как ты мог, Поль? Она же отвратительна! – бранила она его, когда никого не было рядом. Поль лишь злобно усмехнулся в ответ:

– Ты бы не была так плохо настроена, если бы я смог достать для нас немного масла, а может, и ветчины. Чувствуешь запах, как она шипит там вдалеке?

– Но это же безнравственно! – выпалила София, но, по правде говоря, она не могла больше винить Поля. От возможности съесть ломтик-другой ветчины у нее слюнки потекли.

Через пару дней стали известны новости об очередном запрете. Все радиоприемники должны были быть сданы властям.

– Мой радиоприемник! – воскликнул Поль в таком же ужасе, в котором была София, когда она утратила свое пианино. – Я же целую вечность копил на него!

– А как мы будем узнавать, что происходит? – встряла София. – Мы окажемся по-настоящему отрезанными, если у нас не будет радио.

– Боюсь, что ничего другого нам не остается делать, – сказал им Шарль. – Он такой громоздкий, Поль, его будет очень трудно спрятать. Но, может быть… – Он оборвал себя, хитренько подмигнув. – Но, возможно, мы попросим кого-нибудь сделать для нас маленький приемник на кристаллах. Его можно будет легко спрятать. Конечно, это будет рискованно – ведь немцы обойдутся очень жестоко с каждым, кто нарушит такое важное предписание. Если тебя могут оштрафовать за то, что ты едешь в один ряд с другим велосипедистом, или послать в тюрьму за оскорбление Гитлера, то я даже боюсь предположить, какое наказание может быть за незаконное пользование радиоприемником. И все же я готов воспользоваться этой возможностью.

– А ты знаешь кого-нибудь, Шарль, кто мог бы это сделать для нас? – спросила Лола. Она исхудала, ее фиолетовые глаза казались огромными на быстро теряющем округлость лице.

– По-моему, да. Ты помнишь Джека Озуфа? Он был радистом на моем корабле. Я недавно заходил к нему, мы поговорили о прошлом. Я думаю, он смог бы сделать приемник на кристаллах, если мы снабдим его паяльником и еще чем-нибудь, что может ему понадобиться.

– Чем же?

– Ну, тем, из чего делают основной блок для начала. Думаю, для этого подошла бы телефонная трубка. Когда будет темно, Поль, мы с тобой потихоньку сходим и срежем ее из телефона-автомата в конце улицы.

Он посмотрел на Поля и подмигнул ему. Поль с энтузиазмом хихикнул, наслаждаясь вновь обретенной солидарностью с отцом, окрепшей со времен оккупации.

Поль знал, что отец в курсе многих его вылазок и не говорил об этом Лоле, которая пришла бы в ужас от того, как он рискует, вместе со своими приятелями, малюя в городе знаки победы или играя немецкими касками в футбол. Его согревало чувство конспирации оттого, что он не только умудряется избежать возмездия немцев, но главным образом ярости Лолы.

– Когда мы сможем это сделать? – спросил он.

– Чем раньше, тем лучше, я думаю – до того, как кому-то придет в голову такая же идея, – сухо ответил Шарль.

Так что радиоприемник Поля был добросовестно сдан, с Джеком Озуфом состыковались, и в первую же безлунную ночь Шарль и Поль прокрались к телефонной будке, перерезали провод и принесли домой трубку. Сердца их колотились, ладони были мокрыми, но они были так счастливы, словно поймали в плен самого Гитлера.

Когда приемник на кристаллах был готов, Лола завернула его в мешок для обуви Катрин и спрятала в спальне под незакрепленной половицей. Каждый вечер его приносили и слушали новости, а потом снова прятали. И хотя нервы их были на пределе от страха, что их обнаружат, они испытывали чувство глубокого удовлетворения от того, что смогли обвести немцев вокруг пальца хоть в этом.

В конце летней четверти София бросила школу. При таком раскладе дел не было смысла оставаться в школе, и она была очень рада, что ей сразу же удалось найти работу младшего регистратора в одном из стоматологических кабинетов Сент-Хелиера.

– Мистер Шентон говорит, что обучит меня на зубного техника, если я захочу, – сказала она Лоле.

– Фу! – сморщившись, воскликнула Катрин, а Лола просто сделалась печальной.

– Думаю, что на некоторое время это подойдет. Но я все равно надеюсь, что, когда закончится война, ты поедешь в Англию, в музыкальный колледж.

Как-то так получалось, что когда они говорили об окончании войны, то подразумевали, что все сразу встанет на свои места и станет таким, как прежде. И никогда, даже на мгновение, они не допускали мысли, что немцы могут победить.

Как-то раз старший регистратор попросил Софию отправить несколько писем. Был прекрасный теплый день, солнце сверкало на голубых водах залива, и София решила подольше не возвращаться на работу.

Она подошла к пирсу и увидела, как там суетятся люди. София с любопытством приблизилась чтобы узнать, что происходит.

В самом конце причала бросил якорь корабль под немецким флагом.

Как всегда при виде этого ненавистного флага, София закипела внутри от ярости и отчаяния, но когда она увидела, что за человеческий груз спускается по сходням на причал, глаза ее расширились от ужаса. Их было сотни – бородатые, неопрятные мужчины, женщины с всклокоченными волосами и измученными голодными глазами, с детьми – такими тощими, что у них выпирали косточки. Их истрепанная одежда едва не сваливалась с них, ноги обернуты какими-то тряпками, многие шли босиком. Они пошатывались и сбивались в кучу, раскачивались и спотыкались, потому что их слабые ноги забыли, как ходить по суше.

София смотрела во все глаза и дрожала от ярости, не желая видеть это, и в то же время не могла отвести взгляда. Она понимала, что это узники войны, и их отправили на остров, чтобы они примкнули к тем, кто прибыл на Джерси еще весной. Но София не видела никого из тех заключенных. Конечно, она слышала разговоры о них, но поскольку не видела этих людей, то ни на миг не могла представить себе, как они выглядят.

Процессия подошла ближе, проходя так близко к ней, что они могли бы протянуть руку и дотронуться до нее, и София отпрянула, устыдившись своего отвращения, смешанного с жалостью и ужасом, от которого она не могла удержаться. Один мужчина, изможденный, заеденный вшами, нес ребенка, лицо у которого было покрыто язвами, женщина в грязном платье держала у своей тощей груди младенца. Все они смотрели прямо перед собой мертвыми глазами, лишенными надежды. Их сопровождала фашистская охрана, сбивая их в кучу, подгоняя; они безжалостно подталкивали отстающих прикладами. Софии хотелось закричать на них, как они, невзирая на Бога, могут так бесчеловечно обращаться с пленными. Но слова лишь горьким комом застряли у нее в горле.